Вообще, с ржавчиной тут полный порядок. По причине времени. А может, от близости моря. Оградка вокруг дома проржавела, петли ржавые на ставнях. Даже медь – ручки на дверях и сковородки на кухне – покрылись чем-то благородно-зеленым, как наш Медный всадник. Ну и еще всякая мелочь, на которую я бы раньше и внимания не обратил, но главное не в том.
Главное в том, что от всей этой неухоженности, от всего дома исходил нежилой дух, а я этим духом в своем недавнем «раньше» так надышался, что на дух его не переношу, извини за каламбур, случайно вышло, от не самых лучших воспоминаний, наверное.
Зато в своих дальнейших изысканиях я нашел клад. Не тот (увы…), о котором мы с тобой говорили, а так, кладик. Но очень к месту.
За домом, в саду, есть что-то вроде сарайчика. Дверь тоже на ржавом замке. Кое-как я ее расколупал. Там какая-то рухлядь свалена – старая мебель, палки, доски, железки. И вдруг первая счастливая находка: дрова! А за ними вторая – верстак с инструментами, что угодно для души: молотки, пилы, стамески, рубанки, гвозди!
И вот теперь представь себе картину: ходит по дому и саду немолодой человек, полунаг и бос (жарко), видом дик, оброс седо-рыжей бородой, в лице азарт, в руке инструмент.
Скоблит и шкурит пол, вколачивает в половицы гвозди, строгает рубанком рамы, укрепляет стекла, драит песком медные ручки, краны и сковороды, завинчивает винты в дверных петлях, выбивает пыльные шторы, колет дрова и складывает их в поленницы, выгребает из сада прошлогоднюю листву, моет в доме все, от полов до окон, лезет по лестнице на крышу, чинит и смазывает флюгерок, а заодно подправляет черепицу… И – венец моей деятельности – самопальным, из мотка проволоки с гирей на веревке «ежиком» чистит дымоход камина!
После этого, правда, пришлось заново мыть пол в гостиной и стирать сажу с мебели. Но трубочистом, извини, не всякий рождается.
И всего этого аврала, всей штурмовщины, может, и не было бы, если бы, по совковой привычке неистребимой, не был бы он приурочен к грядущей славной дате.
К пятидесяти… не будем уточнять, сколькилетию товарища, пардон, господина, а еще точнее – минхерца, по-нашему, по-фламандски, Дашкова В. М.
Решил – раз новая жизнь, пусть и дом будет сиять, как новенький. И трудами не чужих, а собственных рук. Хоть что-то вложить в него самому, насколько это возможно.
Такая вот дурацкая идея. Но знаешь, дурацкие идеи активнее всего двигают дело. Сам убедился.
Чтобы можно было сесть, усталому, но довольному, обозреть дело рук своих, распечатать бутылку русской водки, открыть русскую икру и под фамильным гербом врезать и закусить в свой торжественный день за собственное же здоровье.
Кстати, о закуске.
У тебя может сложиться впечатление, что я до сих пор, как одинокий Адам, питаюсь яблоками из своего райского сада. Это не так.
В том же сарае я обнаружил пару удочек со всей снастью. Наверное, это у нас родовое увлечение, вряд ли мадам Курно удила.
Сделал разведку по здешним берегам.
Из моря торчит множество валунов, по ним можно допрыгать до вполне рыболовной глубины. Места оказались не то чтобы очень, но все же рыбные. Род и название рыбы – неизвестные. Похоже немного на селедку, хотя селедок на мели не бывает, они ходят в море косяками. Правда, здесь впадает небольшая речушка. Может, рыбка речная. Но съедобная и вкусная. Пробовал даже ее запекать с помидорами – помнишь «фиш а-ля Дашков»? Годится.
Первое время побаивался какого-нибудь берегового патруля. Чтобы не упекли за экологию или браконьерство. Черт их знает, чего у них можно, чего нельзя.
Но никакого патруля не было, а вот аборигены порой сходились. Наблюдали с некоторым изумлением. Сами они ловят рыбу на рыбном базаре, который бывает каждую субботу, или в винкеле, шопе по-вашему, откуда, кстати, и мои помидоры для «фиш а-ля Дашков». И прочее самое необходимое. Не одной, конечно, рыбой живу.
Кстати, в винкеле встретил шофера, который меня сюда подвез из Брюсселя. Почему-то он был уверен, что я – мафиози, и теперь я понимаю почему: новые русские вовсю здесь скупают дома, правда в наших краях я их, к счастью, не видел. Зато мой друг по моей скромной продовольственной корзине (в буквальном смысле корзине – здесь самообслуживание) уж точно в моей мафиозности разуверился. И даже потом заезжал в гости с двумя бутылками какого-то хваленого, название забыл, вина. Выпили, поговорили на языке дружбы: он знает пять слов по-русски, а я десять на всех остальных языках. Но в общем, друг друга поняли.
Одного он только никак не мог понять, а я не мог объяснить: чем я занимался в России. И правда – чем? Был чиновником – не скажешь. Ученым – тоже нет. А как ему объяснишь, что это за профессия: согласования, утряски, общее научное руководство?.. Успокоился он, только когда узнал, что я тоже шофер, хотя и любитель. Звал в дальнобойщики. Алжир, Дакар, Марокко. Дороги, города, девушки… Может, и вправду первый раз в жизни заняться простым и ясным делом?
Да нет, поздно и несолидно для лендлорда, владельца исторического имения. Впрочем, про исторический дом здесь никому ничего не известно. А сэр в белых перчатках, который собирает по утрам пакеты с мусором, тот вообще ругал каких-то нерях-арабов, якобы живших когда-то в доме. Если, конечно, я правильно его понял.
Я думаю, что, если бы дом принадлежал даже династии Романовых, местным трудящимся это было бы до фонаря. Как, впрочем, теперь и мне.
Меня вполне устраивает титул плотника, рыбака и трубочиста.
Оля, вчера я думал тебя повеселить своим рассказом, а ты ни разу не улыбнулась.
И мне, в общем, если честно, тоже не смешно.
Потому что руки делают, а голова все равно думает, не отключается. Не выходит у меня, как у друга Миши, глушить трудом ненужные мысли.
Кончается трудовой день, я зажигаю камин, сажусь перед ним в кресло, любуюсь символом покоя и уюта и ненавижу этот камин… Потому что он напоминает мне о другом, в чужом доме, который мы отпирали чужими ключами, взятыми напрокат, десять лет назад.
И он жжет мою память, как вечное проклятие.
В какую же долгую полосу наваждения, в какие долгие годы безвременья бросил меня тот день.
А ведь вся жизнь могла бы сложиться по-другому, ответь я тогда иначе на единственный твой и такой простой вопрос.
Запретная тема. Для меня. В доме повешенного не говорят о веревке, и я смолкаю.
Но камин горит, и я продолжаю все то же, только через запрет, и оттого еще больнее.
Теперь мне не нужны чужие ключи и не нужно ехать за пресловутой зубной щеткой. У меня свой дом, и только одного в нем нет – тебя.
Не призрака – живой.
Камин догорает, я иду спать, а призрак, любимый и ненавидимый, потому что – бестелесный, следует за мной.
Впрочем, по ночам он и раньше мне являлся, и оттого такими бесцветными и бессмысленными были будни, и навсегда остановилось время.
Я засыпаю, и мне снится очередной лукаво-утешительный сон, которого я жду и который тоже ненавижу, потому что знаю, что это неправда.
Полусон-полумысли в дреме.
Мне кажется, что ничего страшного не случилось, что ты просто улетела куда-то и обязательно должна прилететь, вернуться обратно, очень скоро, а мне надо просто набраться терпения и переждать это остановившееся время.
И пока тебя нет, я живу, брожу по Петербургу, обесцвеченному и погрузившемуся в серый туман, встречаю каких-то людей, тоже потерявшихся во времени и тумане по своим, самым разным причинам, и пути наши невольно соединяются, и мы идем вместе и что-то вместе совершаем, и даже искренне рады нашим встречам.
Но я-то знаю, что это лишь временные, случайные попутчики, и они исчезнут, сгинут, как только рассеется туман, – мне об этом напоминает навсегда зависший над городом гул твоего улетевшего самолета.
Я твердо знаю, что этот гул снова материализуется в самолет – уже прилетевший, и я проснусь от телефонного звонка. Занавески на окнах будут гореть, подсвеченные солнцем, и я пойму, что это солнце, ступив на теплую полосу, бегущую от окна к радостно трезвонящему телефону, и схвачу нагретую трубку, и услышу твой голос или не услышу, но узнаю твое молчание – и помчусь встречать тебя, и небо над городом будет снова ясным, и, когда я сверну к аэропорту, я увижу тебя еще издали, стоящую на бровке тротуара с огромной охапкой красно-желтых листьев в руках…
Но я опять просыпаюсь – на самом деле.
Широкая постель, дубовый потолок, гостиная с отциклеванным полом, стволы яблонь, побеленные к торжественной дате.
Время, хоть и остановившись, движется, и этот день, мечта идиота, – сегодня.
Но телефон молчит. Да и как он может зазвонить, с какой стати?
Телефон молчит, дом молчит, и я иду через дюны к шумящему морю.
На песок накатывают волны, пенятся вокруг валунов.
Чайки сегодня кружат выше, в пасмурном небе – голубые разрывы, на минуту в них даже появляется солнце. Маленький подарок природы.
Я подставляю ему лицо, закрыв глаза.
Сквозь наступившую темноту высветляются в мыслях другие волны – голубые и высокие, океанские. И в них колышется у берега красный детский мячик…
Следуя какому-то безотчетному импульсу, я оборачиваюсь.
Дюны, дом, сад, вымощенная тропинка к дороге. По ней движутся две фигурки.
Я вглядываюсь, и мое сердце останавливается.
Женщина с дорожной сумкой и коробкой в руке… рыжая девочка с рюкзачком…
Я Вадима увидела сразу, еще издали.
Он стоял на берегу, рубаха навыпуск, штаны закатанные, голова запрокинута лицом к солнцу.
И вдруг, словно нас спиной почувствовав, он обернулся.
Смотрит, смотрит, шагнул неуверенно, потом побежал нам навстречу, увязая в песке.
Когда он подбежал, мы тоже к дому подошли и там встретились.
Остановился, грудь нараспашку, лицо в бороде, рыжей… нет, уже больше седой, и все глядит, глядит, недоверчиво и даже испуганно. А глаза, как-то не похоже на него, влажно затуманились.
Я сама у себя в глазах почувствовала непорядок. И улыбнулась, чтобы у него никаких сомнений не оставалось, и спрашиваю: