Через час с небольшим мы уже ели наваристый суп из ночной хищницы. Особенно нахваливал блюдо Макс:
– До чего же вкусная и жирная эта неясыть, не чета рябчикам.
– Угу, – подтвердил я.
– Рябчики – что, кожа да кости, – продолжал друг, – ни навара, ни вкуса. Баловство одно. А тут настоящая еда: и мясо, и бульон, и аромат ни с чем не сравнимый.
Утром мы проснулись от мелкой дроби дождя по брезенту палатки. Небо было хмурым, с серыми всклокоченными облаками, торчащими из него, словно вата из старой подранной телогрейки.
Мы наспех позавтракали остатками совиной похлёбки и поплыли дальше. Вскоре моё внимание привлекла терраса, покрытая брусничником и поросшая редкими чахлыми лиственницами. Я решил высадиться на ней и поохотиться, как и планировал вчера вечером. Взяв с собой ружьё, семь дробовых патронов, пачку малопулек 5,6 мм и накинув тяжёлый прорезиненный балахон «химзащиты», который надевал в непогоду, я распрощался с другом. Встретиться условились на косе, километрах в пяти ниже по течению. Макс должен был выбрать место для стоянки и ждать меня.
Вот такой странный у нас был ориентир – «какая-то коса» в пяти километрах ниже по течению. Притом, что ни карт, ни компасов, ни тем более навигаторов, о которых мы тогда даже ещё и не слышали, у нас не было. Не было у нас и раций для связи. Как определить, та ли эта коса, о которой мы договорились, или не та, мы не подумали. А зря. Многих неприятностей можно было бы избежать.
Случилось так, что вскоре после того, как наши с Максом дороги разошлись, Могот разделился на два одинаковых рукава. Мой друг поплыл по левому рукаву, я же шёл по берегу правого. То, что Могот разделился, я сначала даже не заметил. Вскоре правый рукав начал дробиться на бесчисленные протоки, в которых я основательно петлял и плутал.
Как и условились, километрах в пяти ниже по течению Макс выбрал широкую косу, видную издалека, и затаборился, разведя костёр. Он ждал, что я скоро выйду к нему. Но хитросплетение заболоченных проток правого берега уводило меня всё дальше и дальше от Макса. Сначала, описав приличный круг, я оказался намного правее его стоянки, а затем и намного ниже по течению реки.
Вот так коварно развела наши дороги река. Я всё высматривал, но не находил хоть что-то напоминающее галечную косу. Вокруг меня был непроглядный тальниковый чапыжник и узкие, перегороженные принесённым плавником протоки с изорванными, размытыми рекой берегами.
Дождь накрапывал не переставая. От мокрой тайги поднимался пар. Чем дальше я шёл, тем обширнее становились дебри завалов. Иногда кучи древесного хлама разрастались до невероятных размеров. Я вдруг обнаруживал себя среди огромных полей, усыпанных толщей древесной рухляди. Я с трудом перелезал через большие скользкие, переплетённые между собой стволы деревьев. Выбеленные водой и солнцем, они напоминали кости доисторических животных. Я словно бы продирался сквозь древнее кладбище динозавров. Ноги путались в полах неудобного для такой ходьбы плаща ОЗК. Я то и дело спотыкался и падал на брёвна или того хуже – соскальзывал в какую-нибудь расщелину между ними. Ружьё, перекинутое через плечо, било то по спине, то по голове. Где-то среди этих исполинских завалов при очередном падении у меня выпала из кармана пачка патронов от мелкашки; только дробовые, которые были в патронташе на поясе, к счастью, остались целы.
Лишь к вечеру мокрый, голодный и обессиленный выполз я на относительно ровный берег реки. Протоки и рукава Могота вновь сошлись в одно целое. Передо мной опять была полноводная река с заводями, плёсами и перекатами. Я прокричал несколько раз, а потом выстрелил из ружья, в надежде, что друг где-то рядом. Но тайга молчала. Я тогда не знал, что Макс, упорно ожидающий меня на всё той же косе, на которой остановился днём, находился километрах в десяти позади меня.
Я лёг на мелкие окатанные камни. До меня вдруг дошло, что я в этой тайге сейчас совершенно один. Меня ожидает ночёвка без еды и горячего чая.
Не знаю, сколько пролежал так без движения. Мне кажется, я даже задремал ненадолго. Дождь немного утих, хотя я, насквозь промокнув, несмотря на прорезиненный плащ, давно уже перестал обращать на него внимание.
Вдруг над рекой послышался свист крыльев, я повернул голову в сторону звука и увидел четырёх снижающихся на посадку чирков. Я замер, пытаясь не выдать себя движением. Утки пролетели мимо и звонко шлёпнулись на воду метрах в двухстах ниже по течению. Я отметил место их посадки, медленно отполз с открытого места и, прячась за стеной тальника, начал подкрадываться к ним.
Чирки беспечно кормились на мелководной речной заводи. Я уже подполз на расстояние, достаточное для уверенного выстрела, но давить на спусковой крючок не спешил: впереди была неизвестность, а в патронташе оставалось только шесть патронов, поэтому я ждал, пока все четыре утки сплывутся в кучу, чтобы поразить их одним выстрелом. Не две и не три, а непременно все четыре. Вот каким жадным делает человека голод.
Я прождал очень долго, но глупые чирки не хотели становиться удобной мишенью, плавали по отдельности то там то сям, разбредясь по заливчику, как стадо овец. Они плавали, ныряли, чистили перья, дёргали треугольниками хвостов и хлопали крыльями, стуча по воде. Терпение моё стало иссякать, а в животе урчало всё сильнее, поэтому, когда в очередной раз вместе сплылись два чирка из четырёх, я выстрелил.
Утки, оказавшиеся вне дробовой осыпи, стремительно поднялись на крыло и улетели. Один из чирков, по которым я стрелял, остался лежать неподвижно, перевернувшись кверху лапками. Другой закружился на месте. Я, экономя патроны, не стал добивать подранка, как того требует охотничья этика. Решил, что, пока буду доставать, он сам дойдёт. Однако мой подранок сумел оклематься и, перестав кружиться, направился в противоположную от меня сторону, к спасительным для него кустам. Я кинулся за ним вдогонку по воде. В какой-то момент я почувствовал, что вода залилась мне в болотные сапоги, но не стал обращать внимания и последовал за удирающей уткой. Беглеца я догнал почти у самых кустов. И хоть глубина там оказалась мне уже по грудь, добыча от меня не ушла. Свернув шею подранку, я направился на мелководье и подобрал другого чирка.
– Удачная охота и королевская дичь! – обрадованно сказал я вслух, держа в руке тёплые тушки уток.
Под энцефалиткой, в кармане байковой рубахи, я нащупал три толстые охотничьи спички и чиркаш в непромокаемом пакете, которые предусмотрительно взял с собой на этот сплав на случай форс-мажора.
Вскоре на берегу в сгущающихся сумерках заполыхал большой и жаркий костёр. Мне было так радостно на душе от удачной охоты, что даже природа решила порадоваться вместе со мной. Откуда-то налетел ветер и разогнал облака, а ночь усыпала небо и реку под ним миллионами сверкающих разноцветных звёзд. Отчётливее всех светилось созвездие Большой Медведицы, которую эвенки считают следами божественного лося-самца.
Я, полуголый, вальяжно развалившийся на боку у костра, неспешно поджаривал кусочки утиного мяса на ивовых прутьях. Вокруг была развешана на сделанных мной сушилках промокшая одежда. Я не спеша съел сначала одного чирка, потом другого. Не верьте тому, кто говорит, что жаренное на костре мясо невкусно без соли. Нет ничего аппетитнее несолёного подгоревшего чирка после трудного дождливого дня и дороги через многокилометровые таёжные завалы, после напряжённой охоты и купания в ледяной реке.
Наевшись, попив воды из реки, одевшись в хрустящую высохшую одежду, я свернулся возле костра и заснул.
Засыпая, я отчётливо осознал, что никогда не смогу спокойно жить без тайги, без реки и без ночёвок у костра.
Глава XXXКоварная ловушка на пути
Рассвет следующего дня застал меня за дилеммой: куда идти – вверх или вниз по реке? Где искать Макса? Возвращаться назад, к вчерашним нескончаемым и непроходимым завалам, не хотелось. «Да и Макс, скорее всего, уплыл вниз, пока я продирался через дебри», – размышлял я. Оставался один выход – идти вниз, вслед за рекой и другом, вероятно уплывшим по ней. Я представил, что где-то там, за очередной излучиной, он ждёт меня. Ждёт у костра, над которым висит закопчённый котелок свежезаваренного чая.
Я свернул и приторочил к поясу ОЗК, накинул ружьё на плечо и отправился в путь.
Желудок снова стал настойчиво напоминать о себе. Но уток больше не было видно. Лишь однажды налетел небольшой табунок крякв, но стрелять по ним влёт я не стал. Тогда я решил углубиться в лес и поискать рябчиков. Вскоре передо мной раскинулось небольшое болотце, заросшее голубикой. Ягоды были переспевшие. Они едва держались на кустах и падали на мох от малейшего прикосновения. Я с наслаждением поедал мягкую, слегка забродившую голубику, ползая на четвереньках по болоту, как вдруг чёрная горелая кочка, которую я видел боковым зрением, с оглушительным шумом взорвалась и… полетела в сторону сопки.
«Так это же глухарь!» – запоздало мелькнуло у меня в голове, и я побежал вслед улетающей птице.
Но напрасно я выслеживал чёрного великана. Напрасно гонялся за ним по сопке. Глухарь, поводив меня за нос, улетел. Я вернулся к реке и пошёл вдоль берега.
Вскоре начала повторяться вчерашняя картина. Снова путь мне стали преграждать протоки и завалы.
– Такими темпами я до китайской Пасхи[72] из тайги не выберусь, – рассуждал я вслух.
И тут мне пришла в голову весьма абсурдная идея – построить плот. И не беда, что у меня не было с собой даже топора. Я решил рубить, а точнее, резать плот с помощью ножа, подаренного мне Максом в первый день нашего путешествия. Вот не зря говорят, что у заблудившихся в тайге нередко бывают случаи неадекватного поведения. Навыков в постройке подобных плавсредств у меня не было, поэтому недолго думая я выбрал в завале толстую сухую лиственницу и стал перепиливать её ножом. Другой бы на моём месте сразу бросил эту затею, убедившись в её бесполезности. Но я иногда бываю очень упрямым. Около трёх часов я потратил на то, чтобы проковырять ножом каменный ствол лиственницы до половины. Хорошо, что в какой-то момент ясность сознания снова вернулась ко мне и я понял нелепость своей затеи. Даже если случится чудо и я за несколько дней всё же напилю ножиком достаточное количество брёвен, плот мой никуда не поплывёт. Лиственничный топляк не держится на воде. Он не плавает.