Вскоре все дрова, какие были в крепости, – а это было начало зимы, их запасли достаточно – снесли в главный зал и сложили там огромный костер. Прекрасная Рейн, взявши в руки голову мужа, взошла на костер и легла там, как на брачное ложе, положив отрубленную голову к себе на грудь.
«Зажигайте!» – приказала она.
Но тут другие вдовы, рыдая, закричали: «Позволь нам присоединиться к тебе, госпожа! Мы не смогли похоронить наших мужей, их тела гложут волки на поле битвы – так пусть хоть наши души проводят их к Отцу и Матери!»
Так взошли на костер все женщины, потерявшие мужей в этой битве, а было их тридцать две. Им неслыханно повезло – ведь обычно таких похорон удостаиваются лишь жены владык. Ничего подобного прежде не бывало в Накхаране! Слуги подожгли костер с четырех сторон, и вскоре запылала крепость рода Зериг, ставшая священной крадой всем, кто в ней был…
Голос Аршага оборвался, и он провел ладонью по лицу, словно смахивая слезу.
Его слушатели молчали, завороженные рассказом. Кто-то, не скрываясь, утирал глаза; кто-то сжимал рукоять меча, скрежеща зубами; кто-то смотрел перед собой невидящим взором, а в глазах плескалось пламя горящей крепости… Однако некоторые накхи, особенно из рода Афайя, сидели смущенные и встревоженные и поглядывали на невозмутимого Ширама, ожидая его слов.
– Прошли годы, пролетели столетия, – продолжал Аршаг. – Обгорелые руины крепости заплели терновник и плющ. Но люди рода Зериг и всех окрестных земель помнили, что там произошло. Истлели тела, место священной крады заросло бурьяном, но слава деяния святой Рейн и праведных жен все росла и крепла. И вот однажды пастухи, которые принесли дары на место подвига, увидели, как из развалин выползает огромная полосатая гадюка…
Все подняли голову и посмотрели на ковер с вытканной черно-рыжей змеей над головой саара.
– От головы до кончика хвоста в ней было тридцать две полоски. Таких больших полосатых гадюк здесь отродясь не видели! Пастухи сразу поняли, что змея непростая. Собравшись с духом, они предложили ей молока, и змея приняла дар. Так люди поняли, что возрожденная душа прекрасной Рейн стала духом-хранителем наших мест. Змея прожила на развалинах тридцать лет. Ее кожа и поныне считается святыней. По приказу моего деда были собраны кости праведниц и помещены в каменную башню, а сверху поставлена стела с отпечатками ладоней по числу праведных жен. Такой стелы нет ни у одного рода Накхарана! – Аршаг обвел слушателей гордым взглядом. – Там же построена кумирня, хранящая шкуру змеи-хранительницы. И со временем возник обычай: люди, вступающие в брак, приносят там обеты быть вместе в жизни и смерти, как прекрасная Рейн и ее супруг, как мужчины и женщины рода Зериг, не дрогнувшие перед врагом… – Аршаг уставился на саарсана. – Не хочешь ли и ты, Ширам, поклониться святому месту и принести там брачные обеты?
Ширам, подбирая слова, чуть замешкался с ответом.
– Я подумал, – быстро добавил Аршаг, – царевна арьев, которую ты объявил своей невестой, чужая здесь, брать ее в жены – против всяких обычаев. Сам понимаешь… Особенно помня о том, как поступили арьи с нашей страной… Однако царевна убила на охоте горного льва, застрелив его в упор. Подобная отвага достойна уважения! Вот почему я призываю тебя принести обеты у святыни рода Зериг. Если вы заслужите благословение змеи-хранительницы…
– Благодарю тебя, брат, – прервал его Ширам, вставая. – Такая трогательная забота обо мне и моем браке согрела мое сердце теплом истинной дружбы. И хотя у рода Афайя есть свои святыни, где души героев благословляют живущих, я, разумеется, не стану отказываться от такой чести…
Над толпой пролетел ропот. Саарсан обвел взглядом темный зал и громко произнес:
– Все накхи, погибшие со славой, равно угодны Отцу-Змею, к какому бы роду они ни принадлежали при жизни. А значит, угодны и мне – ведь именно через меня вершится воля Отца-Змея в Накхаране. Знайте об этом, воины рода Зериг, запомни и ты, Аршаг. И прикажи готовиться к обряду.
– Обряд? – скривилась Аюна. – Что, опять?
Они сидели у жаровни в ее светлице и только что выслушали Даргаша, который пришел поделиться новостями.
– Я бы не назвала это обрядом, – отозвалась Янди, переплетая косу царевне. – Так, прогулка к святому месту. Слыхала я эту историю о праведнице Рейн, кто ж ее не слышал… Давно было дело, еще во времена Афая. Тогда крепости горели по всему Накхарану – порой со всеми, кто в них был…
– Но только хозяева этой твердыни сожгли себя сами, – добавил Даргаш, – и тем снискали славу в веках.
– Мне больше понравилась бы история, где в последний миг пришла подмога и всех женщин спасли, – возразила Аюна. – И детей. Там ведь наверняка и дети были, да? Почему же сказание о них молчит?
– Дети разделяют судьбу матерей, – пожала плечами Янди. – К чему упоминать их отдельно?
Аюна содрогнулась:
– Не понимаю я этого накхского упоения смертью… Башня с обгорелыми костями… брр… Вот и Даргаш со мной согласен!
– Я? – удивился Даргаш.
– Да, я же вижу, какую ты скорчил рожу при словах «праведная Рейн»!
– Госпожа, дело вовсе не в моем согласии. Аршаг собирался устроить саарсану грязную ловушку и прилюдно опозорить его. К счастью, благородство Ширама одолело козни недостойного родича. Как хорошо наш саарсан сказал о павших героях! Я бы в жизни так не додумался! Даже воины Зериг прониклись…
– Так в чем дело?
– В том, что злые враги, осаждавшие крепость прекрасной Рейн, были воинами Афайя, – посмеиваясь, ответила Янди. – Они первые принесли клятву верности Аратте и помогали усмирять остальной Накхаран. Род Зериг сопротивлялся дольше всех, и его борьба против захватчиков была самой упорной… Пожалуй, если бы не Афайя, арьи и вовсе не добрались бы до здешних круч – попросту не нашли бы их…
– Вот как, – хмыкнула царевна. – Что ж, значит, накхи Афайя оказались самыми мудрыми. Они прежде всех поняли, на чьей стороне истина… Так расскажи мне про этот обряд! В чем моя роль на этот раз?
– Вы с Ширамом поклонитесь башне с костями, принесете дары змее-хранительнице, а затем должны будете накормить друг друга…
– Накормить?
– Да, пищей, которую вы добыли и приготовили сами, – в знак того, что ваши земные жизни теперь связаны. Обычно это жареное мясо и каша из разных зерен, дарующие силу и сулящие изобилие и плодовитость брачному союзу. Ширам, видимо, в ближайшие дни поедет охотиться, а тебе надо будет сварить кашу…
Аюна рассмеялась:
– Кашу я еще не варила! Ты научишь меня, Янди? Можно попробовать даже сегодня! Как закончишь плести косу, ступай на кухню и все для меня подготовь!
– Нынче же займусь этим, госпожа.
У Янди, помимо каши, была и другая причина побывать на кухне.
Вообще, ей нравилось это место – одно из самых оживленных и теплых в крепости. Янди часто бегала туда с разными поручениями, иногда сама их себе придумывая. Она продолжала прикидываться вендской рабыней, не знающей языка накхов, но это не мешало ей собирать на кухне сплетни обо всем происходящем во всей крепости, от конюшен до кладовых, от спальни саара до конурок рабов. Большая сумрачная кухня располагалась в отдельно пристроенном к крепости чертоге и той стороной, где хлебные печи, выходила в хозяйственный двор. Там все время клубился пар над огромными котлами, жарились куски мяса на вертелах, что-нибудь чадило и пригорало, на кого-то бранились, отвешивали подзатыльники, таскали за волосья… Словом, можно было и посмеяться, и угоститься чем-то вкусненьким.
В последние же дни на кухне было просто не протолкнуться. Жене Аршага не хватало слуг, чтобы готовить на полсотни вечно голодных воинов, и она кликнула клич – из соседних деревушек сошлись помогать жены и матери тамошних пастухов и охотников. Теперь на кухне мелькали не только русые косы рабынь, но и черные платки местных накхини, желающих помочь с готовкой и стиркой, поглазеть на саарсана и на его златовласую царевну и заодно набраться новостей и сплетен на годы вперед.
Никому и дела не было до некоей неприметной старушки, а меж тем она весьма заинтересовала Янди.
Лазутчица приметила бабку еще несколько дней назад и теперь украдкой следила за ней, все сильнее утверждаясь в своих подозрениях. Казалось бы, обычная бедная вдова на подхвате, сутулая, кривобокая, в облезлой телогрейке и стоптанных чунях… Но что-то со старухой было не так.
То, что шаркающая ногами древняя старуха постоянно появлялась то здесь, то там, шныряя по крутым лестницам не хуже девчонок-рабынь, еще ладно. Накхини были сильны и выносливы. Суровая земля рано убивала красоту, но и не давала разнеживаться.
То, что под вопли хозяйки «Шевелитесь, саару угодно пирогов с кизилом и олениной!» старуха пластала мясо с ласкающей глаз сноровкой, Янди также могла допустить. Как знать, может, в девичестве была лихой воительницей и нарезала ломтями не только оленей. Тело ветшает, но боевые навыки остаются…
Но вот руки бабки не давали Янди покоя. Худые, покрытые старческими пятнами руки, которые так ловко управлялись и с ножом, и со скалкой, лепили пирожки и отделяли сухожилия от костей…
Спустившись в кухню, Янди сразу поняла, что явилась не вовремя, – там полным ходом шла подготовка к очередному вечернему пиршеству. В котлах булькало пряное варево, от запаха которого рот наполнялся слюной. Под навесом, где стояли хлебные печи, в воздухе висела дымка из муки, как на мельнице, а из мучного тумана слышались крики саари, распекавшей кого-то из поварих. Янди решила потихоньку убраться, пока ее не приставили к работе, но тут опять приметила подозрительную бабку. Та сидела на колоде у растопленной печи в обществе целой стаи таких же старух в черном и вместе с ними лепила круглые хлебы, сразу же отправляя их в печь. Янди тут же уставилась на бабкины руки, и у нее глаза полезли на лоб. Никаких бурых пятен, примеченных ею раньше, на них не было! Видимо, стерлись от пота или из-за долгой возни с сырым тестом. Теперь было очень хорошо видно то, что смущало Янди и что она не могла прежде осознать. У прочих старух, лепивших хлеб, пальцы были старческие, узловатые, с не до конца разгибающимися суставами. У этой – ровные и гладкие…