Все притихают.
– Доигрались, – огорченно и сердито говорю я. – Ну что же вы за поросята…
Катя успокоилась, только когда довела счет подбросам до двадцати, и вечером почти что победительницей отправилась спать в мансарду.
А Вадим разжег камин, и мы расположились перед ним в креслах с бутылкой легкого, привезенного мной вина.
Убаюкивающий свет, непрочное колебание теней…
– А где Антон, что же он не поехал болеть?
– Он в Бостоне, у отца.
Гляжу в камин, не вижу, но чувствую озадаченный взгляд.
– У какого?
– У своего. Филипп теперь в Америке, преподает в Гарвардском университете. Там математический колледж, Антон в нем учится. У него способности к математике.
– Как же к этому отнесся твой муж?
– Какой?
– На которого Катя похожа, – слышу, как говорит он с ненавистью.
– Мы разошлись, полгода назад.
Минутное молчание.
– Так ты теперь одна?
– Почему одна. Мы с Катей. Мы теперь всегда вместе, как две лучшие подружки. Знаешь, я с ней как-то даже помолодела: живу ее интересами, проблемами, секретами. Как раньше с Лариской и Валюшкой. У нас друг от друга нет никаких тайн. Знаешь, это великий секрет, но тебе можно: у нее на днях появилась первая любовь.
– Мальчик?
– Хуже, Майкл Дуглас. Обреченная и безнадежная…
– Я ее понимаю, – сказал он, и забулькала бутылка: налил себе вина в стакан.
Я посмотрела на него – сидит задумчивый, и борода ему очень идет, загорел неведомо где и почти не постарел, а если и есть чуть-чуть – так стал от этого только еще красивее.
– Что-то вы уж слишком хорошо друг друга понимаете, – говорю я не без ревности.
Он обернулся вопросительно.
– Я не ожидала такой симпатии, – объясняю я. – Правда, она мало общалась с мужчинами: муж был всегда в отъезде, один Антон. А этой игрой ты ее просто покорил. Она вообще очень азартная – если плавает, то до посинения. А если играет в бэтл…
– Во что?
– Бэтл, игра такая компьютерная, очень популярная – так спать не ляжет, пока не выиграет. Сама с собой всю ночь играет. Упрямая, не в меня…
Он поглядел, хотел что-то спросить, и я догадалась что, но не спросил. Спросил другое:
– А почему ты не спрашиваешь меня, как я жил все это время? Как меня сюда вынесло?
– Вадим, зачем мне знать твое прошлое? Я вижу тебя и рада. У нас не любят говорить о прошлом, в нем все равно ничего не изменишь. И я привыкла не думать.
Он покачал головой, посмотрев мне в глаза:
– Неправда. Разве этот камин тебе ничего не напоминает?
Угадал. Мысль, глухая и саднящая, все время во мне маячила. Я кивнула.
– Знаешь, за что я отдал бы весь остаток жизни?
– Не знаю. Скажи.
– Чтобы вернуться на десять лет назад. К тому камину. И больше никогда оттуда не уходить. Оля… – сказал он тихо, и мы разом встретились глазами.
– Да?..
– Я тоже люблю, и тоже – безнадежно и обреченно… Не могу без тебя, только до меня это, как до жирафа, дошло слишком поздно. Это болезнь, ты была права тогда – помнишь, в машине. Но она у меня не пройдет никогда, никакое время ее не вылечит. Она неизлечимая. Я понял.
Я продолжаю глядеть на него; он посидел, усмехнулся горько, встал и, пригнувшись, подбросил дров в камин.
– Скажешь, все было так хорошо и дружески, а я все испортил? – произнес, выпрямившись.
– Нет, не скажу, – отвечаю я. – Я приехала не для того, чтобы тебя лечить. Даже если бы захотела, я не смогу. Знаешь поговорку: врач, исцелись сам. А врач тоже болен, и тоже неизлечимо.
Он стоит, и я сижу. И оба замолчали.
Вижу – он первым никогда не осмелится.
Встала, подошла к нему. И обняла, такого теплого, родного.
– Оля…
– Да?
– Я знаю. Молчи. Я тоже очень от тебя отвыкла, нам надо немножко привыкнуть друг к другу. Полежим так, я вот прижмусь к тебе крепко, и ты ко мне…
– Я ведь тебя, живую, давно в себе похоронил, со мной всегда был один бестелесный призрак. Я тебе писал об этом в письме…
– В каком?
– Длинном-длинном. Ненаписанном. Я его сочинял каждый вечер и так разговаривал с тобой. Все эти годы тоски и безвременья.
– Я тоже жила в безвременье, только женщинам некогда об этом слишком много думать, они так устроены: дети, заботы. И страх одиночества, когда обязательно надо к кому-то прислониться, хотя бы для видимости, хотя бы обманув себя…
– А теперь?
– Теперь я стала старше и мудрее. И кое-что спокойным умом поняла.
– Я тоже понял. Что любовь бывает одна, и, как бы ты ни пытался разменять ее хоть на тысячу других, остается одна на всю жизнь.
– А я поняла, что когда любишь много лет, то это уже все равно: видеться каждый день или никогда. Это уже что-то иное, чем любовь. Наверное, вечная связь… которую можно порвать, только умерев в один день и в один час.
– Это больше, чем любовь, или меньше?
– Это просто другое.
– Я понимаю. Помнишь, в нашей любимой книжке: он не заслужил света, он заслужил покой…
– Мы оба не заслужили света. Но покой – это так много, когда измучена душа. Ведь мы теперь друг для друга – одни в целом мире, разве не об этом мы мечтали, не к этому шли всю жизнь?..
Просыпаюсь утром в широкой старинной кровати. Солнце светит в ажурные окна, – видно, мы привезли его всерьез и надолго. Вадима нет.
«Ку-ку», – кукуют часы из кухни.
Я накидываю халат, обхожу дом – никого, поднимаюсь в мансарду – одеяло на кровати всмятку. Кати тоже нет.
Зашлепала вниз, выхожу в сад – поют райские птицы, яблоки зеленеют в листве. Тоже никого.
Выхожу за калитку, уже догадываясь, в чем дело, иду к морю.
Так и есть: две рыжие макушки виднеются вдали и, рассекая воду, приближаются к берегу.
Идут быстро, голова в голову – к большому, самому дальнему от берега валуну. Только руки мелькают.
В самый последний момент голова поменьше и порыжее отрывается от соперницы и приходит к финишу первой.
Она поднимается из воды и становится по грудь Катей, за ней поднимается другая и становится по пояс Вадимом. Оба увидели меня и машут руками:
– С добрым утром!
– Гуд монинг, ма!
– Иди к нам!
– Как же я – к вам? – кричу я в ответ.
– По валунам, вприпрыжку! – кричит Вадим. – Вначале – на тот, перед которым стоишь, а дальше у меня помечено!
Нечего делать, вхожу в воду, залезаю на ближайший скользкий валун и вижу: действительно, белой краской отмечен на валунах путь к самому дальнему. И такой, что можно добраться до него, не спускаясь обратно в воду, прыжками.
Скользя и балансируя, прыгаю, как кенгуру, путаюсь в халате, пару раз едва не сорвалась, ушибла ногу – но с последним прыжком оказалась на валуне, под которым стоят мои отважные пловцы.
– Как не стыдно, – говорю я с упреком. – Бросили женщину одну, на произвол судьбы.
– Ты так мирно спала, – говорит Вадим. – Жалко было будить.
– Мама, а я доплыла первая! – не терпится сообщить Кате, и я понимаю, как ей важен этот реванш за вчерашнюю чеканку.
– Ты у меня молодец и будущий чемпион.
– Но Вадим тоже хорошо плавает! Только стиль у него не отработан.
– Она говорит… – хочу я перевести, но он уже понял.
– Стиль не отработан? Она мне на старте так в рожу пяткой заехала! Скажи ей, что это называется не спорт, а разбой. Ю ар спорт-гангстер! – тычет он Кате пальцем в грудь.
– Сам дюрак! – неожиданно по-русски, тоже ткнув пальцем, отзывается Катя.
– Ты с ума сошла, – говорю я в ужасе. – Откуда такие слова? С чего ты начинаешь учить русский? – И извиняющимся взглядом смотрю на Вадима.
Но он моего взгляда не видит – они уже сами разобрались, у них свои игры, возятся в воде, топят друг друга и хохочут. Вадим протягивает мне руку:
– Ну поплыли вместе.
– Да ты что, тут глубоко.
– Что ж ты в Америке так и не научилась плавать? У вас там бассейны на каждом шагу. Катя говорит, у вас и дома – пулл.
– Поздно учиться.
– Но ты же – Рыба.
– Рыба, а все равно воды боюсь. Куда ты меня?.. – испуганно спрашиваю, потому что чувствую, как Вадим за руку тянет меня с камня.
– Не бойся, с нами не пропадешь. Смело. Прыгай. Джамп!
– Джамп! – кричит Катя и, как дельфин выскочив из воды, ухватывает меня за другую руку.
– Отпустите, – прошу я пощады, а ноги медленно, но верно скользят по валуну вниз. – Вы моей смерти жаждете… Ай!
Бултых – и я, как была, в халате, под общее ликование проваливаюсь в мутную, серую воду…
Свежие после купания, мы завтракаем на веранде чем бог послал. От вчерашнего застолья остались несоединимые авокадо, икра и торт. Но все идет – трескаем за милую душу. Даже полбутылки моего легкого вина пошли в дело – Вадим разлил мне и себе.
– Ну теперь наконец, – поднимаю я стакан, – выпьем за тебя. И за твой гостеприимный дом!
– Нет, – опять выхватывает он у меня тост. – Сегодня такое прекрасное утро и такая гармония в природе, что давай выпьем за правду. За счастливое состояние души, когда никому ничего не нужно врать!
– Давай, – соглашаюсь я и перевожу Кате, что обманывать очень нехорошо.
Он выпил до дна, поставил стакан на стол.
– И сразу сниму грех с души, покаюсь. Не был я тогда в Лондоне. Другие были, а меня не взяли.
– А я знаю.
– Откуда?
– Я там была. И в Ленинграде потом была.
Он насторожился.
– А тебя, – спешу его успокоить, – не нашла.
– А искала?
– Искала. Очень.
Он улыбается, но улыбка его тут же вдруг исчезает.
– Подожди… А как же ты меня здесь нашла? Я ведь тебе адреса не сказал?
Я замялась. Прокололась, старушка… Выкручивайся.
– Ну, – говорю я беспечно, – здесь такая маленькая страна, это совсем несложно. Есть телефонные книги, адресные бюро…
– Оля, – тихо произносит он, – а я ведь и страну тебе не сказал.
И я смолкаю, увидев в его взгляде тоскливую до боли догадку.
– Так это, значит, все – ты? И все это не настоящее?..
Я делаю еще жалкие попытки качать головой, пожимать плечами, но глаза никуда не спрячешь, и он хорошо знает, что они не умеют врать. И пили только что – за правду…