нтон Крайний стал из них самым любимым и более всех запомнился литературному Петербургу. Как можно догадаться по самому звучанию имени, статьи он писал всегда в беспощадно резком тоне.
Доставалось от него и писателям, и театру. Очень часто не находилось у него добрых слов для современного литературного процесса.
Читал-читал целый месяц и журналы, и газеты – нечего даже на полях отметить. Газеты – серые, извне и изнутри. Новая газета «Заря» особенно сера.
Экзальтация и пафос, царящие на сценах императорских театров, вызывают насмешки Антона Крайнего:
Но вот вышел г. Юрьев – Ипполит, с красными руками и белыми ногами и таким истошным голосом завопил, дублируя согласные и шипя на «эсах»: «Раббы ко ммне притронутьсся не ссмеют!», что я тотчас же встал и пошел вон. Я понял, что при г. Юрьеве меня не спасут даже прекрасные и вечные слова Эврипида. Уходя, я еще видел мельком накладную, трясущуюся бороду Тезея и слышал плаксивый голос: «Гол-лубка моя!» На последующих представлениях, говорят, г. Юрьев употреблял еще большее число согласных и для усиления сценичности завивался чуть не вихрем, а Тезей окончательно надорвал себя, плача над телом Федры. Но, несмотря на это, пьеса в публике успеха не имела.
Можно предположить, что хотя бы Художественный театр, в котором тогда работали Станиславский и Немирович-Данченко, удостоится снисходительной похвалы Антона Крайнего. Ан нет.
Принцип Художественного театра – сделать искусство тождественным с жизнью, вбить его в жизнь, сравнять, сгладить с жизнью, даже с одним настоящим моментом жизни, так чтобы и знака на том месте не осталось. Художественному театру и удаются лишь пьесы, отвечающие этому принципу, преимущественно пьесы Чехова (последнее время Горького), и во время таких представлений бывают минуты полной гармонии – автора, актеров и толпы. Все слились в одном достигнутом желании – желании неподвижности, отупения, смерти.
Общественная жизнь также волновала Антона Крайнего. Он придерживался демократических взглядов, и Александр Герцен был для него идеалом.
Герцен видел черный темный коридор. Мы, в глубине его, видим белую точку. Что это такое? Выход? Как он далек! Не все ли равно? Лишь бы знать, что он есть. Не мы – выйдут другие.
Впрочем, смелый критик не мог даже предположить, что через десять с лишним лет для свободы слова в России настанут такие времена, по сравнению с которыми самые страшные годы николаевской реакции, на которую сетовал Герцен, покажутся золотым веком.
В Ясной Поляне
В 1904 году Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна совершают поездку в Ясную Поляну. Это своего рода паломничество к Толстому, который почитался всей интеллигенцией начала ХХ века не только как гениальный писатель, но и как религиозный мыслитель, даже пророк.
Незадолго до этого Толстой был отлучен от церкви, что вызвало в литературных кругах бурю негодования. Общение с этим человеком, посмевшим не согласиться с церковным официозом, было в этот момент жизни особенно важно для супругов Мережковских, потерпевших неудачу в своей наивной попытке создать «новую церковь».
Зинаида Николаевна видит «худенького, маленького старичка» и никак не может соединить его со сложившимся у нее представлением о великом Толстом. Софья Андреевна показывает гостям яснополянский дом, все вместе обедают, а потом начинаются разговоры и споры со Львом Николаевичем. Хозяин дома превозносит «здравый смысл», гостья на него нападает, сама удивляясь своей смелости – спорить с Толстым! Они много говорят о религии, и во время этих разговоров выясняется, что Лев Николаевич многое о своих гостях знает и даже читал их журнал «Новый путь».
Эта встреча навсегда осталась для Мережковских одним из самых дорогих воспоминаний. Зинаида Николаевна потом рассказывала, что, перед тем как отправиться спать, Толстой долго, пристально вглядывался в лицо Дмитрия Сергеевича. Может быть, пытался понять этих странных людей новой эпохи.
Л.Н. Толстой. 1900-е гг.
Дмитрий Философов
Истинный сын Серебряного века, Дмитрий Философов был красив и энциклопедически образован. Он вырос в очень хорошей и состоятельной семье – его отец заседал в Государственном совете, а мать была одной из основательниц Бестужевских курсов для женщин и, говорят, сочувствовала революционерам. Дмитрий был дружен с Александром Бенуа, стоял у истоков объединения «Мир искусства», был редактором литературного отдела одноименного журнала.
Дмитрий с детства был умен и аристократичен, с «горделивыми манерами», по выражению Бенуа. О нем ходило много сплетен. Говорили, что во время учебы в гимназии он водил более чем нежную дружбу с товарищем по парте Константином Сомовым, будущим известным художником объединения «Мир искусства». Судачили, что особого рода отношения связывали его и с собственным кузеном, Сергеем Дягилевым.
Другом семьи Мережковских он стал в конце 1890-х, хотя знакомство произошло на шесть лет раньше. Вместе они организовывали Религиозно-философские собрания, вместе выпускали журнал «Новый путь» и писали в него статьи.
Вся интеллектуальная жизнь Дмитрия Владимировича совершенно неотделима от жизни четы Мережковских. Они опекали молодого человека и мечтали спасти его от тлетворного влияния Сергея Дягилева – спасти, разумеется, в духовном смысле. О том, что их собственное влияние может оказаться не менее вредным, они даже не догадывались.
«Очень высокий, стройный, замечательно красивый, он, казалось, весь, до кончика своих изящных пальцев, и рожден, чтобы быть и пребыть эстетом до конца дней. Его барские манеры не совсем походили на дягилевские: даже в них чувствовался его капризный, упрямый, малоактивный характер, а подчас какая-то презрительность. Но он был очень глубок, к несчастью, вечно в себе неуверенный и склонный приуменьшать свои силы в любой области. Очень культурный, широкообразованный, он и на писанье свое смотрел, не доверяя себе, хотя умел писать свои статьи смело и резко».
Был, разумеется, и любовный роман между Философовым и Зинаидой Николаевной. Ее стихи 1901 года, обращенные к новому другу, – стихи влюбленной женщины.
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, –
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание – может свершиться…
Но прежние ее романы сходили на нет и заканчивались разочарованием. А тут, в случае с Философовым, все продолжилось – странно, даже неслыханно. Дмитрия Владимировича тяготила тайная близость, ему было стыдно перед Мережковским. Гиппиус, понимая его чувства, решила построить отношения на высших, бесплотных, платонических основаниях. Позже, правда, она многократно изменяла этому решению – и снова стремилась к близости телесной. Однако именно это и отталкивало Философова.
Разбил ли Философов единство и согласие, царившее между супругами? На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Но, как ни удивительно, он стал на многие годы неотъемлемой частью этой семьи. Мало того, они попытались превратить свой тройственный союз в общину верующих, они преломляли хлеб и пили вино из одной чаши на общих трапезах. Они обменялись нательными крестами, как побратимы. В глазах современного и особенно воцерковленного человека это выглядит как фарс или кощунство. Но участники этой истории относились к своим обрядам очень и очень серьезно. Это тем более странно, что, как мы помним, Гиппиус и Мережковский в свое время с легкостью отвергли все свадебные обычаи.
Л. Бакст. Портрет Д. Философова. 1900-е гг.
Возможно, все эти дикие с точки зрения и здравого смысла, и религии обряды возникли под влиянием Философова. Александр Бенуа вспоминает, что однажды, собравшись в дружеской компании с Мережковскими, Розановым и еще несколькими единомышленниками, Философов стал настаивать на том, чтобы воспроизвести – прямо здесь и сейчас – обряд омовения ног, в память о том, как Христос в Евангелии омыл ноги своим ученикам.
Розанов пришел от этого предложения в восторг. Он был большим поклонником женской красоты. Бенуа предполагал, что ему очень хотелось увидеть и омыть «белые ножки» Зинаиды Николаевны. Однако трезвомыслящие участники этих посиделок предложение, к большой досаде Розанова, отвергли.
Вообще же странные идеи Философова порой отдавали, по словам Бенуа, «юродством» и «кликушеством».
Свой союз Мережковские и Философов называют «троебратством». Начало ему было положено в Великий четверг 1901 года, и длилось оно без малого двадцать лет.
Правда, был в существовании этого союза и довольно значительный перерыв. В 1902 году – буквально накануне намечавшегося переезда Философова в дом Мережковских – в ситуацию вмешивается Сергей Дягилев. Он увозит Дмитрия Владимировича к себе и вскоре отправляется вместе с ним в путешествие. Без сомнения, Дягилев также был уверен, что «спасает» Дмитрия Владимировича от странной жизни с супругами Мережковскими.
Однако Дмитрия Владимировича все же тянет к этой супружеской паре. И здесь, судя по всему, дело действительно не в интимных отношениях, а в духовной близости – может быть, скорее с Мережковским, нежели с Гиппиус. Он действительно относится к своим друзьям как к родным, он не может не откликаться на все радости и горести этой семьи.
В конце 1903 года у Зинаиды Николаевны умирает мать. «Важно здесь вот что: в эти незабвенные, до дна страшные минуты – часы – дни – недели – только он, Дмитрий С-ч, мог нам, всем четырем, помочь их выдержать достойно и светло. Только он сделал это, положив всю силу духа, и это была действительно громадная сила. Как он это сделал – не буду говорить, но я поняла, конечно, что с ним была как будто и собственная его мать (она, впрочем, и никогда его не покидала)».