Я расшивала подол рубахи ярким орнаментом, с запоздалой горечью понимая: ниток не хватит. Яркие цветные нити, особым образом выкрашенные и привезенные издалека торговцами, были в наших краях достаточно редки, и уж точно не предназначались для смелой весенней задумки, возникавшей у меня в голове всякий раз, когда я размышляла, чем бы удивить мужа. Хитрый узор, переплетение листьев, ветвей, летящих чёрных птиц с оперением, отливающим синевой и зеленью, мне хотелось выполнить в точности таким, каким я его себе представляла, и поэтому я шла на любые ухищрения, сберегая драгоценные нити.
Но все равно — этого было недостаточно.
Курх, закончивший работу, застал меня сидящей на моей новой излюбленной лавке на крыльце, озадаченно крутящей вышивку так и этак, выискивая способ закончить рисунок. При виде мужа я торопливо спрятала рубаху за спину и виновато улыбнулась.
— Покажу, когда закончу, — пообещала я и, не удержавшись, вздохнула. — Только вот…
Курх взял у меня из рук несколько последних тонких нитей. Внимательно рассмотрел и скрылся в доме. А когда вернулся, в руках его было настоящее сокровище. Десятки мотков, невероятно ярких, прекрасных и, что самое главное, подходящих по цветам, лежали передо мной в простой резной шкатулке. Я просто не могла поверить своим глазам.
С благоговением я взяла драгоценный подарок. И не смогла не удивиться мастерству неведомой мне рукодельницы. Ей не просто удалось подобрать отличный материал для работы — нет, нити были еще и со вкусом уложены и аккуратно перевязаны особым узлом, чтобы не путаться и одновременно легко доставаться.
Я ахнула от изумления и узнавания.
Это был особый, морской узел, мало знакомый обычным девушкам. Отец научил меня ему и был удивлен и горд, видя, как легко мне дается его хитрая наука. «Хороший узел, — говаривал он, — позволит и сохранить веревки и распустить их по первой же нужде. Вот». Он дергал за две хитрые петли, и узел распадался, словно его и не было. Я переняла его науку и использовала всюду, где только могла. И вот — неизвестная мне женщина тоже оказалась столь же знакома с уловками бывалых моряков.
Я подняла на Курха сияющие глаза.
— Спасибо, — муж только отмахнулся. — Ты даже не представляешь, как сильно помог мне. Где ты нашел их?
Курх неопределенно махнул рукой в сторону дома.
И я поняла.
Старые сундуки. Покрытые пылью, стоявшие в дальнем углу, куда редко кто заглядывал. Я никогда не открывала их, не задавала вопросы, смутно догадываясь, кому они могли принадлежать. Но теперь, когда Курх принес нити из женского рукоделия, сомнений не оставалось.
Мне внезапно захотелось поговорить об этом. Узнать от мужа о тех, кто жил в этом доме до меня. О других Зимних женах.
Я тронула Курха за руку. Дух вздрогнул.
— Пожалуйста, расскажи мне о ней, — попросила я.
Сказала — и сразу поняла, что ошиблась. Леденеть он начал с пальцев. Ладонь, которую я сжимала, вмиг похолодела, одеревенели мышцы, взгляд стал знакомым, отстраненным и колючим. Курх поджал губы и отвернулся.
— Здесь не о чем говорить, — резко сказал он и выдернул свою руку из моих пальцев. Развернулся, скрылся в доме, хлопнув дверью. А меня словно окатило порывом холодного, злого Зимнего ветра. Я осталась сидеть, дрожа и прижимая к себе злополучную шкатулку.
Я поняла, как сильно я ошиблась. Вновь увидев Курха на пороге дома, я тотчас же бросилась к нему, прижалась всем телом, прося прощения и словом и объятиями. На долгое мгновение рука мужа задержалась над моим плечом, избегая прикосновения, но потом он все же привлек меня к себе, поцеловал в макушку.
— Прости меня, — ещё раз попросила я
— Все в порядке, — ответил Курх, поглаживая мою спину. Но мысли его, казалось, были где-то далеко, не со мной, и я поняла, что задела его куда глубже, чем я думала.
Тогда я решила все же доделать и подарить ему злополучную рубаху. Показать, как я благодарна за шкатулку неизвестной мастерицы и как счастлива, что могу закончить работу. И больше никогда не задам ни единого вопроса, если это может расстроить его. Ибо одна только мысль о возвращении Курха в его привычное состояние холодного и отстраненного зимнего духа пугала меня до безумия.
Работа спорилась, новые нити подходили идеально, и не прошло и половины луны, как я закончила узор. Все это время Курх старался казаться довольным и спокойным, но по скупости его ласк в постели, по тому, как иногда старался он проскользнуть в дом молча, избегая прикосновений и объятий, я понимала: что-то не в порядке.
Я наскоро затянула последний узелок и вспорхнула со своей скамьи.
Курх был в доме, и мне не терпелось вручить ему свой подарок.
Почувствовать тепло улыбки, когда он будет разглядывать узор, поймать его благодарный взгляд. Самой надеть на него обновку и самой же снять ее, толкая мужа на застеленную кровать.
Я уже взялась за дверную ручку, когда услышала позади себя знакомый насмешливый голос.
— Ну здравствуй, маленькая жена.
— Аки, — я застыла на пороге, прижимая к груди рубаху, не в силах шевельнуться, скованная ужасом. Ещё свежи были воспоминания об оскаленной пасти и ледяном тумане, по которому меня гнал волк.
— Что же ты так неласково? — Аки нарочито укоризненно покачал головой. — По-моему, я заслужил хотя бы благодарность.
Я резко развернулась, вновь дрожа, но теперь уже от всколыхнувшейся изнутри ярости.
— Благодарность? За что я должна бьяь тебе благодарна? За то, что твоя волчица не съела меня в ущелье? За прекрасную прогулку, после которой я чуть не умерла? Что же, по-твоему, заслуживает благодарности?
— Ну хотя бы это, — Аки невозмутимо обвел рукой двор.
Я нахмурилась, не понимая. Мужчина разочарованно вздохнул.
— Люди… Вы живете дольше волков, но у вас почему-то на удивление короткая память. Неужели старейшины не говорили, зачем боги создали Зимних жен? Не заметила, что Весна пришла, когда растаял твой Ледышка?
— Что? — я не верила своим ушам. То, что говорил Аки, выходило за рамки всего, что я знала, всего, что рассказал мне сам Курх. Так выходит, все дело… в любви?
Аки расхохотался.
— Так что, маленькая жена, как ваши дела… впрочем, не отвечай, вижу, что хорошо. Ну скажи, разве наше маленькое представление не стоило того? А всего-то и нужно было, что немного побегать от злого волка. И вот результат. Ловко мы, а?
Я не заметила, как открылась дверь. Не знала, сколько он простоял на пороге, слушая тот бред, который нес Аки. И когда на моём плече сомкнулись ледяной хваткой сильные пальцы, я поняла: теперь все. Не откупиться, не оправдаться своим бессилием, не объяснить того, чего я, как ни старалась, не могла понять.
Курх заговорил, тихо, сквозь сжатые зубы, и было ясно, что слова его предназначаются мне.
— Представление?
Я попыталась повернуться, чтобы хоть что-то ответить, но Аки опередил меня.
— Следует сначала приветствовать гостей, Ледышка. Хорошие манеры — слышал о таком?
— Ты здесь не гость, — бросил Курх, ещё сильнее стискивая моё плечо.
— И вообще, оставь девочку в покое. Ты её напугал до полусмерти. Из-за того, что ты ведешь себя со своими женами как бесчувственный чурбан, Зимы с каждым разом все дольше и злее. Знаешь ведь, Ледышка, это твоя роль и твоё проклятие — раз за разом таять, принося миру Весну.
— Это не твое дело, — сквозь зубы процедил Курх. — Твоего мнения здесь не спрашивали и не спрашивают.
— Ты не спрашивал, — осклабился Аки, делая шаг ко мне. — А вот твоя маленькая жена…
— Какие у тебя дела с моей женой? — Курх почти рычал. Вены вздулись на его шее, придавая мужу особенно жуткий и непривычный вид.
— С твоей? — Волк засмеялся. — А что ты сделал, чтобы она стала твоей? Просто взял, что предложили?
— Навязали!
Кулак Курха врезался в перила с такой силой, что дом содрогнулся. Дзынь-дзынь! — со звоном падающих сосулек, намерзших за ночь, разбивалась моя счастливая беззаботная жизнь последних дней. Я смотрела расширенными от ужаса глазами, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и не узнавала их, не понимала, как они могли произносить столь жестокие слова, глядеть с такой ненавистью. И ветер, холодный, зимний морозил мокрые щеки, и все тепло весны, её солнечных дней и жарких ночей, словно бы враз покинуло тело.
Казалось, между нами что-то сломалось, треснуло, как хрупкий лёд скованного Зимой озёра под ногами, и в ответном взгляде мужа я увидела отголосок собственной боли. И отчаяние.
А потом дух-ворон обратился. Захлопали чёрные крылья, и невесть откуда налетевшая вьюга скрыла моего мужа.
Мы остались вдвоём — Аки и я — посреди внезапно опустевшего крыльца. Мне бы испугаться, но страха не было. Миг, когда Курх исчез, выжег все мои чувства, оставив одну лишь бессильную ярость. И единственный, на кого я могла излить её, стоял сейчас передо мной.
— Ты!!! — закричала я изо всех сил. — Зачем ты пришёл? Зачем ты вообще появился здесь? Ты все испортил!
— Тише, тише, — Аки примирительно вскинул руки. Попытался сделать шаг ко мне, но я попятилась, вжимаясь в дверь.
— Не приближайся! Уходи, и больше никогда не возвращайся! Не хочу тебя видеть!
Аки покорно отступил. Чуть покачал головой, всем своим видом показывая: не говори сгоряча, чтобы не жалеть потом. Но разве после всего, что случилось сейчас, я могла рассуждать здраво?
— Вон!
— Хорошо, ма… Сирим. Я уйду.
Я смотрела, не отрывая взгляда, как он сделал несколько шагов назад, посмотрел мне в глаза несколько долгих мгновений. Мне казалось, я уловила смутное сожаление о случившимся. А затем Аки обернулся волком и растворился в сером тумане.
И тогда я, наконец, позволила себе сползти по стене прямо на холодные доски крыльца и горько, отчаянно и безнадёжно разрыдаться.
В холодном полутемном и пустом доме я бродила серой тенью прежней Сирим.
Из мира словно бы снова пропали все яркие краски. В потоке однообразных бессмысленных дней я не заметила, как и сама Весна растворилась, исчезла, скрылась под слоем грязного мокрого снега, вновь устлавшего двор. Со дня исчезновения Курха зарядил холодный, бесконечный дождь, сменившийся градом и мокрым снегом. И когда в один день я вышла на крыльцо, кутаясь в теплую шаль, и увидела, что все: листья, трава, земля — покрыты тонкой пеленой белого снега, я не удивилась. Какая разница, что творится вокруг, если в душе Зима, если само сердце промерзло так, что его не отогреть весенними лучами.