Если этой хитрой силой окажутся большевики – тем хуже».
Не менее страшным, чем разгул уголовщины, было и духовное падение России.
Временное правительство учредило в России патриаршество, но теперь патриарх униженно обращается к Советской власти, умоляя «не расстреливать священников». Многие священники пытаются создать некую новую церковь. Это, разумеется, совершенно не то обновление, о котором некогда мечтал Мережковский. Новые службы кощунственны и ничего, кроме отторжения, у верующих не вызывают. Однако митрополит Сергий, некогда участвовавший в Религиозно-философских собраниях Мережковского, примыкает к этой «живой церкви».
А в это время полным ходом идут расправы большевистской власти со всеми неугодными.
Добрая приятельница Мережковских, баронесса Варвара Ивановна Икскуль, которая в свое время помогала преследуемым революционерам, теперь схвачена и отправлена в тюрьму как «заложница», мать белогвардейца. После выхода из тюрьмы большевики выселили баронессу из дому, а сын ее умер от воспаления легких и голода.
Материальные лишения для каждого человека тяжелы и сами по себе. А к этому добавились еще и обыски, и страх тюрьмы. Петербургские зимние дни коротки, а освещение не по карману. Для Дмитрия Сергеевича на полчаса зажигают керосиновую лампу, и он, лежа в шубе, читает книги о Египте – любимую работу он не бросает ни при каких обстоятельствах.
Самым обидным, даже непереносимым для Зинаиды Николаевны в это время становится предательство людей их круга, товарищей-литераторов. Андрей Белый печатает кощунственную поэму «Христос воскрес!». Но потеря дружбы с Белым – еще полбеды.
Гораздо более тяжелый, ужасный удар для нее – отношение к большевикам Александра Блока. Он честно признается ей по телефону:
– Да, я скорее с большевиками.
Блок, как известно, в эти революционные дни пишет знаменитую поэму «Двенадцать», где красноармейский патруль возглавляет… Иисус Христос. У Александра Александровича был особый, религиозный взгляд на революционные события. Он воспринял революцию как стихию, грозу, метель, а стихия является частью Божьего замысла.
Гиппиус отказалась с сочувствием и пониманием встретить эволюцию взглядов поэта. Она ощущала боль и негодование. С горькой иронией она вспоминала после, как большевики развешивали по городу плакаты с цитатами из «Двенадцати».
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
Но им не суждено было расстаться без прощания. Зинаида Николаевна увиделась с Блоком случайно, в трамвае. Он спросил:
– Подадите ли вы мне руку?
И она подала, хотя и сказала:
– Лично – да. Только лично. Не общественно.
Дальнейший диалог был еще более многозначительным.
«– Вы, говорят, уезжаете?
– Что ж… Тут или умирать, или уезжать. Если, конечно, не быть в вашем положении…
Он молчит долго, потом произносит особенно мрачно и отчетливо:
– Умереть во всяком положении можно».
После она выражала уверенность, что перед смертью Блок все-таки «прозрел» и ничего более не желал иметь общего с большевиками.
Еще более отвратительным, непростительным представлялось Зинаиде Николаевне сотрудничество с большевиками Максима Горького. Хотя она честно признавалась, что приходилось ей в эти страшные годы ходить к Горькому на поклон и принимать советские деньги за переводы «никому не нужных романов». То же самое, разумеется, делает и Дмитрий Сергеевич. Иначе не выжить.
Книги они распродают. Понимают, что уезжать все равно придется и библиотеку с собой не забрать.
Д. Философов, Д. Мережковский, З. Гиппиус, И. Злобин. Конец 1919 – начало 1920 г.
До революции у Мережковского были кое-какие деньги – отцовское наследство. Когда начались февральские события 1916 года, умные люди советовали Дмитрию Сергеевичу перевести деньги за границу. Дмитрий Философов отсоветовал – сказал, что это не патриотично. Так и пропали деньги. С этих пор и до самой смерти Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна будут очень сильно нуждаться в средствах, и это при том, что книги Мережковского переводились на разные языки и издавались во всем мире!
Как будто мало прочих унижений и мучений, Дмитрия Сергеевича привлекают к физически для него непосильным «общественным работам».
Но главное, что терзало супругов Мережковских в это время, невозможность смириться с происходящим, необходимость противодействовать. А борьба возможна только извне.
Бегство
В один прекрасный день к Мережковским приходит посланец из Смольного. Он, как видно, относится к Дмитрию Сергеевичу с симпатией и сочувствием, знает его творчество. Этот молодой человек настоятельно посоветовал Мережковским уехать из России.
Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна прекрасно знали, что их не выпустят из страны. Многие их друзья безрезультатно пытались уехать – начиналась бесконечная бюрократическая волокита, не приводившая ни к каким результатам. Попытаться все равно стоило, и Мережковские подают просьбу о выезде на лечение. Безрезультатно. Советская власть не хочет отпускать своих врагов, лучше пусть будут под присмотром. Время милосердного «философского парохода» еще не пришло.
Рассказать миру о происходящем в России – так видели свою миссию Мережковские. Да и просто жизни в голодном Петрограде не было.
Они решили перейти Финский залив пешком, что конечно же было непросто для двух уже не очень молодых людей, да к тому же еще и ослабленных голодом. Этот вариант по здравом размышлении пришлось отбросить.
Тут, к счастью, подвернулась возможность – сами большевики предложили Мережковскому прочесть для красноармейцев несколько лекций о декабристах. Под предлогом чтения этих лекций для красноармейцев он отпрашивается на юг – там надеется нелегально перейти польскую границу. С помощью Горького разрешение на поездку дают не только Дмитрию Сергеевичу, но и всему «троебратству». Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна с Философовым пустились в путь. На папке с рукописями о Египте было написано крупными буквами «Материалы для лекций». С ними ехал еще один человек, сын знакомых, студент В. Злобин, который в будущем станет их секретарем. Поезд направлялся в Гомель, но не доехал до места назначения – пришлось выходить в Жлобине. Ночевали в корчме, вели переговоры с контрабандистами, переправлявшими людей через границу. И вот, к счастью, удалось. Две ночи, два дня в санях, по снежной пустыне, с проводником-нелегалом, пока впереди не увидели польских солдат.
Польша в ту пору находилась в состоянии войны с большевистской Россией. Глава республики Юзеф Пилсудский надеялся создать государство-федерацию на основе Польши, Украины, Белоруссии и прибалтийских стран.
Польша
После жизни в Петербурге при большевиках Польша показалась беглецам оазисом свободы и благополучия. Первым перевалочным пунктом стал маленький городок Бобруйск. Здесь они пробыли дней десять. На витрины магазинов смотрели с изумлением и восторгом, уже успев привыкнуть в революционной нищете. И это они-то, проводившие месяцы и годы в Париже!
Впрочем, Зинаида Николаевна подчеркивала, что привлекали ее в заграничной жизни не белые булки и шоколад, а возможность борьбы.
Далее путь наших путешественников лежал в Минск (тогда еще польский город). Там поселились в гостинице. Денег почти не было. Нужно было искать друзей и единомышленников.
Лихорадочная жажда деятельности не покидала Мережковских, хотя они еще не успели прийти в себя от петроградского голода и мрака. И конечно же на горизонте появился их старинный приятель, эсер, террорист Борис Савинков. Революционные годы он провел бурно. С красными не поладил, принял сторону белых, создал антибольшевистский «Союз защиты Родины и свободы», участвовал в отрядах Каппеля, вел переговоры со странами Антанты о помощи белым.
В Польшу Савинков приехал по приглашению главы государства Юзефа Пилсудского. Он создал Эвакуационный комитет, который позже получил название «Русский политический комитет». Его задачей было организовать вооруженное противодействие большевикам. И он сразу нашел область, где его друзья могли бы применить свои силы.
«Через бобруйскую улицу мы боялись переходить, точно это была Avenue de l’Opra: лошади ездят! Дм. Философов (Дима) едва решился отправиться к открытому им парикмахеру и расстаться со своей окладистой бородой, совершенно его менявшей. В офицерском клубе, куда нас пригласили на большой обед, мы с недоверием и почти с ужасом глядели на белый хлеб и на яблоки, точно это были плоды нового, иного мира. Вообще Бобруйск после Петербурга казался нам верхом благоустройства и культурной жизни».
Дмитрий Философов немедленно стал помощником Савинкова, чуть ли не министром иностранных дел при нем, занимался организацией русских военных отрядов, которые должны были выступить против большевиков. Гиппиус писала антисоветские агитационные стихи. У нее был даже целый отдел пропаганды, и сама она ежедневно публиковала статьи в недавно основанной газете «Свобода».
С каждым днем Савинков становился все более деспотичным. Как-то раз его угораздило в присутствии Мережковских сказать: «Мне не нужны помощники, мне нужны исполнители». Гиппиус выразилась еще более резко: «Ему нужны собаки». Разумеется, Зинаида Николаевна не могла стерпеть этого. А вот Философов стерпел. Ради успеха общего дела он готов был стать «подручным» Савинкова, забыв о гордости. Пропасть между ним и Мережковскими росла, он становился ближе к Савинкову, чем к ним. Он был «отрезанный ломоть», Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна были из-за этой «измены» глубоко обижены и на него, и на Савинкова.
Тем временем правительство Пилсудского было вынуждено заключить с советской Россией мир и налаживать с нею дипломатические связи. У Польши не было сил продолжать вооруженное противостояние с Россией. А большевики требовали высылки Савинкова.