А потом я согнул раму его велосипеда и швырнул прямо в канал. Я подбежал и тоже принялся бить турка.
Я пинал его.
Пинал.
Пинал.
Его родители заявили в полицию.
Они уехали спустя несколько недель. В школе говорили, что вернулись в Турцию, но я не верил. Они же курды, черта с два!
А когда мы возвращались домой, я сидел за спиной Элиаса на его «дакоте». Я держался за него, и все его большое тело вздрагивало. А рядом с нами на своем грузовом мопеде ехал Якоб.
Он улыбался мне. И я чувствовал тепло Элиаса.
Мы братья навсегда.
Один за всех и все за одного.
И ничего странного в этом нет.
73
Здесь тепло и никто не найдет меня.
Земляная крыша над головой — мой небесный свод. Подо мной крошки печенья.
Это она ударила меня?
Она висит?
Если нет, я должен попробовать еще, еще и еще раз. Потому что если я пущу кровь, они примут меня. Я смогу войти, если принесу жертву.
С ним было проще, с Мяченосцем. Он был тяжел, но не слишком. Я усыпил его на парковке в Хэрне, когда он проходил мимо. У меня был тогда другой автомобиль, с обычным багажником. А потом, как и ее, привез сюда на санях.
Но он умер слишком рано.
Траверсы я взял на фабрике. Вырезал дыру в заборе, а датчики отключил из своей серверной комнаты. Это было непросто. Пальто на вешалке — вот что видели охранники через замерзшее стекло.
Я привез его туда, в лес, ночью. Выпустил из него кровь. Теперь они должны принять меня, я сделал все как надо.
Цепи, петля.
Я поднял его на дерево, толстого выродка.
Жертву.
Я принес им жертву.
Но что же случилось с ней, с женщиной?
Помню, как очнулся в поле. Ее не было, и я пополз к своему автомобилю. Забрался внутрь, и мне удалось завести его. Вернулся сюда.
Но где она сейчас? На дереве?
Или где-то в другом месте?
Наверное, она висит. Я все исправил, я принес жертву.
И скоро вы придете сюда, чтобы открыть мне дверь.
Вы придете с любовью?
Что случилось, что я сделал?
В моей землянке пахнет яблоками. Яблоками, крошками и дымом.
Как горят среди бела дня буквы на вывеске филадельфийской церкви,[56] словно реклама: «Бог здесь! Войди — и встретишься с Ним!» Здание церкви находится рядом с «Макдоналдсом», по другую сторону улицы Дроттнинггатан. Там надежная и обеспеченная публика. Кто такие сектанты, Малин знает еще с гимназических времен. Эти люди вежливы, одеты по моде, и все-таки они чокнутые. Во всяком случае, так ей неизменно кажется, когда она их видит. Им как будто чего-то не хватает. Во всей их мягкости, податливости чувствуется непонятная жесткость. Это напоминает сахарную вату с гвоздями.
Малин озирает улицу.
Где Зак?
Она только что звонила ему и просила подобрать ее возле церкви: им надо съездить на «Коллинз» и задержать Карла Мюрвалля.
Вот наконец и «вольво».
Она притормаживает, но Малин открывает дверцу и прыгает на переднее сиденье, не дожидаясь, пока машина остановится.
— Что сказала психолог? — нетерпеливо спрашивает Зак.
— Я обещала молчать.
— Ах, Малин, — вздыхает Зак.
— Но это Карл Мюрвалль убил Бенгта Андерссона, и он же пытался убить Ребекку Стенлунд. В этом нет никаких сомнений.
— Откуда ты знаешь? Разве у него нет алиби?
Зак едет вперед по Дроттнинггатан.
— Женская интуиция. И кто сказал, что той ночью он не мог отключить датчики при помощи компьютерной системы, вырезать дырку в заборе «Коллинза» и улизнуть? Что он не закончил свою работу по обновлению системы раньше?
Зак жмет на газ.
— Да, почему бы и нет, датчиками наверняка можно управлять из серверной, — соглашается Зак. — Но его же видели?
— Через замерзшее стекло, я полагаю, — уточняет Малин.
Зак кивает.
— Семейные проблемы самые тяжелые, верно?
Ворота фабрики «Коллинз», похоже, выросли с прошлого раза, а лес возле парковки как будто стал гуще и замкнулся в себе. Производственные корпуса за оградой имеют депрессивный вид, словно готовы в любую минуту переместиться куда-нибудь в Китай, чтобы набрать там рабочих, готовых трудиться за сотую долю того, что получают нынешние.
«Опять они, — думает, должно быть, охранник в будке. — Мало они заставляли меня открывать им окошко и мерзнуть».
— Мы ищем Карла Мюрвалля, — обращается к охраннику Малин.
Тот улыбается и качает головой:
— Тогда вы приехали напрасно. Карла Мюрвалля позавчера уволили.
— Он уволен? — переспрашивает Зак. — И вы, конечно, не знаете почему, ведь вы не интересуетесь такими вещами?
— За что людей увольняют? — Охранник выглядит оскорбленным.
— Откуда я знаю? Расскажите.
— В его случае — за странное поведение в отношении коллег, за угрозы в их адрес. Вы хотите знать больше?
— Достаточно, — обрывает его Малин.
У нее нет сил расспрашивать о ночи убийства и дырке в заборе. Ведь каким-то образом Карл Мюрвалль той ночью покинул территорию завода.
— Мы можем объявить его в розыск? — спрашивает Малин у Зака, когда они покидают парковку «Коллинза» и направляются к главной трассе.
Им навстречу движется грузовик, чей кузов угрожающе кренится в сторону проезжей части.
— Нет. Для этого надо иметь что-то конкретное.
— Но у меня есть.
— То, о чем ты не можешь рассказать.
— Это он.
— Придумай что-нибудь другое. Ты всегда можешь вызвать его на допрос.
Они сворачивают на главную трассу, уступая дорогу черному мотоциклу «БМВ-круизер», превысившему скорость по крайней мере на сорок километров в час.
— Но тогда нам нужно найти его.
— Ты думаешь, он дома?
— Во всяком случае, можно попытаться.
— Ничего, если я включу музыку?
— Как хочешь.
И через несколько секунд салон наполняется сотнями голосов. «Немного мира, немного солнца…» — поют они.
— Хоровая версия классического шлягера, — поясняет Зак. — Поднимает настроение, правда?
Часы показывают половину четвертого. Малин и Зак звонят в квартиру Карла Мюрвалля на Таннефорсвеген. Краска на двери отслаивается, и Малин вдруг замечает, что вся лестница давно нуждается в ремонте. Однако, похоже, никому нет дела до мест общественного пользования.
И никто не открывает.
Малин смотрит в почтовую щель. Газеты и конверты лежат на полу нетронутыми.
— Как быть с ордером? — рассуждает она. — Я не могу сослаться на то, что говорила мне Вивека Крафурд, а нападение на Ребекку Стенлунд само по себе не основание входить сюда, когда нам вздумается.
— Где он может быть? — громко спрашивает Зак.
— Ребекка Стенлунд говорила о какой-то землянке в лесу.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что нам снова нужно ехать в лес?
— Иначе кого же мы видели той ночью… Он должен быть там.
— Думаешь, он прячется в охотничьей избушке?
— Вряд ли. Но там, в лесу, кто-то есть. Я чувствую.
— Тогда нечего ждать, — обрывает ее Зак.
На морозе мир сжимается до размеров темной комнаты, вмещающей все, что было в атмосфере. До тугого и вязкого вещества «черной дыры».
«Ты стережешь свои тайны, — думает Малин. — Ты, темный лес Эстергётланда».
Сегодня снег промерз лучше, чем в прошлый раз, и они идут по насту. Или это мороз постепенно превращает снег в лед? И ледниковый период, начавшийся несколько месяцев тому назад, навсегда преображает все: растительность, пейзаж, звуки в лесу? Деревья вокруг похожи на мощные колонны античных руин.
След в след.
Среди всех брошенных детей, которых никто не видит, о которых не заботятся ни отцы, ни матери и от которых отказался весь мир, всегда найдется несколько таких. Они покажут себя. И мир, бросивший их на произвол судьбы, пожнет плоды своей бессердечности.
В Таиланде.
В Руанде и Боснии.
В Стокгольме.
В Линчёпинге.
В Юнгсбру, в Блосведрете.
«Нет ничего проще, — думает Малин. — Заботься о маленьких и слабых. Дари им любовь. Зло не дано нам изначально, оно нами создается. Однако существует изначальное добро, я так полагаю. Но только не в этом лесу. Добро давно покинуло это место, осталась только борьба за выживание».
Пальцы болят в перчатках, неспособных защитить от стужи.
— Черт, как холодно! — возмущается Зак, и Малин кажется, что за последние месяцы она слышала от него эти слова тысячи раз.
Ноги не слушаются. А тьма опускается все ниже, и мороз все глубже проникает в тело. Пальцев как будто нет ни на руках, ни на ногах. Осталась только боль.
Избушка Мюрваллей холодная и пустая. Снег снова засыпал следы лыж.
Малин и Зак молча стоят у двери.
Они прислушиваются, но кругом тихо. Только зимний лес, лишенный запахов, окружает их.
Но я чувствую, чувствую: ты сейчас где-то здесь.
Должно быть, я заснул. Очаг погас, в нем нет дров. Я мерзну, я должен затопить его снова. И когда они придут, чтобы впустить меня, здесь будет тепло.
Моя землянка — это мой дом.
Она всегда была моим домом, а вовсе не квартира на Таннефорсвеген. Это было единственное место, где я спал, думал и пытался все понять.
Вот я подкладываю дрова, хочу зажечь, но спичка соскальзывает.
Я мерзну.
Но здесь должно быть тепло, когда они придут, чтобы впустить меня, когда они вернутся с любовью.
— Здесь никого нет. Форс, ты слышишь, что я говорю?
Перед избушкой поляна — совершенно безмолвное место, окруженное деревьями, лесом и непроницаемой темнотой.
— Зак, ты ошибаешься.
Здесь кто-то есть. Кто-то шевелится. Или это зло? Дьявол? И я чувствую запах…
— Через пять минут совсем стемнеет. Я возвращаюсь.
— Пойдем дальше, — говорит Малин и шагает вперед.
Она метров на четыреста успевает углубиться в темноту леса, но потом слышит сердитый голос Зака:
— Возвращаемся!
— Еще чуть-чуть.
— Нет.
Тогда Малин разворачивается и идет обратно. Она так и не заметила рощицу в пятидесяти метрах впереди, где из маленького отверстия в земляной крыше только что показался серый дымок.