– Если таков ваш характер, – чопорно заявил Дензил, – то лучше бы принцессе Зиска об этом узнать.
– Правда, – и Джервес громко рассмеялся. – Так скажите же ей, mоn ami! Скажите ей, что Арман Джервес беспринципный негодяй, недостойный одного взгляда её ослепительных глаз! Именно так вы заставите её обожать меня! Мой добрый мальчик, известно ли вам, что есть нечто очень необычное в том притяжении, которое мы называем любовью? Это предопределение судьбы, и если одна душа так устроена, что должна встретиться и слиться с другой, то ничто не сможет препятствовать этому. Так что, поверьте мне, я вполне равнодушен к тому, что́ вы скажете обо мне Madame la Princesse или кому-то ещё. Если она действительно полюбит меня, то полюбит не мой характер и не мои взгляды – это будет нечто неопределимое, неясное, чего никто на земле не в силах объяснить. А теперь мне пора идти, Дензил, и потребовать у красавицы свой вальс. Постарайтесь не казаться таким несчастным, мой дорогой друг, я не стану ссориться с вами ни из-за принцессы, ни по другим поводам, если смогу; поскольку я не желаю вас убивать, а я убеждён, что ваша смерть, а не моя, станет результатом нашей схватки!
Его глаза сверкнули из-под прямых, яростно нахмуренных бровей внезапной властностью, и его повелительное присутствие стало магнетизирующим, почти подавляющим. Мучимый дюжиной пересекающихся потоков чувств молодой Дензил Мюррей молчал; лишь его дыхание вырывалось быстрыми толчками, и всем своим видом он выражал молчаливое противоборство. Джервес заметил это и улыбнулся, затем, повернувшись прочь, он грациозно удалился своим неподражаемо бесшумным шагом.
Глава 5
Десять минут спустя большая часть танцоров в бальном зале неожиданно прервали своё вращение и остановились, глядя с открытыми ртами, невольно восхищаясь изысканным вальсированием принцессы Зиска, когда та проплывала мимо них в объятиях Джервеса, который, как «вождь бедуинов», вероятно, всего лишь отлично играл свою роль, когда прижимал её к себе в таком страстном и близком захвате и смотрел вниз, в её глаза, с таким горящим пламенем во взгляде. Никогда прежде в мире танца не видывали ничего, подобного тандему этих двоих, ничего столь томно-прекрасного, как плавная грация их идеально соответствующих фигур, скользивших под музыку в такой же совершенной гармонии, как два крыла птицы движутся в такт пульсации воздуха. Люди отмечали, что когда принцесса танцевала, крошечный звон сопровождал каждый её шаг; и более любопытные наблюдатели, опуская глаза долу при её приближении, заметили, что она настолько точно соблюла все детали древнеегипетского костюма, что даже на ногах носила сандалии и что ноги её – идеальной формы и столь же прекрасные, как и руки, – были обнажены, не считая ремешков сандалий, которые их оплетали и были украшены драгоценными камнями. Вокруг стройных лодыжек поднимались светлые полосы из золота, также сверкавшие драгоценностями, выше украшенные маленькими золотыми колокольчиками, которые производили приятный звон, привлекавший внимание.
– Что она за прелестное создание! – сказала леди Фалкворд, устраивая свою шляпу «герцогини Гейнсборо» поудобнее поверх напудренного парика и улыбаясь в лицо Россу Кортни, которому посчастливилось стоять как раз рядом. – Такая милая и неординарная! Здесь все считают её непристойной; быть может, так и есть, но она мне нравится. Во мне нет ни капли ханжества.
Кортни презрительно улыбнулся этим словам. Ханжество и «старая» леди Фалкворд и в самом деле далеко отстояли друг от друга. Вслух же он сказал:
– Я думаю, что женщина сверхъестественной красоты всегда объявляется «непристойной» прочими представительницами её пола, в особенности, если она обладает очаровательными манерами и прекрасно одевается.
– Как это верно, – жеманилась леди Фалкворд. – Именно это я и встречаю повсюду! Бедненькая принцесса Зиска! Ей приходится расплачиваться за то, что она околдовывает всех мужчин. Уверена, что вы так же отдали ей своё сердце, как и все остальные, не так ли?
Кортни покраснел.
– Я так не думаю, – отвечал он, – я ею очень восхищаюсь, но сердце моё при мне…
– Негодный мальчишка! Не увиливайте! – и леди Фалкворд улыбнулась во всю свою очаровательно-жемчужную улыбку, какую ей только позволяли изобразить прекрасно выполненные искусственные зубы. – Все мужчины в отеле влюблены в принцессу, и я уверена, что нельзя их за это винить. Если бы я принадлежала к вашему полу, то, конечно, тоже в неё влюбилась бы. Но, как обстоят дела, я влюблена во вновь прибывшего прекрасного Джервеса. Он просто верх совершенства! Выглядит, как неприрученный дикарь. А я обожаю прекрасных варваров!
– Едва ли он варвар, я думаю, – сказал Кортни с долей насмешки, – он великий французский художник, парижский «светский лев», как сейчас говорят, второй только после Сары Бернар.
– Художники всегда варвары, – уверенно заявила леди Фалкворд: – они рисуют негодных людей совершенно без одежды; вечно забывают о времени; никогда не держат слова; и всегда влюбляются не в тех людей и попадают в неприятности, которые им так милы! Вот почему я их всех боготворю. Они так освежающе непохожи на наш уклад жизни!
Кортни вопросительно изогнул брови.
– Вы знаете, что я имею в виду под «нашим укладом жизни»? – оживлённо продолжала престарелая Гейнсборо. – Аристократов, чьи разговоры ограничиваются погодой и скандалами и которые так невыносимо скучны! Скучны! Мой дорогой Росс, вам прекрасно известно, насколько они скучны!
– Что же, честно говоря, так и есть, – согласился Кортни, – в этом вы правы. Я с вами определённо согласен.
– Конечно же, согласны! У них нет идей. А вот у художников они есть – да они просто живут идеями и чувствами. Чувство – это такая прекрасная вещь, такая очаровательная! Я уверена, что отчаянный Джервес – это как раз человек чувства, и как же это прекрасно! Конечно, он нарисует принцессу Зиска – просто обязан нарисовать, – никто другой не сделал бы этого лучше. Кстати, вас пригласили на её роскошную вечеринку на следующей неделе?
– Да.
– И вы придёте?
– Несомненно.
– Я тоже. Эта невозможная женщина Четвинд Лайл подошла ко мне сегодня вечером и спросила меня, действительно ли я считаю, что было бы пристойным приводить её «девочек» туда, – и леди Фалкворд визгливо рассмеялась. – Только подумайте, «девочек»! Мне следовало ответить ей, что эти две длинные уродины могут с полным спокойствием идти куда угодно. «Вы считаете принцессу подобающей женщиной?» – спросила она меня. А я ей ответила: «Конечно, такой же подобающей, как и вас».
Кортни откровенно рассмеялся и начал уже думать, что было нечто забавное в этой леди Фалкворд.
– Во имя Юпитера! Вы так и сказали ей?
– Надо думать, что да. О, мне известна пара подробностей о Четвинд Лайлах, но я держу рот на замке, пока не представится удобный случай раскрыть его. Я сказала ей, что иду, и тогда она, конечно же, тоже обещалась.
– Естественно.
И Кортни ответил на это смутно, поскольку вальс уже заканчивался и принцесса Зиска, под руку с Джервесом, покидала бальный зал.
– Она уходит! – воскликнула леди Фалкворд. – Дорогой мой! Прошу меня извинить, мне нужно переговорить с ней одну минутку.
И, шелестя всеми её юбками и взмахивая гигантской шляпой с перьями, яркая шестидесятилетняя кокетка побежала прочь со всей ловкостью шестнадцатилетней, предоставив Кортни следовать за ней или оставаться на месте, на его усмотрение. Он заколебался и во время этой нерешительной паузы к нему присоединился доктор Максвелл Дин.
– Прекрасный и занимательный вечер! – сказал этот человек, довольно улыбаясь. – Не припомню, когда в прошлый раз так искренне наслаждался.
– Правда! Никогда бы не подумал, что вы, как мужчина, восторгаетесь костюмированными балами, – сказал Кортни.
– Неужели? Ха! Что ж, до некоторых костюмированных балов мне, вероятно, дела нет, но этот оказался весьма результативным в плане развлечений во всех смыслах, и несколько происшествий, связанных с ним, открыли мне новый взгляд на исследование – возможности, которые – эээ – весьма интересны и значительны.
– В самом деле? – пробормотал Кортни безразличным тоном, устремив взгляд на стройную, гибкую фигуру принцессы Зиска, когда та медленно двигалась в окружении обожателей прочь из бальной залы; её золотые юбки сверкали, словно солнце, на полированном полу, и бриллианты распространяли вокруг неё живые искры света, разлетаясь от её платья и от змеи в волосах.
– Да, – продолжал доктор, улыбаясь и потирая руки, – думаю, я нашёл ключ к одной очень интересной загадке. Но я вижу, вы зачарованы, – и не удивительно! Очаровательная женщина эта принцесса Зиска, очаровательная! Вы верите в призраков?
Этот вопрос был задан с такой неожиданной резкостью, что Кортни совсем опешил.
– В призраков? – повторил он. – Нет, не могу сказать, что верю. Никогда не встречал ни одного из них, и никогда не слыхал ни об одном, что не оказался бы фальшивкой.
– О! Я не говорю об обычных призраках, – сказал доктор, сведя свои нависающие брови вместе в задумчивый крестообразный узел маленьких чёрточек над небольшими умными глазами. – Тот призрак, что характерен шотландским замкам и английским усадьбам и что является в традиционном ночном одеянии, вздыхает, кричит, гремит цепями и вволю названивает в дверной колокольчик. Нет-нет! Такой тип призрака происходит от несварения желудка, вместе с крысами и сквозняками. Нет, когда я говорю «призраки», то я имею в виду призраков, которым не нужно дожидаться полуночи, чтобы воплотиться, а затем исчезнуть с криком петуха. Мои призраки вращаются среди нас, в обществе, в течение дней, месяцев, а иногда лет – в зависимости от их целей; призраки, которые говорят с нами, подражают нашим привычкам и поведению, пожимают нам руки, смеются и танцуют с нами и в целом ведут себя неотличимо от людей. Таков мой типаж призраков – «научных» призраков. Их сотни, – ах, быть может, тысячи – в мире на сегодняшний день.