– Хозяин, вашему замку не требуются привидения?
Глава двадцать восьмаяВан, ту, фри
Минут десять прошло, мы уже и за ограду вошли, и на веранду поднялись, а он все никак не отойдет, смотрит то на меня, то на Катю – но уже начал улыбаться.
– Я так рассудила, – говорю я. – Если у хозяина есть дом, значит должны быть и гости?
– А ты… вы, – глянул снова на Катю, – что ж, прямо из Америки?
– Нет, мы тут были недалеко, в Париже. Катя ездила с классом на соревнования по плаванию, а я – болеть.
Тут Катя тоже включилась в разговор, а я перевела:
– Она хвастается, что лучше всех проплыла кролем на спине.
Он, как взрослой, пожал Кате руку:
– Поздравляю! Виват!
– Сенк ю, – благодарит Катя по-английски.
– Битте! – отвечает он по-немецки, и наконец мы все смеемся вместе.
– Ну, – обращаюсь я к Кате. – Теперь ты. Давай.
Катя берет у меня коробку, принимает торжественный вид.
– Ми… очен тебья поздравляем… с дньом рождения! – И вручает имениннику торт.
– Я тоже. – И мы чмокаем его с обеих сторон в колючие щеки.
Он стоит с коробкой, такой растерянный, растроганный.
– Сенк ю вери мач… Гости вы мои дорогие… – Открывает коробку, разглядывает торт и двух шоколадных голышей на нем. – А это…
– Это близнецы, – объясняю я. – Ты же у нас – Близнец?
– А ты – Рыба…
– А Катя – Водолей. – Я забираю у него торт и ставлю на стол, а то ведь так и будет стоять с коробкой. – Ну веди, показывай апартаменты!
Он вспомнил о своем домашнем наряде, смущенно оглядел себя.
– Извини. Я сейчас переоденусь…
– Не надо. Тебе исключительно идет к бороде. – И обращаюсь по-английски за подтверждением к Кате.
Катя кивает, ей тоже нравится.
– Честно сказать, – признался он, – мне особенно и не во что. Новым не обзавелся, а старое сносилось во время ремонта.
Ведет нас по дому, показывает. Везде порядок, все вещи на положенных им местах, нет ничего лишнего, и чистота везде, удивительная для мужчины.
– Гостиная… Это спальня… Ванная…
На кухне медные сковороды блестят как золотые.
– Кто же у тебя так здорово хозяйничает?
– Сам. Нужда научит. Ты ведь знаешь, я и раньше…
– Я помню, – киваю я. – Фиш а-ля Дашков. – И мы, закончив обход, возвращаемся на веранду.
– К сожалению, – говорит он огорченно, – фиш предложить не могу. Если я бы знал, что вы… Мне ведь вас и вообще угостить нечем.
– Я предусмотрела. – Я достаю из сумки привезенные банки и пакеты. – Разрешишь теперь нам похозяйничать?
– Конечно!
Мы быстро условились с Катей, что она носит посуду, а я накрываю на веранде стол. Вадим ушел с Катей, показать ей, где что, вернулся с бутылкой водки и банкой черной икры, поставил на стол, где у меня уже вовсю кипит работа.
– Это с приезда, специально берег для сегодняшнего дня. Давай помогу, – тянет он руку к боксу с салатом, который я открываю.
– Сиди, – отвожу я его руку, а Катя в это время ставит на стол горку тарелок. – Расскажи лучше, как ты тут обживаешься.
– Как в сказке Андерсена, – отвечает он. – Знаешь, я здесь ведь, в сущности, недавно, а мне уже кажется, что я здесь родился, вырос… Даже умер и снова родился!
– К хорошему, – соглашаюсь я, расставляя посуду, – привыкаешь быстро.
Он все-таки не вытерпел, включился в работу, вскрыл свою банку с икрой, открывает бутылку.
– Даже не в том, Оля, дело. А в том, что как бы связались времена. Прошлое, в котором я не жил, но которое, оказывается, жило все время во мне, и будущее, на которое я откладывал все лучшее в жизни. А настоящее можно теперь без сожаления вычеркнуть.
– Все?
– Все. Кроме тебя. – И поднял на меня глаза, но тут Катя вернулась с ножами и вилками, и он глаза опустил. – Извини, расфилософствовался, я молчал все эти дни. Тут вслух, кроме птичек, поговорить не с кем. С языками у меня – шлехт… Даже вон с Катей не поговоришь.
– Почему, – смотрю я на Катю, которая первой уселась за стол поближе к торту. – Она уже много знает по-русски. Бабушка, дедушка… Что еще?
– Пожалуйста, спасибо, – подхватывает Катя охотно. – Водопроводчик, слюшаю, не понимаю, корошо плавать, я хочу кушать, привэт, пока, извини, не сердись, мама…
– Ну хватит, – смеясь, прекращаю я экзамен. – Отметим день рождения и новоселье. – Мы садимся, Вадим наполняет мне рюмку, и я ее поднимаю: – За твою удачу!
– Нет, – он качает головой. – Давай за вас. За тебя и Катю. За ваш ошеломительный, волшебный приезд. Потому что большей удачи мне за все эти годы не выпадало. Правда. Спасибо вам.
– Спасибо тебе, – отвечаю я, видя, как серьезно он это сказал.
Мы чокнулись рюмками, и Катя тоже неуверенно подняла свой стакан с джусом.
– Чин-чин! – улыбнулся он ей и звякнул рюмкой по ее стакану. – А я тебя еще вот такой видел. Ай лукд ю литл-литл, – показал он рост рукой. – Ты не знаешь. Ю донт ноу.
– Знаю, – сказала Катя. – Я тогда спала.
Он понял без перевода и удивленно на меня поглядел: откуда?
– Я ей рассказывала, – объясняю я. – Про тебя.
– О чем? – спрашивает он не сразу, вначале выпив свою рюмку.
– Ну, какой ты был замечательный пловец, ее это особенно заинтересовало… Какой рыбак и повар.
Вадим посмотрел на меня как-то подозрительно, и Катя заинтересованно вслушивалась в разговор – и я перевела его на другую тему.
– Ну еще расскажи о себе. Как с населением ладишь?
– С одним представителем выпивал даже, а с остальными никак.
– Это до поры. Потом придет налоговый инспектор, пожарный инспектор, бабушки обязательно придут зазывать тебя в какое-нибудь общество защиты чего-нибудь.
Он ест, пробует из всех привезенных баночек – похоже, бедный, изголодался здесь – и отвечает:
– Я не думаю об этом. Как будет, так будет. Я не из тех, кто делает судьбу. Она сама моими делами вертит, и я с некоторых пор на нее полагаюсь. Я ее уважаю, и она меня уважает. Вот, скажем, все эти дни здесь было пасмурно. А сегодня – и вы приехали, и первый раз солнышко за много дней.
Катя уписывает торт и любопытствует:
– Что он говорит?
– Во-первых, не вмешивайся, когда разговаривают взрослые. А во-вторых, он говорит, что мы привезли ему хорошую погоду.
– Как это – привезли? Разве погоду можно привезти?
– Это такое образное русское выражение.
– О чем вы говорите? – теперь он спрашивает.
– О тонкостях русского языка.
– А я, – сообщает он Кате, – английский стишок знаю: оу Пэт зе кэт, coy биг энд фэт, ит сите он зе мэт энд итс зе рэт.
– А я, – Катя смело принимает вызов, – знаю русскую… считалку: на златом крилце сидели цар, царевич, корол, королевич, сапошник, портной – кто ти такой?
– Я?
– Ти!
– А я – и швец, и жнец, и на дуде игрец!
– Уот?..
– А! – победно говорит он. – Это тебе не «привэт», «пока», «водопроводчик». И швец, и жнец, и на дуде игрец! – повторяет он так быстро, что Катя даже зажмурилась.
И на меня, ища подмоги, посмотрела.
– Это буквально не переводится. Ну… Это значит, что он и портной, и крестьянин, и играет на… дудке.
– Дуд-ке?..
– На таком музыкальном инструменте, трубе.
Катя совсем запуталась:
– Как мистер Клинтон?
Я не могу больше оставаться серьезной, смеюсь.
– Нет, она совсем маленькая. – И, опасаясь, что Катя немедленно попросит Вадима поиграть, добавляю: – Ее здесь нет, она осталась в России.
Мы снова принимаемся за еду, выпиваем еще по рюмке – за Катю, но дочь мою не унять. Разглядывает Вадима, и я вижу, что ей нравится и его расхристанная одежда, и то, как он ест, не стесняясь особым этикетом, и то, что тоже не сводит с нее глаз, и что от него ей за взрослым столом столько внимания.
Задает новый вопрос, я вздыхаю и перевожу:
– Она спрашивает, в какие компьютерные игры ты больше всего любил играть в детстве.
Он отвечает, а я продолжаю работать переводчиком:
– В моем детстве таких игр не было. Мы играли в футбол, баскетбол. А чаще всего во дворе, в чеканку.
– Чека-нка? – Катя смотрит на меня, но и я на этот раз не могу внести ясность, сама не знаю, что это такое.
– Чеканка, она же жесткая. Объясняю наглядно.
Он берет салфетку, ссыпает в нее соль, заматывает, перевязывает обрывком бечевки от коробки с тортом, и получается такой маленький кулечек.
Встает, отходит от стола, поднимает руку, отпускает кулечек в свободное падение и подбрасывает его внутренним боком ступни. Кулек падает на пол.
– Фокус не удался. – Вадим поднимает кулек. – Сказывается длительное отсутствие тренировки. Спокойно.
Он снова принимает исходную позицию, а мы глядим во все глаза.
Кулечек летит вниз, нога его подбрасывает… Раз, другой, третий, четвертый, пятый…
– Тен, элевен, – считаем мы с Катей хором. – Твенти уан, твенти ту… фифти файф, фифти сикс, фифти севен…
– И так – до бесконечности. – Вадим подхватывает кулечек.
Катя в восторге, ей не терпится попробовать тоже. Она выскакивает из-за стола.
Вадим отдает ей чеканку. Катя встает в позу, и… кулек шлепается о кроссовку и летит в пространство.
Катя пробует снова, уан, ту, фри, дошлепывает до трех раз – и снова обидная чуть ли не до слез неудача.
– Все получится, – успокаивает Вадим. – Это очень просто. Итс coy симпл. Главное – не торопиться. Смотри. Лук эт ми.
И он неторопливо демонстрирует игру. Сначала просто, потом усложняет программу: бьет то одной ногой, то другой.
Катя следит с восхищением, и я, признаться, тоже загляделась.
– У нас ты мог бы получить на это патент, – говорю я. – Играла бы вся Америка.
А Вадим, сам все больше увлекаясь, показывает новые чудеса. Он чеканит уже с закрытыми глазами, ухитряется перевернуться между ударами, подбрасывает то вправо, то влево, то ниже, то выше, к самому потолку.
Перекидывает чеканку на ногу изготовившейся Кате, та ее подхватывает…
И кулек улетает в сторону – и приземляется на стол, прямо в красный соус, разбрызгав его по всей белой скатерти.