Тем временем наступила осень. Аня так и не приехала к началу учебного года. Я несколько раз приходил к ней домой, но квартира была пуста.
3 сентября после долгих сборов мы всё же отправились на заветную речку. Я хорошо помню дату, потому что в тот день мне исполнилось 17 лет, и по возрасту я на какое-то время сравнялся с Максом.
Глава XXIXВниз по реке Могот
На точку старта нас забрасывал отец Макса, худой, жилистый, не по годам выбеленный сединой. Рано утром мы погрузили в тарахтящий и сладко пахнущий бензином уазик четыре рюкзака, клееную-переклееную нашу надувную лодку и отправились в путь. Нам предстояло проехать по Амуро-Якутской автомагистрали около семидесяти километров на север от Тынды, почти до границы с Якутией. Отец Макса молча вёл машину, рассеянно думая о чём-то своём. Мы с другом тоже молчали и смотрели по сторонам на сопки в жёлтых пятнах березняков. Смотрели с теми торжественно серьёзными лицами, какие бывают только у путешественников, отправляющихся после долгих сборов в неизведанные края.
Вдруг впереди у поста ГАИ показалось скопление машин и людей. Подъехав ближе, мы увидели жуткую картину – синяя «жигулёшка» сложилась почти вдвое от удара об один из бетонных блоков, перегораживающих дорогу. Эти блоки стояли тогда на посту ГАИ для того, чтобы сузить двухполосную дорогу до однополосной. Так представителям власти было удобнее проверять документы. Как оказалось, «жигули» неслись на бешеной скорости утром, в тумане. Водитель и его пассажирка были пьяны и слишком поздно заметили препятствие.
– Девка-то ещё полчаса живая была, а парень сразу насмерть расшибся, – доверительно сообщил нам один из зевак, снующих на месте аварии, – только что увезли их, молодые совсем были…
Возле изуродованных «жигулей» валялась пустая бутылка из-под шампанского, рассыпанный косметический набор, пачка сигарет и чёрная женская туфелька. Под измятым днищем виднелась большая лужа бордовой крови, похожей на разлитое брусничное варенье.
– Жалко ребят, – хмуро вымолвил отец Макса, глядя на аварию.
И мы поехали дальше.
– Хреновая примета, однако, – сказал он чуть позже, когда мы уже порядком отъехали от поста ГАИ.
Мы не придали значения его словам. Взволнованные предстоящими приключениями, со свойственной молодости беспечностью мы вскоре забыли об этой аварии. Мы и не догадывались, что примета и вправду окажется «хреновой»…
Возле моста через речку Лапри мы выгрузили наши пожитки и простились с отцом Макса. Спустившись к берегу, накачали лодку и сложили в неё рюкзаки. Речка Лапри мелкая в это время года, плыть по ней невозможно, глубина всего-то чуть ниже колена, поэтому до впадения её в Могот мы просто брели по воде, ведя лодку за собой на буксире.
Как только автотрасса скрылась за первым же изгибом реки и цивилизация осталась позади, я с нетерпением достал из рюкзака «Белку», собрал её и повесил на плечо.
Мы прошли не более двух километров, когда увидели на берегу реки сокжоя – дикого северного оленя. Олень, правда, заметил нас раньше и поспешил скрыться в кустах. Я оставил Макса с лодкой, а сам, скинув с плеча ружьё и зарядив нижний ствол пулевым патроном, побежал вслед удаляющемуся зверю. Я представлял себя в это время Улукитканом1, которому не стоит труда добыть беглеца, и уже предвкушал, как мы едим сырую парнýю печень рогача. Однако Улукиткан на этот раз из меня не вышел. Сокжоя я так и не догнал. Звериная тропа, по которой я преследовал добычу, вывела меня из зарослей тальника на небольшую марь. В центре мари зияла чернотой поляна, изрытая копытами. Создавалось ощущение, будто здесь только что кружил на месте бульдозер. «Солонец», – догадался я.
1 Улукиткáн (1871–1963) – эвенк, охотник-следопыт, герой произведений Г. А. Федосеева.
Я походил немного по поляне, с любопытством изучая следы, подобрал старый, обветренный рог сохатого, белевший в зарослях багульника и берёзы Миддендорфа, и пошёл обратно к берегу. По пути мне посчастливилось набрести на табунок рябчиков. Так что к Максу я вышел не с пустыми руками. У меня были неплохие для первой охоты трофеи – сохатиный рог и два подстреленных рябчика. Рябчиков мы сварили и съели на первой же дневной стоянке.
Ближе к вечеру не спеша мы вышли к впадению Лапри в реку Могот. Теперь мы могли уже не только тащить за собой лодку, но и изредка плыть на ней. Я сидел на вёслах, а Макс, примостившись ко мне спиной, увлечённо троллил на блесну. И надо сказать, небезуспешно. За пару-тройку часов ему удалось поймать двух увесистых ленков.
День катился к закату, и пора было подумать о ночёвке.
Мы нашли подходящую косу с обилием выброшенного рекой топляка, годного на дрова, и причалили к ней. Чуть ниже по течению была глубокая заводь. И пока Макс разводил костёр и готовил уху из добытых ленков, я поставил в этой заводи сети.
После сытного горячего ужина Макс поздравил меня с днём рождения и подарил нож из тепловозного клапана, сделанный по заказу знакомым слесарем в локомотивном депо. Макс специально берёг его для этого случая. Я в ответ вынул из кармана монету и протянул её другу. Так требует обычай. Опьянев от свободы и холодного осеннего воздуха, наполненного ночным туманом, мы забрались в палатку, надев перед этим на себя все имеющиеся у нас тёплые вещи: свитера, жилетки, телогрейки…
Ночью возле нашей палатки бродил медведь. Мы были очень удивлены, обнаружив утром на песке следы «босого дядьки».
– Ни фига себе! – озадаченно разглядывал свежие отпечатки медвежьих лап Макс. – У нас под носом медведи ходят, а мы дрыхнем.
Мы бросились лихорадочно бегать по становищу, проверяя, не пропало ли чего среди беспорядочно раскиданных нами вещей. Но ночной гость оказался деликатным зверем. Он лишь полюбопытствовал, кто нарушил покой в его владениях, и удалился, ничего не тронув.
– Теперь вещи будем компактнее складывать, а не разбрасывать по всему берегу, – бурчал Макс, собирая наши пожитки. – И звери растащить могут, и дождь промочить, да и самоорганизация ещё никому не вредила.
Мы развели костёр и попили чая. Я сплавал на заводь и снял сети, которые в эту ночь оказались пустыми. Перетаскав в лодку упакованные рюкзаки, мы покинули косу и пожелали удачи чересчур любопытному обитателю этих мест – медведю.
В полдень мы проплыли мимо посёлка Могот. Больше на всём протяжении реки населённых пунктов не ожидалось. Макс рыбачил. Я управлял лодкой. На плёсах налегал на вёсла, на перекатах лавировал между валунами.
В этот день мы почти не сходили на берег. Небо было безоблачным, бездонно-синим. Прохладный воздух реки смешивался с тёплыми волнами ветра, налетающими с сопок. Было не холодно и не жарко. Комфорт такой, какой бывает на Становом хребте только в начале сентября. Несмотря на все старания, улов у друга был сегодня невелик. На спиннинг ничего не попалось. Лишь на удочку удалось взять парочку мелких хариусков.
Мне нравилось плыть вот так размеренно вниз по течению среди бескрайней желтеющей осенней тайги, но я всё же ощущал некоторую скуку от отсутствия приключений, которые мне могла дать только охота. Поэтому, когда вечером мы вновь пристали на ночную стоянку, предложил Максу завтра разделиться. Макс поплывёт по реке и будет не спеша ловить рыбу, а я пойду берегом и поохочусь. Так и решили.
На тайгу вытекла из космоса ночь. Мы сидели у костра, пили чай, одну кружку за другой, слушали треск дров и шум переката и вели неспешную светскую беседу.
Незаметно на небо выкатилась огромная луна, и с противоположного берега послышалось громкое утробное «у-у-у-у-у…». Мы одновременно повернули головы и увидели картину, которая до сих пор стоит у меня перед глазами: ночь, огромный жёлтый диск луны, старая, высохшая на корню лиственница с перекрученными лапами и огромная сова, гулко ухающая на самом толстом суку. Сова полностью вписывалась в светящийся диск луны вместе с веткой, на которой сидела. Именно такие картины я видел в книжках про ведьм и колдунов. И вот передо мной похожее полотно, но уже «в оригинале», написанное самой природой.
Я не смог усидеть на месте, встал и заворожённо смотрел на противоположный берег.
– Красота какая! – вырвалось у меня.
– Чего красивого-то? Ухает и ухает, жути только нагоняет. Не люблю сов, – проворчал Макс, помешивая палкой угли в костре.
– Это не сова, это – бородатая неясыть. Слышишь, голос какой громкий, глухой и монотонный…
– Всё равно. Что сова, что неясыть – один хрен дурная птица.
Мы налили ещё по кружке чаю, но разговор не клеился. Неясыть продолжала свой концерт. Звук её голоса стал громче. Макса это нервировало.
– Да что тебе тут надо-то? Во всей тайге больше места нет? – крикнул он, обращаясь к птице. – Неужели именно возле нашего табора надо сидеть?
Я только улыбался, глядя на друга.
Через полчаса Макс не выдержал:
– Серёга, дай ружьё, я её застрелю! Сил уже нет слушать эти вопли.
Я пошёл к палатке за ружьём.
– Только там птицу не бросай, сюда привези, я ни разу вблизи неясыть не видел, – сказал я другу, протягивая «Белку».
Макс подтолкнул к воде лодку и поплыл на другой берег. Вскоре плеск вёсел стих, Макс скрылся в чёрной лесной чаще. Я стоял и смотрел на ночную певицу. Наглость её не знала границ. Она никак не отреагировала ни на лодку, ни на человека с ружьём.
Всё прервал хлёсткий выстрел. С жёлтого диска луны в одно мгновение стёрлась и неясыть, и толстая корявая ветка, на которой она сидела. Вскоре из темноты снова послышался плеск вёсел. В лунной дорожке я увидел Макса с дичью в руках.
Вдоволь налюбовавшись на птицу, я предложил Максу съесть её. Жалко было просто так загубить дичь.
– Ты думаешь, сов едят? – недоверчиво спросил Макс.
– А какая разница, сова ли, рябчик, – ответил я и стал ощипывать добычу.
Желудок неясыти оказался наполнен грызунами. Их было три. Мышки ещё не успели перевариться.
– Так вот чего она концерт устроила, – констатировал друг, препарируя птицу, – после обильного ужина потянуло на эстетику, петь, видишь ли, захотелось.