И ушёл. Лайка ещё долго оглядывалась и махала нам хвостом.
В подвешенном на дерево котелке, где когда-то мариновалась выдра, я обнаружил двух рябчиков. Охотник всё-таки потихоньку положил их туда перед уходом.
Спрятав топоры, котелки и другие хозяйственные вещи, мы надели на плечи полегчавшие рюкзаки и направились домой. Дождь, прекратившийся было днём, вновь заморосил, монотонно стуча по веткам деревьев, от чего они слабо вздрагивали и ёжились. Быстро темнело.
Бледная, еле различимая тропа петляла вдоль озёр и проток. Мы шли по ней не разговаривая. Осень незаметно срывала пожелтевшие мёртвые листья, кружа ими в сыром и холодном вечернем воздухе тайги.
Глава XVIНа краю столицы БАМа
Торная заячья тропа проходила рядом с зимовьём. Почти коснувшись стены, она ныряла с разбегу в непролазные заросли ольховника и, немного замешкавшись, снова выскакивала с противоположной стороны – на простор и дальше весело бежала, петляя, по светлому, искрящемуся в закатном солнце заснеженному розовому березняку.
Снег лежал глубокий, почти по пояс, поэтому я не стал далеко отходить от нашего жилища. Шагов через двести нашёл место с лежащим поперёк тропы поваленным деревом и начал устанавливать капкан.
Место примечательно было тем, что зайцы, перескакивая через бревно, наступали всегда в один и тот же след, что перед прыжком, что после него. Удачно будет, если заяц после прыжка приземлится прямиком в отпечаток лапы и, проломив тончайшую корочку наста, всей массой ухнет в насторожённый капкан.
О том, как ставить дуговые капканы под заячью тропу, я прочитал в одной из старых охотничьих книг, взятых в библиотеке. Подойдя к тропе сбоку, я аккуратно раскопал под ней снег до самых кустиков брусники, засыпанных опавшими листьями, и положил на них квадратный кусок бересты. Ножом соскрёб с внутренней стороны тропы смёрзшийся игольчатый наст таким образом, что снег над капканом оказался не толще картонки из-под торта. Он не удержит даже мышь, если ей вздумается скакать через брёвна подобно зайцу. Установленный и взведённый капкан-двойку я накрыл салфеткой, чтобы не смерзлись дуги, если на них случайно просыплется снег. Обломав тонкую берёзку, надел на неё кольцо с цепочкой от капкана.
Дыру, образовавшуюся сбоку от тропы, через которую ставил капкан, закрыл сначала пластами наста, поставленными вертикально, чтобы снег не просы́пался на капкан, а потом накидал снег ногами и замёл следы сосновыми ветками.
С непривычки провозился очень долго, больше часа. Короткий декабрьский день кончался, и наползали серые сумерки. Макс топил в зимовье печку. Возвращаясь, я издалека видел высокий столб густого белого дыма, поднимающегося к верхушкам лиственниц.
Я успел лишь отогреть над печкой замёрзшие руки, как друг позвал меня снова в тайгу: пока окончательно не стемнело, надо было нарядить единственную в округе небольшую ёлку, которую мы давно приметили. Ёлку мы не стали рубить, а, протоптав к ней дорожку, наряжали прямо на месте. Украшений было немного: пять разноцветных бумажных шаров, штук шесть-семь шоколадных конфет на ниточках и одна длинная лента мишуры, которую мы спиралеобразно намотали на деревце. К избушке вернулись уже в полной темноте. Зажгли свечку, поставили котелок на печь и стали готовиться к Новому году.
Наверное, мы были единственными людьми, находящимися сейчас в тайге. Потому что все нормальные таёжники возвратились в цивилизацию, чтобы встретить праздник в кругу семьи. Мы же, наоборот, проделали долгий путь из города сначала на попутках, а потом пешком, чтобы в канун Нового года оказаться в тайге. Более того, мы собирались провести здесь и все зимние каникулы.
Странный подход у нас был не только к праздникам. В эту осень и зиму всё у нас было не как у людей. Взять хотя бы строительство избушки. Лето мы провели в праздности. За день до начала осени начали вдруг строить зимовьё, но бросили, потому что выбрали для него неудачный материал – неошкуренную берёзу. В сентябре мы собирались вернуться на Гилюй, чтобы уже неторопливо и основательно начать строительство другой избушки – из лиственницы, но в городе я подцепил грипп, который перетёк в воспаление лёгких, и около месяца мне пришлось провести в больнице. Стройку мы продолжили уже зимой.
Всё время, пока я болел, Макс ходил ко мне в отделение, и мы думали над тем, где и как поставить новое зимовьё. Выбранный для первого варианта березняк нас уже не устраивал – там не было подходящего стройматериала, да и место оказалось проходным: в первый же день мы встретили охотника. И вдруг нам пришла идея отремонтировать найденную летом на том берегу Гилюя шаманскую землянку. На том и порешили.
Вернулись мы в тайгу только в середине октября. Кругом уже лежал снег. Река почти вся была покрыта льдом, только на стремнине дымилась широкая чёрная лента, по которой двигались по течению шелестящие, беспрестанно сталкивающиеся друг с другом ледяные соцветия шуги. Мокрый лёд по краям незамёрзшего русла был бежевым.
Мы долго и зачарованно смотрели на замерзающую реку. Но переплыть её на лодке или перейти пешком сейчас не могли. Чтобы не терять время, решили носить по выходным доски для ремонта землянки к Берёзовому зимовью (так мы стали называть нашу неудавшуюся постройку из четырёх корявых венцов), а когда встанет река, перенести их на другой берег.
Работать мы могли только по воскресеньям, потому что учёба была шестидневной. В субботу вечером мы готовили транспорт и стройматериалы, а в воскресенье в пять утра выдвигались из города. Сейчас я подробно расскажу, как это было, но сначала предыстория…
Несмотря на то что официальная стыковка Байкало-Амурской магистрали произошла в 1984 году, железную дорогу и прилегающие к ней станции ещё долго достраивали. И наш рабочий посёлок Мостострой-10 тоже продолжал активно развиваться. Вернее, не то чтобы продолжал развиваться, а именно на вторую половину 1980-х пришёлся самый его расцвет. В каждом дворе нашей обширной одноэтажной городской окраины строили деревянные бараки. С каждым годом бараки становились всё комфортнее: к домам тянулись с какой-нибудь ближайшей кочегарки длинные деревянные ленты теплотрасс, а другие деревянные короба выводили канализацию в закопанные неподалёку септики – все квартиры были благоустроенными. Не возводили уже возле новостроек дощатые общественные заведения с крупными опознавательными надписями на дверях «М» и «Ж». Уходила эпоха длинных перекошенных коридоров с цинковыми ванными и велосипедами, развешанными по стенам, и мешками пустых бутылок из-под пива и лимонада в кладовках. В новых бараках у каждой семьи имелся отдельный вход и небольшой приусадебный участок перед домом. Уже язык не поворачивался назвать такое жилище бараком. И хоть дома эти, построенные без фундаментов на бывших болотах и вечной мерзлоте, быстро ветшали, перекашивались, закручивались пропеллером и разваливались, их стали уважительно величать коттеджами. Даже сейчас, спустя тридцать с лишним лет, эти немногие сохранившиеся до наших дней почерневшие, перекосившиеся развалины тындинцы по привычке называют коттеджами.
В нашем дворе, в нескольких десятках метров от моего крыльца, тоже строился новый коттедж. И ещё несколько коттеджей возводили в соседних дворах.
Стройматериалы никто не считал, и стройки никто не охранял. Под замком были только бытовки с инструментами и личными вещами рабочих. Пользуясь локально наступившим коммунизмом, вся округа растаскивала по ночам доски, стекловату, рубероид и другие полезные изделия советской промышленности. Мы с Максом тоже решили не оставаться в стороне. И первую нашу избушку полностью построили из отличного нового дармового материала.
Разжившись парой дюжин досок со стройки, мы стаскивали их в укромное место – куда-нибудь под теплотрассу. Материал отбирали самый лучший, первосортный. Больше всего нам нравилась хорошая сухая вагонка из сосны, потому что стены из неё получались без щелей, а сами доски были очень лёгкими.
Поскольку первая часть нашего пути проходила по автодороге, то доски на этом участке мы везли на обычной детской коляске. В восьмидесятые годы на БАМе была хорошая рождаемость, поэтому коляски всегда можно было найти на помойке или в общих коридорах бараков.
Советские коляски были невероятно крепкими. После того как они выполнили свою основную функцию в качестве средства перевозки новорождённого, их приспосабливали для разных хозяйственных нужд. Сняв люльку и постелив на нижнюю площадку толстую фанеру, на коляске можно было возить телевизоры в ремонтную мастерскую, транспортировать мешки с сахаром и мукой из магазина, осуществлять челночные рейсы в пункты приёма стеклотары, макулатуры, металлолома и делать много других полезных дел.
Но поскольку доски – тяжёлый промышленный груз, коляски нам хватало на один-два рейса. Потом лопались оси, ломались втулки колёс, и приходилось искать новое транспортное средство. Иногда поиск был сопряжён с риском.
Однажды, выработав ресурс очередного своего транспортного средства, мы остались без коляски и нигде не могли найти новую. Все окрестные помойки были целомудренно чисты. И вдруг по дороге на учёбу мы случайно заметили искомый четырёхколёсный объект, закинутый на крышу барачного крыльца. Коляска мирно спала летаргическим сном, наполовину укрывшись снегом. Лезть за ней было опасно: в случае форс-мажора не было других путей отступления с крыши, кроме как обратно через палисадник – в объятия рассерженного хозяина. После долгих раздумий Макс нашёл способ завладеть транспортом. Он взял три больших стодвадцатимиллиметровых гвоздя, загнул их и соединил между собой проволокой – получилась кошка, похожая на огромный рыболовный тройник. К тройнику была привязана верёвка. Всё, что требовалось сделать, – это метко забросить кошку на крышу, зацепить коляску и стащить её на землю.
В один из тёмных заснеженных вечеров мы пошли к заветному бараку. Улицы были пустынны, город готовился ко сну, обыватели сидели по домам в растоптанных тапочках у сияющих телевизоров.