[85] любимого оленя Багдачана[86], запрягла его в нарты, кинула на них самые необходимые вещи: одежду, копьё-гиду, большой тесак уткэ́н, служивший ей после утраты штык-ножа топором, – и, укутавшись в шкуры, отправилась вниз по реке Тынде.
– Именно таким я тебя и представляла, – сказала девушка, очнувшись утром возле костра, который всю ночь поддерживал Ергач. – Я была здесь… во сне, а затем взяла бубен и послала к тебе призрак белого оленя, чтобы ты знал, что однажды, когда со мной случится беда, он привезёт меня.
Охотник смущённо протянул девушке кружку с горячим отваром чаги и брусничного листа. Та обхватила её сухими пергаментными пальцами и сделала несколько маленьких глотков:
– Я уже чувствую себя намного лучше, я долго болела в пути. Думала, замёрзну и уйду в мир верхних пастбищ[87]. Хорошо, что ты спас меня…
Ергач ничего не ответил. Но, вспомнив про упавшее дерево, подумал, что этой ночью они спасли друг друга.
Шло время, и девушка выздоравливала. Хозяйка Вселенной – Энекан Буга – смилостивилась и оставила Эльгу в среднем мире[88]. Теперь орочонка тревожилась, как бы хворь не перекинулась на охотника, так же как до этого перешла на неё от братьев. Но крепкий организм молодого таёжника оказался неуязвим для болезни.
Несколько дней, пока охотник ремонтировал избушку, пришлось спать на улице возле костра. Впрочем, было уже по-весеннему тепло даже ночью. А днём серый измученный снег превращался в липкое тесто; на реке поверх льда расплылись большие голубые лужи; а солнце припекало так, что кое-где обнажилась усыпанная жёлтой лиственничной хвоей земля и белый олений ягель; по тайге летал пряный и маслянистый запах багула.
Упавшее дерево сильно погнуло ствол Куприяновой винтовки, но вторая «Бердана» и «Арисака» оказались невредимыми. Узнав, что многозарядка раньше принадлежала Эльге, промышленник вернул её девушке. Впрочем, он бы и так подарил ей это оружие, ведь без винтовки одинокой девушке в тайге не прожить.
Отремонтировав избушку, Ергач сколотил для себя дополнительные нары, а своё место отдал девушке. Когда Эльга полностью выздоровела, они стали вместе ходить на охоту. Дичи было много: в сосняках устраивали свадьбы глухари, а на первых речных закраинах появились гуси и утки-кряквы. Эльга была хорошей напарницей и метким стрелком. Белый олень, который привёз девушку, свободно пасся в тайге, но, опасаясь бродивших в окрестностях медведей, которые только что встали из берлог и были голодны, не отходил далеко.
Детство Ергача прошло в тайге. Он часто общался с инородцами в стойбищах, на приисках, в станицах, поэтому знал орочонский язык. Эльга же немного говорила по-русски. Даже имя после крещения у неё было русское – Ольга. Но родные звали её Эльга, исказив на орочонский манер. За то время, пока она выздоравливала, молодые люди сдружились, много рассказывали о себе. Ергач поведал о Софье, на которой хочет жениться, о своём намерении найти золото и уехать в Благовещенск, чтобы открыть там пекарню и большую торговую лавку. Рассказал о трагедии прошлого лета – о ненайденном золоте Спиридона, о погибшем от рук разбойников Куприяне Ермолове.
Однажды, когда они возвращались с глухариного тока, Эльга сказала:
– Золота на Геткане нет.
Ергач нёс увязанных за мохнатые лапы и перекинутых через плечо тяжёлых черноклювых птиц. Хрустел под ногами лёд, тонкой коркой покрывший отпотевшую накануне марь; шёл изо рта тёплый пар, серебристо искрящийся в утреннем солнце.
– Золото где-то в той стороне. – Она махнула рукой в направлении Гилюя. – Сегодня буду камлать[89] и скажу тебе где.
Когда на синюю скатерть ночного неба посыпались золотинки звёзд и над заснеженной Тындой замерцали крупные следы Небесного Лося[90], Эльга развела перед зимовьём большой костёр. Тайга вокруг стала непроглядно-чёрной, а лиственницы отступили подальше от света. Их искажённые тени колыхались в беспокойном пламени огня. Избушка закрасилась чёрной тушью, за исключением светящейся фасадной стены с шершавыми бревенчатыми стенами и прямоугольником двери, обитым полысевшей оленьей шкурой. Узкие блики света струйками воды переливались на белых оленьих рогах, сваленных в кучу на крыше и напоминающих кривые ветки деревьев.
С одной стороны костра Эльга воткнула в землю большого, похожего на человека идола ментая, выструганного из лиственницы, а с другой – деревянный столбик сэргэ, изображающий Вселенную с тремя мирами.
После этого сняла повседневную одежду и на голое тело надела короткий – выше колена – кафтан из лосиной ровдуги[91] с бахромой, жгутами и лентами на рукавах и поясе, похожими на перья ворона. На спине мерцали зеленоватые пластины, изображающие Вселенную и существ, обитающих в ней. По бокам болтались волчьи хвосты. На кафтан девушка нацепила нагрудник, украшенный металлическими фигурками священных животных, духов верхнего и нижнего миров и серебряными монетами, сверкающими в свете огня. Затем шаманка расплела волосы и надела шапку-áвун с медными рогами оленя. Взяла в руки бубен, поводила над костром и легонько ударила в него лиственничной колотушкой.
Бу-у-у-м… – робко содрогнулась на деревянной крестовине разогретая лосиная шкура.
И на какое-то время всё снова стихло. В наступившей паузе был различим лишь шорох звёзд. Шаманка бросила в костёр кусок медвежьего жира, покормив бабушку-огонь Энекан Того. Жир в костре затрещал, пламя запрыгало в высоту, насытившаяся хозяйка огня осталась довольной.
Бу-у-у-у-м-м… Бу-у-у-у-м-м… – уверенно кашлянул долго молчавший бубен.
Динь-динь-динь… – рассеянно задребезжали металлические птицы и звери – вместилища шаманской души, начавшей путешествие между мирами живых и мёртвых.
Ш-ш-ш-ш-ш… – шелестела кожаная бахрома, словно текла по реке шуга.
Эльга подняла голову к небу и, подражая волчице, выдохнула громко и протяжно:
– О-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…
И со стороны Гилюя прозвучал ответный вой. Божественные волки помчались с Эльгой в верхний мир.
Снова шаманка ударила в бубен. Затем ещё раз… И ещё… Покатились по весенней тайге круглые упругие звуки…
Бу-у-у-у-м-м… Бу-у-у-у-м-м…
Покачиваясь из стороны в сторону, Эльга начала пританцовывать у костра, при этом вся её причудливая одежда шевелилась и звенела в такт её движениям. Тень, отбрасываемая девушкой, в этот момент была похожа на большую птицу. Мелькали пушистые всполохи волчьих хвостов, трепетала бахрома. Мертвенным фосфорным светом блестело лицо. И слышался в голосе шаманки печальный вой волка, призывный стон гонного лося, хриплый клёкот ворона, утробный лай гагары, поднебесный клик лебедя, протяжный плач чёрного дятла-кирокты, скрипучий посвист синиц и глухое уханье кукушки… и ещё что-то неуловимое, неподвластное разуму…
Бу-у-у-у-м-м, бу-у-у-у-м-м, бу-у-у-у-м-м…
Динь-динь-динь…
Девушка камлала до тех пор, пока последний лепесток пламени не окончил свой перепляс на раскалённых углях. Когда костёр начал покрываться старушечьей кожей пепла и темнота вновь подступила к нему, Эльга со взмокшими растрёпанными волосами и раскрасневшимся припухшим лицом бессильно опустилась на шкуры, расстеленные на земле. Блестела голая шея. Дрожали руки. Позвякивал металл украшений. Немного придя в себя, Эльга тихо сказала по-орочонски:
– Надо кочевать на новое место – на тот берег Гилюя. Души шаманов рассказали мне, где спрятан клад Харги.
После этого, шатаясь, пошла к зимовью. Рухнув на нары и укутавшись в медвежью шкуру, она беспробудно проспала до полудня.
Глава XXXIVСтроим новое зимовьё
Я проснулся, когда сквозь щели полусгнившей крыши сочился холодный рассвет. Дождь утих. Но, словно ленок в сети, всё ещё трепыхался запутавшийся в кронах деревьев ветер. Хлипкий костёр потух, разбросав вокруг себя пепел, и было так холодно, что время от времени меня передёргивало. Из опухших, потрескавшихся губ вылетали лоскуты чуть тёплого пара. Организм ответил на сырость и сквозняки хриплым кашлем и обильной прозрачной жидкостью из носа. В сером утреннем свете стало заметно, что вся моя одежда измазана суглинком со стен и пола землянки. Я не стал засиживаться в землянке. Схватил потускневшую рыбину, извлечённую ночью из браконьерских сетей, и напрямик – через мокрые заросли подлеска – побежал к реке, разогреваясь на ходу.
Густое желе тумана по-прежнему колыхалось над чёрной осенней тайгой. Но заря уже пробивалась сквозь него, и я без труда отыскал знакомую тропинку, по которой припустил к нашему зимовью…
А сейчас попрошу убрать на безопасную от этой книги дистанцию детей дошкольного возраста, кормящих женщин, воспитанниц института благородных девиц и прочих слишком впечатлительных натур. Потому что дальше я цинично и беспристрастно поведу речь о страшном, невероятном событии, которое ждало меня впереди и от которого оцепенеет и похолодеет сейчас в животном ужасе ваш разум.
Когда я подошёл к зимовью…
Мне трудно об этом писать. Раз, два, три… Набрали в грудь воздуха, нервно сжали кулачки, зажмурили глаза!..
В общем, когда я подошёл к зимовью, то не нашёл его там, где по всем законам физики оно должно было находиться. Моему взору предстали лишь намоченные дождём остатки – доски и одеяла, разбросанные по всей поляне. Сначала я решил, что в избушку прямой наводкой попала межконтинентальная баллистическая ракета. Затем предположил, что тут орудовал лесной монстр Хищник из одноимённого голливудского фильма. Но через пару секунд, когда внезапный ступор прошёл и дымчатые пазлы окружающего мира снова собрались в цельную реалистичную картинку, я разглядел старую лиственницу, обречённо лежащую на избушке. Вернее, на развалинах избушки. Исполинское дерево рухнуло и раздавило зимовьё, как карточный домик. Ни одна стена не уцелела. Картина была настолько неожиданной, что даже потрошёный увядший ленок, скучающий всё это время на кукане, кажется, тоже изумился вместе со мной.