<уссоли>ни повисли в воздухе. (…) Никаких здесь перспектив больше нет. И мы, по всей вероятности, дней через 15 возвратимся в Париж».
После Рождества супруги едут в Париж, а в июне 1937 года снова отправляются в Рим. Дмитрий Сергеевич с трепетом ждет встречи с дуче, но тщетно. Италия, по выражению, Гиппиус, «целуется с Германией», ей не до русских писателей.
Зинаида Николаевна, как всегда, более трезво, чем ее муж, смотрит на вещи и понимает, что «роман с Муссолини» оказался неудачным. И она, разумеется, оказывается права. Интерес дуче к русскому исследователю итальянской культуры не так уж глубок и силен, он забывает о Мережковских и более ими не интересуется.
Она даже насмешничает.
«У него „несчастная любовь“ к М<уссолини>. Как всякий страдающий такой любовью, он все бранит теперь вокруг, вплоть до виллы Боргезе, и всех итальянцев скопом».
Дмитрий Сергеевич часто пытался видеть в своих современниках великих мужей древности – это не только приносило разочарования, но и оказалось губительным для его репутации.
Но Италия все равно прекрасна. Они живут в месте, которое называют «почти-рай»: это Рокка-ди-Папа, Папская скала.
Гигантские каштаны уже начинаются в саду, сзади дома, сад переходит в парк, парк в каштановые леса по всем горам. Темно-зеленые, почти черные своды над лесными тропами, – они никогда не могли дойти до их конца.
Посещают поэта Вячеслава Иванова, одного из младших символистов, который некогда в Петербурге собирал у себя в гостях весь цвет Серебряного века. Иванов принял католичество и давно обосновался в Риме. Он живет на самом склоне Капитолия, на Тарпейской скале.
Журчливый садик, и за ним
Твои нагие мощи, Рим!
В нем лавр, смоковницы и розы
И в гроздиях тяжелых лозы.
Они спорят и беседуют, как в былые времена. В те времена, когда Мережковские жили в доме Мурузи, а Вячеслав Иванов – в своей знаменитой «башне».
Тихая, идиллическая жизнь Иванова, его музыка, книги, ученые занятия вызывают у Зинаиды Николаевны восхищение и даже… что-то вроде зависти.
Как бы то ни было, результатом этих поездок стало появление в 1937 году книги Мережковского «Данте» на итальянском языке. И посвящен был этот труд конечно же дуче: «Бенито Муссолини. Исполнителю пророчества эта книга о Данте-пророке». Так Мережковский навсегда запятнал свое имя сотрудничеством с диктатором. А в уме и величии самого диктатора он довольно быстро разуверился и стал называть его «пошляком».
«Данте» оказался последней прижизненной книгой Дмитрия Сергеевича. В 1939 году труд был переиздан в Брюсселе. На этот раз без всяких упоминаний о Муссолини.
Д. Мережковский, З. Гиппиус, Г. Иванов в Рокка-ди-Папа
Как пережила Зинаида Николаевна этот столь постыдно выглядевший в глазах окружающих «неудачный роман» своего мужа с диктатором? Очевидно одно: она никогда не упрекала за это Дмитрия Сергеевича – по крайней мере, при посторонних.
Однако все же в разговоре с Надеждой Тэффи она констатировала, что Дмитрию Сергеевичу свойственно «низкопоклонство». Объясняла это тем, что он – «сын дворцового служащего», то есть чиновника. Ей всегда была присуща беспощадность в формулировках.
Последние годы вместе
Когда-то, еще в другой жизни, в России она написала:
Не разлучайся, пока ты жив,
Ни ради горя, ни для игры.
Любовь не стерпит, не отомстив.
Любовь отнимет свои дары.
И они действительно не разлучались. Они гордились тем, что не разлучались ни на одну ночь со дня свадьбы.
В начале 1939 года Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна отпраздновали золотую свадьбу. Пятьдесят лет вместе – «в горе и радости». Однако радости в это страшное время становится все меньше.
На лето приходится остаться в Париже – нет денег для того, чтобы куда-нибудь поехать. Обстановка такова, что всем не до литературы.
А уже 1 сентября 1939 года начинается Вторая мировая война. Мережковские, боясь предполагаемых бомбардировок, отправляются в Биарриц, откуда им приходится вернуться через три месяца. Зиму 1939/40 года они проводят в Париже.
Все это время Зинаида Николаевна находится в очень подавленном настроении. Особенный ужас вызывают у нее известия, приходящие из Польши, которую в 1939 году терзают одновременно немцы и советские войска. Ведь там остался Философов, от которого уже долгое время не было ни слуху ни духу. Слышала только от друзей, что он был болен…
Вот отрывки из дневников Зинаиды Николаевны 1939 – 1940-х годов:
«Бесноватый взял Данциг в эту ночь, атаковал Краков и Варшаву, где уже убитые.
В Польше разрушен Ченстохов. (Бомбы и в Отвоцке, где смертельно больной Дима. Он этого не выдержит!) Боже мой!
Большевики тоже напали на Польшу.
Димы, наверно, нет в живых.
Варшава полуразрушена. Трупы погребают где попало.
Друзья-убийцы сошлись в Брест-Литовске, делят полузадушенную Польшу.
Вообще бешенство Рейха несомненно и проявляется скверно.
Самый страшный ужас, это – что в конце концов большевикам все простят…»
«Бесноватый» – это, понятное дело, Гитлер, а «друзья-убийцы» – Германия и Советский Союз.
Но самое горькое и оскорбительное в это время – предательство.
«Сын Бориса Савинкова, достойный (или недостойный) отпрыск этого изменника, ездивший в Испанию воевать в рядах большевиков (и там женившийся на испанке), уехал в Советскую Россию и там получил видное место. Камнем ему земля!
Боже мой, вот уж когда, повторяю, „все умерли, остальные сошли с ума“. И действительно, что еще писать, о чем? Зачем?»
Вокруг на каждом шагу – черные мундиры немцев:
«…Черных роботов все больше, и все они омерзительнее… Нет выхода».
Муссолини она уже без тени сомнения именует «тупицей». Былой кумир Дмитрия Сергеевича повержен.
И вот в начале июня 1940 года бомбардировки французской столицы все же начинаются. Пятого июня Мережковские вновь бежали в Биарриц. Однако уже через десять дней немцы захватили Париж, а спустя еще две недели пала вся Франция. В Биаррице Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна сначала жили вместе с другими беженцами в отеле «Мезон Бэск», потом оттуда всех выселили. Мережковские ночевали у знакомых, потом обосновались в приюте для беженцев. Общались и дружили с Надеждой Тэффи, оказавшейся их соседкой в эвакуации. Впрочем, дружила скорее Зинаида Николаевна. А Дмитрий Сергеевич в это время стал очень угрюмым и нелюдимым.
В 1940 году Мережковскому исполнилось семьдесят пять лет. Русские эмигранты, сами находясь в весьма стесненном положении, устроили юбиляру торжество и собрали для него деньги. Чествование прошло 14 августа.
Ни Дмитрий Сергеевич, ни Зинаида Николаевна не знают, что несколькими днями ранее в Польше скончался человек, который на протяжении многих лет был членом их семьи, – Дмитрий Философов. Им об этом станет известно только 22 августа. По свидетельству Надежды Тэффи, они встречают эту новость довольно равнодушно.
Но это лишь внешняя реакция. На самом же деле они были глубоко потрясены.
«С того дня (22 августа), как мы, встретив на улице зловещего Меньшикова, узнали, что умер Дима, я так в этом и живу. Я знала, что он умрет, что он глубоко страдает и жаждет смерти. Я даже думала, что он уже умер, – трудно было себе представить, что он мог все это, и себя, пережить…
А все-таки лучше не знать наверное. Вот снова подтверждение, что вера – всякая, даже не моя ничтожная, а большая, – всегда слабее любви. Чего бы проще, кажется, говорить, как Сольвейг:
„Где б ни был ты – Господь тебя храни, А если ты уж там – к тебе приду я…“
Да, приду. А если и не приду, ведь я этого не узнаю… Но мысль, что не приду и не узнаю…»
На деньги от чествования супруги сняли замечательную солнечную виллу – а в это время бедная Тэффи ютилась в скверной квартире без отопления. На этой вилле супруги Мережковские жили, пока деньги не закончились, и тогда их выселили за неуплату – летом 1941 года они переселились в меблированные комнаты. Дмитрий Сергеевич болел. Зинаида Николаевна ухаживала за мужем и находилась в постоянном страхе потерять его.
В сентябре 1941 года им удалось одолжить деньги у знакомых и вновь вселиться в свою старую парижскую квартиру.
Надежда Тэффи
Последние месяцы жизни Мережковского были омрачены изоляцией, в которой он очутился из-за того, что, как передавали современники, произнес по радио прогерманскую речь – восхищался тем, что Германия освобождает мир от большевистской заразы. Многие парижские знакомые отвернулись из-за этого от Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Хотя она уж тут была точно не виновата – она именовала Гитлера не иначе как «бесноватым», «клинически помешанным» и никогда победы ему не желала.
Вся эта история с радиообращением выглядит очень странно, ибо друзья Мережковского неоднократно вспоминали о том, что писатель ненавидел и презирал немецкого фюрера. Одоевцева свидетельствовала, что Мережковский именовал Гитлера «маляром, воняющим ножным потом». Откуда же тогда эти проникновенные слова о великой миссии нацистской Германии? Неужели просто страх перед немцами? Неужели жизнь сломила даже этого принципиального, упрямого человека?
«Их денежные дела были очень плохи. Из Парижа шли вести, что их квартиру хотят описывать за неплатеж. Вот уж действительно, никто не посмеет сказать, что Мережковские „продались“ немцам. Как сидели без гроша в Биаррице, так и вернулись без гроша в Париж. Сни