И этот цвет, это черный едет в своем автомобиле? Это мотор темноты?
Выключите свет.
Он ослепляет меня. Подумайте о моих глазах. Может быть, это последнее, что у меня осталось.
«Глаза на дороге, — думает Юнни Аксельссон. — Глаза. Мне бы такие — доехал бы точно».
Прямо из леса.
Хорошо, что здесь открытое поле, но ветер и мороз затрудняют видимость, как будто дыхание земли, встречаясь с холодной атмосферой, превращается в пар.
Глаза.
Косуля.
Нет.
Но…
Но что же это, черт возьми?
Юнни Аксельссон снижает скорость, мигает фарами, чтобы отпугнуть выскочившую из кювета косулю. Но это не косуля, это, это…
Что это?
Человек? Голый человек? И, черт, черт возьми, как он выглядит…
И что он здесь делает? На равнине. Вот так. Утром.
Юнни Аксельссон проезжает мимо, останавливается и смотрит в зеркальце заднего вида. Это женщина. И она не обращает на машину никакого внимания, просто движется вперед.
«Подожди», — думает он.
Юнни торопится на работу, на склад «ИКЕА». Но женщину нельзя оставлять здесь. Это совершенно неправильно.
Он открывает дверцу. Тело еще помнит, каково там, снаружи, и поэтому он медлит, прежде чем броситься вдогонку за женщиной.
Он кладет руки ей на плечи. Она останавливается и оборачивается. Ее щеки. Они обгорели или отморожены? Есть ли у нее кожа на животе и как она вообще может идти своими ногами, черными, как виноград у него дома в саду?
Она смотрит куда-то мимо.
А потом прямо ему в глаза.
Она улыбается.
В ее глазах свет.
А потом падает ему на руки.
Двенадцатикилограммовые гантели упорно тянутся к полу, как ни пытается она поднять их.
Черт, какие тяжелые. Но нужно выдержать и повторить упражнение хотя бы десять раз.
Рядом Юхан Якобссон, он пришел сразу после Малин и сейчас подбадривает ее, будто желает, как и она, отогнать грустные мысли.
Юхану удалось вчера открыть последнюю папку из компьютера Рикарда Скуглёфа. Дома, когда дети уснули. В ней не оказалось ничего, кроме фотографий самого Рикарда Скуглёфа и Валькирии Карлссон в разных видах. Их тела были украшены узорами, напоминающими татуировку.
— Давай, Малин.
Она поднимает гантели, отжимается.
— Давай же, черт.
Но сил больше нет.
Она роняет их на пол.
Раздается глухой стук.
— Я немного побегаю, — говорит Малин Юхану.
Пот стекает у нее со лба. Последствий вчерашнего ужина как не бывало. Она делает шаг за шагом по беговой дорожке.
Малин смотрит в зеркало на себя, бегущую. Видит, какая она бледная, как струится по лицу пот и как раскраснелись щеки от напряжения.
Лицо тридцатитрехлетней женщины. И губы как будто полнее, чем обычно.
Кажется, за последние несколько лет ее лицо обрело наконец свою форму и кожа легла на скулах так, как надо. Все девчоночье, что было в ней раньше, пропало навсегда, исчезло без остатка за несколько последних напряженных недель. Она смотрит на часы на стене. 09.24.
Юхан только ушел.
Пора и ей под душ, а потом ехать к Вивеке Крафурд.
Звонит внутренний телефон.
Малин бегом пересекает комнату и берет трубку.
Это Зак. Он взволнован.
— Звонили из отделения скорой помощи в больнице. Некто Юнни Аксельссон приехал с женщиной, которую нашел на равнине голой и искалеченной.
— Я сейчас буду.
— Она в тяжелом состоянии и, по словам врача, с которым я говорил, как будто шептала твое имя.
— Что ты сказал?
— Малин, женщина шептала твое имя.
69
Вивека Крафурд подождет.
Все подождут.
Кроме троих.
Бенгта Андерссона.
Марии Мюрвалль.
И теперь еще этой женщины, которую нашли примерно в таком же виде.
Жертва бежала из черных лесов в белые поля.
Так где же источник насилия?
Скорость — семьдесят километров в час, на сорок больше допустимой. Магнитофон молчит, слышится только нервное, раздражающее гудение мотора. Они едут окружным путем: на дороге ведутся работы, кажется, лопнула труба. Улица Юргордсгатан. Деревья на территории садоводческого товарищества ощетинились серыми ветками и искрятся на солнце. Ласареттсгатан и розовые многоэтажки постройки восьмидесятых.
Постмодернизм.
Малин читала серию статей об архитектуре города в «Корреспондентен». Это слово показалось ей смешным, но она поняла, что автор имел в виду.
Они сворачивают к зданию больницы. Желтые панели фасада административного корпуса выгорели на солнце, но деньги, выделяемые ландстингом,[55] нужны на другое.
Автомобиль сворачивает на островок безопасности. Малин и Зак знают, что так нельзя, что его следовало бы обогнуть, но именно сейчас на это нет времени.
И вот они у подъезда корпуса скорой помощи. Тормозят, поворачивая на кольцо. Паркуются и бегут в приемный покой.
Их встречает медсестра — низенькая, коренастая женщина с близко посаженными глазами и острым носом.
— Доктор хочет встретиться с вами, — говорит она, ведя их по коридору мимо пустых больничных палат.
— Что за доктор? — спрашивает Зак.
— Доктор Стенвинкель, хирург, который будет ее оперировать.
«Хассе», — думает Малин.
Первое, что она чувствует, — нежелание встречаться с отцом Маркуса на службе. Но потом понимает, что теперь это не важно.
— Я знаю его, — шепчет она Заку, следуя вместе с ним за медсестрой.
— Кого?
— Врача. Так что будь готов. Это отец приятеля Туве.
— Все в порядке.
Медсестра останавливается перед закрытой дверью.
— Вы можете войти. Стучаться не надо.
Сегодня Ханс Стенвинкель совсем не похож на себя вчерашнего. Куда подевались его легкость и общительность? Он сидит перед ними, одетый во все зеленое, строгий, серьезный и собранный. Он весь — профессионализм и компетентность.
Сухо здоровается с Малин, хотя и называет ее по имени. «Да, мы друг друга знаем, но нам предстоит важная работа» — таков подтекст его приветствия.
Зак ерзает на стуле. Очевидно, вид этого помещения производит на него впечатление. Какое достоинство придает человек в зеленом этим стенам с белыми ткаными обоями, книжным полкам из дубовой фанеры, простому письменному столу с потертой поверхностью.
«Вот так оно было раньше, — думает Малин, — когда люди испытывали к врачу особое уважение. А потом Интернет сделал всех экспертами по всем недугам».
— Она только что поступила, — говорит Хассе. — В сознании, но ей надо скорее дать наркоз, тогда мы сможем посмотреть ее раны. Потребуется пересадка кожи. Здесь такое возможно. Мы лучшее ожоговое отделение в стране.
— А обморожения? — спрашивает Зак.
— Да, и обморожения. Но с медицинской точки зрения это почти одно и то же. Она не могла попасть в лучшие руки, чем наши, поверьте.
— Кто она?
— Этого мы не знаем. Но она говорит, что хочет видеть вас, Малин, значит, вы, наверное, знаете, кто она.
Малин кивает.
— Тогда мне лучше с ней увидеться. Если можно. Мы должны узнать, кто это.
— Я думаю, она выдержит короткий разговор.
— У нее сильные повреждения?
— Да, — отвечает Ханс. — Совершенно точно, она не могла изувечить себя так сама. Она потеряла много крови. Мы сделаем переливание. У нее адреналиновый шок. Ожоги, обморожения, колотые, резаные раны, насколько я успел разглядеть, дробления, сильные повреждения во влагалище. Это чудо, что она не потеряла сознание и кто-то вовремя ее нашел. Остается вопрос, что за монстр разгуливает по равнине?
— Как долго она находилась на морозе?
— Как минимум всю ночь. Обморожения тяжелые. Но думаю, нам удастся спасти большую часть пальцев на руках и ногах.
— Повреждения задокументированы?
— Да, все так, как вам нужно.
По голосу Ханса чувствуется, что он делал это и раньше. С Марией Мюрвалль?
— Хорошо, — говорит Зак.
— А что за мужчина ее привез?
— Он оставил свой телефон. Работает в «ИКЕА». Мы хотели задержать его, но он сказал: «Дух Ингвара не любит, когда опаздывают». Мы не могли помешать ему уйти.
Ханс смотрит Малин в глаза.
— Предупреждаю вас: она выглядит, будто прошла через чистилище. Это страшно. Надо иметь невероятную силу воли, чтобы пережить то, что пережила она.
— В человеке просыпается нечеловеческая воля, когда ему нужно выжить, — говорит Зак.
— Не всегда, не всегда, — возражает Ханс, голос его звучит задумчиво и печально.
Малин кивает, как бы в подтверждение: она знает, что он имеет в виду. «Но знаю ли я?» — спрашивает она себя.
«Кто она?» Малин открывает дверь в палату, Зак остается ждать снаружи.
Единственная кровать у стены. Слабый свет, пробивающийся сквозь жалюзи, тонкими полосками ложится на серо-коричневый пол. Осциллограф мигает беззвучно и ритмично. На его дисплее два маленьких огонька, словно барсучьи глаза, глядящие из темноты. Капельницы с кровью и физраствором, трубка катетера. И фигура под тонким желтым покрывалом. Голова покоится на подушке.
Кто это?
Щека скрыта под слоем бинтов.
Но кто она?
Малин осторожно приближается, и фигура на постели издает стон, поворачивая к ней голову. Малин кажется, что в просвете между бинтами мелькает улыбка.
Руки, завернутые в марлю.
Глаза.
Она узнает их.
Но кто?
Улыбка исчезает. Малин смотрит на ее нос, глаза, волосы и вдруг вспоминает.
Ребекка Стенлунд.
Сестра Бенгта Андерссона.
Она поднимает забинтованную руку, делает жест в сторону Малин.
И этим жестом, полным невероятного напряжения, она говорит все. К нему больше нечего добавить, словно это последнее, что она хочет сказать.
— Ты должна позаботиться о моем мальчике, если я не выберусь. Проследи, чтобы с ним все было хорошо.
— Ты выберешься.
— Я постараюсь, уж поверь мне.
— Что случилось? Ты можешь рассказать, как все было?
— Автомобиль.
— Автомобиль?