– Где ты взял соль, проклятый калымщик? – спросил я Ваську.
– Не твое дело.
– Где взял, говори, а то влипнешь, я, брат, кое-что знаю.
– Ну, на соляных разработках.
– Украл?
– Нет, по честному купил.
– Куда везешь?
– Да, знаешь, в Шугнан. Там соль не завезли, и я эту соль быстро сменяю на баранов.
– Ну так вот имей в виду, милиция что-то знает. Они уехали вперед, и если ты ее повезешь дальше, они тебя сцапают. Держу пари, они ждут тебя у моста через Чуралин.
– Ясно, – сказал Васька. Он посидел, подумал. – Ну я им сделаю.
И он сделал. На следующий день Васькина машина на полном ходу подлетела к Чуралинскому мосту и, не дойдя метров двести, остановилась. Из кабины не торопясь вылез Васька, раскинул на земле полушубок, принес кошелку с едой. Когда к нему вразвалку, не торопясь и чувствуя, что он в их руках, подошла милиция, возле него на чистом полотенце были разложены огурцы, яйца, колбаса, хлеб, лук.
– Здорово, Вася, – сказали двое дюжих милиционеров, подходя к нему, – куда путь держишь?
– Далеко, ребята, – сказал он.
– Что везешь? – осведомились они.
– Да так, всего по малости: продукты, приборы. Садись, ребята, закусим. Садитесь, только вот соли нет.
– Что? – спросили милиционеры. – Чего нет?
– Соли нет, забыл. Нет ли у вас соли?
– Откуда у нас соль?
– Ну, да ладно, – сказал Васька и побежал к шоферу другой машины, взял у него немного соли. – Садитесь, садитесь покушать, вот есть соль.
И он со смаком посолил разрезанный огурец, потер друг о друга обе его половинки, облупил крутое яйцо, опять со смаком посолил.
– Так не хотите, ребята? – спросил он еще раз милиционеров, стоявших возле него. Те помялись, помялись:
– Можно посмотреть? – спросил один из них, направляясь к машине.
– Да, пожалуйста, – не отрываясь от еды, сказал Васька.
В кузове машины, несмотря на самый тщательный обыск, милиция не нашла ни грамма соли. Милиционеры походили еще у моста, осмотрели еще одну-две машины, подъехавшие сюда, и разочарованные уехали назад.
Как только они скрылись из виду, Васька развернул машину назад. Проехав километра два обратно, он свернул с дороги и под самой скалой, раскидав камни, открыл свою спрятанную соль.
Уже повяла трава, подул холодный пронизывающий ветер и подолгу не таял замерзший на реке лед, когда Глеб вернулся из Ташкента, запася все необходимое.
К его крайнему удивлению и недовольству ему в качестве помощника оставили Веру. Мотивов было много. Во-первых, она оставалась добровольно, во-вторых, Кускова поручала ей кое-какие работы по использованию кормов в зимнее время.
А день за днем Зор-Мазар пустел, отряды один за другим расформировывались и уезжали. Люди садились в машины, махали руками, кричали, и машины скрывались за поворотом. С каждым днем становилось безлюдней. И вот в один из дней на Зор-Мазаре наступила тишина. Глеб и Вера остались только вдвоем.
Начиналась зима. Снег выпадал и в начале сентября, но таял не задерживаясь. В конце сентября он уже не таял на вершинах, а в первый октябрьский снегопад его граница спустилась еще ниже, и к концу октября северные склоны были белы почти до подножия.
Все реже по ту сторону Чуралина, где шел тракт, можно было видеть пыльный хвост проходящей машины, и поэтому она казалась еще пустынней. Только по-прежнему вились дымки над юртами аулов на далеких побуревших лугах Чуралина. Наконец в начале ноября снег выпал в долине, выпал и не растаял, началась зима.
В долине Чуралина недели две стояло оживление, утром, просыпаясь, зимовщики видели целые гектары, покрытые полузамерзшими перелетными птицами. Но всходило солнце, птицы оживали, начинали кормиться, потом стаи их перепархивали все быстрее и быстрее, а затем поднимались и уходили на запад, вниз по долине Чуралина, или на юг, вверх по долине Зор-Мазара. Они летели на юг, в теплые края, в Индию. Сурков уже давно не было, еще в начале сентября они выходили из нор только среди дня, да и то не все, и когда было особенно тепло, а сейчас их уже не было, они спали, и входы в их глубокие норы до весны замело снегом.
Снег, закрывший верхнюю часть гор, был чист, и на его белом фоне все стало гораздо виднее. Поэтому теперь на окружающих горах можно было часто и подолгу видеть пасущихся архаров, наблюдать, как кийки среди дня спускаются со скал на пастбища.
Глеб все чаще и все на больший срок уходил в горы наблюдать за архарами и кийками. Кругом установилась тишина, ослепительно блестел снег. Солнце днем, особенно в закрытых от ветра местах, грело так, что было удивительно, почему снег не стаивает.
Вера три раза в день проводила метеорологические наблюдения, но будки стояли недалеко от землянки, и это много времени не отнимало. Было несколько книг, но как-то не читалось. Вера занималась языком, но тоже без особого вкуса или энтузиазма, зима вся еще впереди, и сделать было можно еще очень много. Когда Глеба не было, она подолгу стояла у входа в землянку и смотрела вдаль, на белую долину Чуралина, где едва заметно курились дымки над аулами. По склонам гор переползали стада баранов. Там была какая-то жизнь, она же здесь одна. Кругом тишина, белый снег, яркое солнце. Только один Контрабандист весел, ему нипочем был холод, так как шерсть на нем росла на редкость густая и теплая. Он спокойно спал у дверей, но когда Глеб уходил, Вера нередко пускала его в землянку.
Много времени отдавала Вера наведению порядка в землянке, и в ней было уютно, хотя и чуть темновато, так как размеры ее небольшие, а потолочное окно маленькое. Землянка была полуразгорожена на три отделения. В крайнем у двери находилась плита, служившая для приготовления пищи и обогрева жилья; в центральном помещении на топчане спал Глеб, а рядом большой стол, на котором ели и работали, вдоль стены на полках книги, приборы, фотореактивы; в последнем отделении стояла кровать Веры, ее столик с лампой и книгами.
Стены землянки обшиты фанерой, а потолок покрыт несколькими слоями хвороста. За фанерой и хворостом была земля, и в ней жила целая армия пшканов. Пшканы бегали за фанерой и хворостом. Иногда они ссорились, и тогда слышался писк и с потолка струйками сыпалась сухая земля. Нередко пшканы выбегали в землянку и вели себя как мыши. От мышей они отличались тем, что имели коротенькие задранные хвостики, симпатичные тупые толстенькие мордочки и бегали гораздо медленнее, так что ловить их было легче. Но спрятать от них что бы то ни было почти невозможно: они проделывали ходы в стенах, прогрызали дырки в ящиках, спускались с потолка по веревке на мешки, подвешенные в воздухе. Это были симпатичные, но очень ловкие воры, и бороться с ними весьма трудно.
Вера держала землянку в чистоте и много времени посвящала приготовлению обедов и ужинов; когда же Глеб возвращался домой с наблюдений, его ждал чистый и красиво накрытый стол и горячая вкусная еда.
Так как неизвестно было, когда он вернется, Вера сразу после его ухода накрывала на стол и готовила обед, и все равно, возвращался ли он через два часа, к вечеру или ночью, стол был накрыт и все готово. Сначала он протестовал против этого, говорил, что она вовсе не обязана на него готовить, пытался что-то готовить сам, но потом привык, успокоился, ведь это давало ему возможность больше работать, не думать о еде.
Говорили они между собой мало. Только уходя, он обычно говорил, куда идет и на сколько да иногда спрашивал, не нужно ли чего сделать. Вера обычно говорила, что нет, ничего не нужно.
Вначале по вечерам Глеб, отдохнув от работы, рассказывал о том, как и где держатся архары, какова их оборонительная тактика против волков, или сравнивал образ жизни кийков и архаров, но, несмотря на свое крайнее увлечение, чувствовал, что Вера бесконечно далека от этого, что ей это абсолютно не интересно и что хотя она изо всех сил и старается поддержать разговор и задавать вопросы, но это делается только для того, чтобы поговорить с ним, а суть дела ее совершенно не занимает. И он замолкал. Такие разговоры с течением времени становились реже, а потом прекратились вовсе.
Глеб с каждым днем заходил все дальше и дальше. Он обшарил все склоны вблизи от зимовки. Он знал точно, что в прилегающих отрогах гор есть два смешанных стада козлов, а по правому притоку Зор-Мазара еще одно большое стадо. Он знал, что они на ночь уходят на скалы и крутизны и только днем выходят кормиться на плоские, более пологие скаты. Он знал, что волков сейчас поблизости нет, но что две лисы вьются возле зимовки, питаясь в основном за счет отбросов. Он знал, что в скалах выше большого стада козлов вертится барс и что трижды уже, после того когда он точно установил состав стада, барс нападал и задрал трех кийков, вначале их было 37, теперь 34. Но архары, которые больше всего его интересовали, еще были где-то наверху, ближе к гребню хребта. На обширных плато, на 800 метров выше зимовки, паслось это архарье стадо, в нем насчитывалось около сотни голов. В числе их были матки и молодняк, а еще выше и где-то восточнее, туда, в сторону Гурумды, должно было пастись стадо рогачей во главе с Зор-кульджей. Но до них, по-видимому, было далеко.
Поэтому архары и оставались вне поля зрения Глеба, что очень мучило его, так как они интересовали его больше всего.
Первый раз он заночевал в горах в силу вынужденных обстоятельств. Глеб настолько далеко зашел, что почувствовал – назад ему, да еще в темноте не дойти.
Конечно, ночевать в снегу не очень приятно, ведь он совсем не готовился к этому. А мороз ночной должен был дойти до 20-25 градусов, да и высота свыше 4200 метров, но он вспомнил, что недалеко должна быть брошенная летовка; она еще выше и дальше, там, на краю архарьего плато, и где, как ему казалось, навалена куча кизяку. Если это так, тогда он переночует свободно, ибо одет он тепло и один карман набит сахаром.
Солнце склонилось близко к горизонту, когда он достиг плато, у самого края которого стояла эта летовка, просто небольшая загородка из камней. У края ажурной редкой каменной загородки действительно стояла целая пирамида кизяку. Итак, ночевка обеспечена. Глеб скинул ружье, патронташ, рюкзак, приготовил все, чтобы развести костер, и пошел наверх. Он хотел заглянуть на плато, которое располагалось непосредственно над ним. Подойдя по гребню к самому краю плато, он стал на четвереньки, а потом пополз между камней. Когда Глеб поднял голову, плато было видно как на ладони. Он оглянулся, и то, что он там заметил, заставило его еще сильнее прижаться к камням.