– Серёга, ты же сам понимаешь, что сети в натяг встанут, – возразил Макс, – толку от них будет ещё меньше, чем сейчас.
– Тут правильность установки вообще роли не играет. Перегородим протоку, возьмём палки и пойдём вдоль берега шугать. Выгоним к сетям всю щуку. Загнанная и перепуганная, она не будет осторожничать, смотреть, как там сеть стоит. Сама пулей влетит.
Друзьям моя идея понравилась, и мы тут же принялись воплощать её в жизнь.
Наглухо перекрыв сетями протоку в самом узком месте – перед впадением её в Гилюй, – мы осторожно по лесу вернулись к месту, где начиналось скопление щук, вытянулись цепью от берега на глубину по пояс и, громко топая ногами, крича и стуча по воде палками, поднимая фонтаны брызг, искрящихся на солнце всеми цветами радуги, пошли по протоке. Обезумевшие от непривычного шума щуки заметались и в панике бросились от нас к сетям, как я и предполагал. Некоторые из них тут же запутались, другие, наиболее умные, завидя перед собой преграду, выпрыгивали из воды и перескакивали через сеть. Сообразительность щук нас очень удивила.
Мы вытащили из сетей около десятка рыбин весом от пятисот граммов до килограмма, подождали около часа и повторили загон. Во второй раз травянок было гораздо меньше: всего три щуки попались в сети. Большинство рыб снова ушло, перепрыгнув через ловушку.
За два захода мы перепугали и разогнали всю щуку. Протока выглядела пустынной. Только гольяны ликовали, облюбовав тёплые и уютные мелководные места там, где недавно хозяйничали зубастые хищники.
Поднимаясь несколько часов назад по правому берегу Гилюя, я проходил мимо соединяющейся с ним широкой мелководной старицы, заросшей осокой. Старица так же, как и наша протока, кишела травянкой. Загон на старице обещал быть перспективным. Мы сняли сети, сели в лодки и поплыли к устью Тынды. Перегораживая старицу, мы учли наш прошлый неудачный опыт, когда большинство щук перепрыгнуло через сети, и повесили поплавковый шнур на шесты-опоры, воткнутые по всей ширине перешейка между старицей и рекой. Таким образом сети перекрывали пространство от речного дна до поверхности воды и метровое пространство над водой.
«На этот раз ни одна щука не уйдёт!» – радовались мы.
Старица была неглубокой, поэтому мы растянулись цепью на всю её ширину. Расстояние между нами было около десяти шагов. По команде мы медленно пошли в сторону перегородки. Так же топали ногами, лупили палками по воде впереди себя и по бокам и что есть мочи горланили на разные голоса: кто пел, кто кричал, кто ругался. Шумом и брызгами мы растревожили не только рыб, но и мошку, которой тут, в благодатных тропических для неё условиях, скопилось несметное количество. Мошка пировала: облепляла нас – раздетых до пояса, заползала в уши, в нос, упиваясь и обжираясь нашей плотью! В азарте мы не обращали на мошку внимания, ведь впереди плескались и нервно мчались к сетям чёрные тела травянок.
Вот мы уже вплотную приблизились к сетям! Уже видно, как бьются и мечутся щуки, запутавшиеся в них! Есть добыча! Но какая жалость! Снова нашлись смышлёные. Щука выскочила из воды, ударилась о натянутое полотно и отскочила обратно. Ещё попытка! И речная хищница грациозно перелетает через сеть, как прыгун через шест! Вот это зрелище! Бах! Лупят наши ивовые палки по воде! Бах-бах! Взлетают в воздух сверкающие брызги! Бах! Ещё одна искрящаяся извивающаяся щука перелетает через сеть и уходит в Гилюй! А другая отскакивает от ячеек и, проскальзывая между наших ног, возвращается в старицу! И всё сильнее свирепствует мошка! Пирует на наших телах! Но мы, мокрые и счастливые, ничего не видим вокруг, кроме мечущихся в панике рыбьих тел!..
Первый загон принёс около двадцати пяти травянок. Некоторым, как это ни странно, удалось перепрыгнуть через метровый капроновый забор. А часть ушла снова в протоку.
Горит тело от укусов мошки, зудят и слезятся глаза, но мы решаем сделать ещё загон. И снова всё повторяется: часть щук запутывается в сетях, часть сигает через них в спасительную реку, часть уходит сквозь загонщиков назад. На этот раз духи реки подарили нам ещё семь щучек. Начинало темнеть. Мы решили закончить рыбалку и снять сети.
Только сейчас мы обратили внимание друг на друга. За несколько часов мошка так искусала наши лица, что они потемнели и опухли, а вместо глаз остались лишь узкие вздутые щели без ресниц.
– Парни, да вы ж эвенками стали! – смеялся Филин, указывая на нас пальцами.
– На себя посмотри, бурят, – беззлобно бурчал Макс, укладывая в лодку мешок с сетями.
Всю дорогу до зимовья мы, нещадно искусанные мелкими кровопийцами, подшучивали друг над другом.
Эвенками и бурятами мы были не больше суток. Уже утром отёк начал спадать, и глаза наши стали раскрываться шире. Но кожа ещё долго зудела.
Ничего не даётся даром в тайге. Зато после нескольких загонов у нас было сорок пять щучек-травянок, которые оказались очень вкусными в солёном, жареном и варёном виде и которых нам надолго хватило.
Глава XXIVКороткий пляжный роман
В конце августа на зимовье произошла авария: сломалась топочная дверца у печки. А случилось это так. Ночью был заморозок, и под утро стало настолько холодно, что Филин не вытерпел, вылез из-под одеяла и начал растапливать печку. Я слышал, как хлопнула дверь избушки, как с тяжёлым дробящимся грохотом посыпалась на пол охапка дров, как чиркнула спичка, сломалась и снова чиркнула…
А потом сквозь дрёму почувствовал мягко разливающееся по избушке тепло…
Через несколько минут меня разбудил глухой стук, едкий запах дыма, звяканье металла и приглушённые ругательства Филина. Он спросонок натолкал в печь так много дров и так криво, что те, не помещаясь в топку, торчали наружу, в результате чего дверца не закрывалась на защёлку. Тогда наш истопник несколько раз двинул по дверце ногой, пытаясь таким образом утрамбовать топливо. Старые, поржавевшие оконные петли, на которых держалась тонкая самодельная дверца, лопнули, и она отвалилась. Когда мы все проснулись, печка жалобно и изумлённо смотрела на нас с широко раскрытым набитым ртом, из которого валил густой, уплывающий под потолок белый дым. На полу в предрассветном полумраке угадывались контуры отломившейся дверцы.
Несколько дней мы мучились, подпирая дверцу топки поленьями. Но приближающаяся осень заставляла задуматься о ремонте. Сварочного аппарата у нас не имелось, а это значит, что нужно было нести печку в город, а потом обратно. И бóльшую часть пути – на руках. К тому же это наследство, доставшееся нам от Саньки Мохова, ещё и прохудилось в нескольких местах по швам. И ночью сквозь трещины было видно, как беспокойно бьётся внутри синее пламя и переливаются красные угли.
И все эти дни у меня перед глазами периодически всплывал образ добротной и почти бесхозной печки, виденной где-то совсем недавно. И когда Макс обронил в разговоре слово «УМС», я внезапно понял, что именно беспокоило моё подсознание. И у меня возникла идея, как обзавестись новой печкой. Я поделился этой идеей с Максом. Мы недолго посовещались, а потом объявили Филину и Лёньке, что идём сегодня ночью в УМС.
Об этой памятной для меня ночи я и хочу рассказать. Но сначала объясню, каким образом мне удалость узнать о печке, согревающей тщательно скрытое от посторонних глаз лесное строение, находящееся на самом краю города – возле микрорайона, именуемого в народе посёлок УМС.
В июле мы вернулись в Тынду, чтобы продать первую ягоду северного лета – жимолость. Так как год был неурожайный, ягода стоила дорого, и мы хорошо заработали. На вырученные деньги купили соль, муку, макароны, крýпы, подсолнечное масло, чай, сахар, тушёнку «Великая стена», сладости и даже несколько жестяных банок индийского кофе. Уложили провизию в рюкзаки, но сразу возвращаться в тайгу не стали: лето было в самом разгаре, весь берег реки был усыпан поджаривающимися пляжниками, растекался соблазнительный солоноватый дым от мангалов, носилась музыка из кассетников:
На том самом повороте реки – на отрезке между устьем Шахтаума и Сталинским мостом, – где месяц назад я начал свой сплав, увенчавшийся встречей с медведем, мы с Максом переплыли на противоположный берег и расположились на песчаном пляже, намытом рекой на крутой излучине. Народу здесь не было. Не все имели лодки, как мы. А чтобы перейти реку по Сталинскому или подвесному мосту, нужно было сделать большой крюк, к которому не располагала жара.
По таёжной привычке, чтобы зря не мочить трусы, мы купались голышом. Когда река охладила нас и кожа покрылась крупными пупырышками, а губы посинели, мы вышли на берег. Макс развалился на песке, подставив тело под горячие солнечные лучи, а я стал выкладывать на песке из камней огромную двадцатиметровую надпись «SANDRA».
– Делать тебе нечего, Серёга, – добродушно ухмылялся Макс.
Но я не обращал внимания на иронию друга.
Места здесь живописные. Противоположный берег выглядит причудливо: природа словно гигантским ножом отрезала половину сопки, одну часть которой раздробила и унесла река, а другая отвесной жёлтой скалой обрывалась вниз. Под этим причудливым клифом на уютной лужайке, поросшей молодой травой, прорисовывались две белые девичьи фигурки в бикини; насколько мы могли разглядеть, незнакомки лежали на покрывалах и, скорее всего, читали книги. Но время от времени они принимали сидячее положение и подолгу, с явным любопытством смотрели в нашу сторону. Поскольку расстояние было солидное, я не боялся за свой непотребный вид и всё так же разгуливал голышом.
Я уже встраивал последние камни в перекладину последней буквы «А», как вдруг услышал тревожную реплику Макса, пристально наблюдающего за нашими неведомыми соседками:
– У них бинокль, Серёга. И они только что передавали его друг другу.