32 Интересно, что придаёт вам такую жадную любовь к мести?
Он поднял взгляд и увидел, как её глаза засверкали и сузились к уголкам, словно глаза злобной змеи.
– Если у меня возникает подобное чувство, – медленно отвечала она, – то это, вероятно, наследственное.
– Ах! Ваши родители были, возможно, варварами в их понятиях о любви и ненависти? – спросил он, лениво работая над своим угольным наброском с возрастающим восхищением от полученного результата.
– Мои родители происходят из рода королей! – ответила она. – Все мои предки были благородными и имели характер, неведомый сегодняшним людям. Они негодовали на зло, они наказывали ложь и предательство, и они забирали жизнь за жизнь. Ваше поколение терпит любой известный грех, улыбаясь и пожимая плечами, вы уже подошли к закату вашей цивилизации, докатились даже до отрицания Бога и будущей жизни.
– Это ещё не конец нашей цивилизации, принцесса, – сказал Джервес, напряжённо работая, сосредоточив взгляд на холсте во время речи. – Это триумфальная вершина, слава, кульминация всего, что есть великого и высшего в человечестве. Во Франции человек теперь считает себя самого единственным богом; Англия – ладно, медленно плетущаяся Англия, – догоняет Францию в развитии постепенно, и мне радостно видеть, что стало возможным существование такой газеты, как «Агностик» в Лондоне. Только вчера этот замечательный журнал расценивали, как потенциальное пособие для обучения чтению обезьян, и остроумный писатель под псевдонимом «Саладин» очень кстати заметил, «что в случае, если обезьяны научатся читать Новый Завет, они всё равно останутся обезьянами; фактически, они просто станут величайшими обезьянами в истории». Тот факт, что подобное выражение прошло цензуру в некогда благочестивом Лондоне, есть прекрасный символ времени и нашего приближения к Веку чистого Разума. С именем Христа больше никто не считается.
Мёртвая тишина последовала за этими словами, и особенная неподвижность и тяжесть воздуха накрыла его смутной тревогой. Он поднял глаза – принцесса Зиска прямо встретила его взгляд, но было нечто в её виде, что пробудило в нём удивление и неясное предчувствие ужаса. Нежный розовый оттенок её щёк уступил место пепельной бледности, её губы были плотно сжаты, а глаза будто излучали такой живой и злобный блеск, которому позавидовала бы и сама Медуза Горгона.
– А всегда ли вы старались считаться с этим именем? – спросила она.
– Никогда, – ответил он, выдавливая улыбку и внутренне борясь с необъяснимо нараставшим потоком эмоций.
Она медленно продолжила:
– По моей вере, – а у меня есть вера, – те, кто никогда не принимали Святого имени Христа в своё сердце в качестве символа утешения и помощи в жизни, совершенно потерянные в вихре сомнений люди, мечутся из стороны в сторону в волнах могущественных сил и навечно обречены на преследование призраками их собственных злых дел. Пока они не познают и не примут истины их чудесного Искупления, они – добыча злых духов, которые искушают и уводят их всё дальше в глубины зла. Но когда Великое Имя Его, умершего на кресте, признаётся, тогда оно становится той преобразующей силой, что обращает зло в добро и порой созидает ангелов из злодеев. Однако для зачерствевшего подонка и неверующего достаточно и древнего закона.
Джервес прервал быстрые движения своим «фуксином» и поглядел на неё с любопытством.
– Какие древние законы? – спросил он.
– Суровая справедливость без милосердия! – ответила она, а затем прибавила более простым тоном: – Вы уже закончили свой предварительный набросок?
В ответ он развернул холст к ней, продемонстрировав голову и профиль, смело представленный в чёрно-белом. Она улыбнулась.
– Это остроумно, но это не я, – сказала она. – Когда вы добавите цвета, то обнаружите, что эта картина не имеет ничего общего со мной.
Он покраснел от чувства уязвлённого самолюбия.
– Пардон, мадам! Я не новичок в искусстве живописи, – сказал он, – и сколько бы ваши чары не кружили мне голову и не захватывали в ловушку, они не лишают ни моего ума, ни руки умения совершено отображать их на холсте. Я люблю вас до безумия, но моя страсть не помешает мне сделать из вашего портрета шедевр.
Она рассмеялась.
– Что вы за эгоист, монсеньор Джервес! – сказала она. – Даже в вашей мнимой страсти ко мне вы ставите себя на первый план, а я следую после!
– Естественно! – ответил он. – Мужчина всегда должен стоять на первом месте по праву природного сотворения. Когда он позволяет себе играть вторую роль – он просто глупец!
– А когда он глупец, – а так бывает нередко, – то он первый из глупцов! – сказала принцесса. – Ни одна обезьяна, ни один бабуин, свисающий с дерева на хвосте, не смотрится таким глупцом, как глупец-мужчина. Поскольку глупец-мужчина имел все возможности для образования и учёбы; эта огромная вселенная, с её ежедневными уроками естественного и сверхъестественного, есть его учебник, открытый для чтения, и когда он его не читает и не ценит и, более того, когда он вовсе отрицает самого его Автора, тогда нет второго, подобного ему глупца во всём творении. Ведь глупая обезьяна по крайней мере признаёт, что где-то может быть и более сильный зверь, – создание, которое может вдруг напасть на неё и покончить с её радостями висения на хвосте на дереве и устроить хаос посреди её поедания фруктов и болтовни, в то время как человек думает, что нет в мире ничего выше него самого.
Джервес снисходительно улыбнулся.
– Боюсь, я вас рассердил, принцесса, – сказал он. – Вижу, что вы религиозны – а я нисколько.
И снова она мелодично рассмеялась.
– Религиозна! Вовсе нет! У меня есть вера, как я вам сказала, но она уродлива – нисколько не сентиментальна и не терпима. Я заимствовала её из древнего Египта.
– Расскажите мне, в чём её суть, – сказал Джервес. – Ради вас я тоже готов принять её.
– Она для вас слишком сверхъестественная, – ответила она, не придавая значения ни влюблённому тону его голоса, ни выраженной нежности глаз.
– Неважно! Любовь заставит меня принять целую армию призраков, если нужно!
– Один из главных постулатов моей веры, – продолжала она, – это вечное бессмертие каждой души! Вы это приемлете?
– В данный момент, несомненно!
Её глаза сверкнули огромными бриллиантами, когда она продолжила:
– Египетский культ, который я исповедую, можно объяснить очень коротко. Душа зарождается в протоплазме без сознательной индивидуальности. Она проходит через разные формы, пока не достигает индивидуального сознания. Как только оно появляется, то уже никогда не покидает её, но продолжает жить, стремясь к совершенству, принимая на себя различные фазы существования соответственно тем страстям, которые в большей степени владели ею с самого начала. Вот и всё. Но, в соответствии с этой теорией, вы могли бы жить в этом мире уже давным-давно, как и я; мы даже могли встречаться; и по той или иной причине мы могли вновь перевоплотиться ныне. Последователь моей религии предложил бы эту причину в качестве объяснения вашего чувства, будто мы прежде уже встречались.
Пока она говорила, головокружение и ощущение смятения, которое он прежде уже испытывал, снова нахлынуло на него; он отложил холст, который держал, и в растерянности прижал руки ко лбу.
– Да, весьма любопытно и сомнительно. Я немало наслышан об учении о реинкарнации. Я в неё не верю – просто не могу поверить! Но если бы я поверил, если бы я смог вообразить, что встречался с вами в какие-то давно прошедшие времена, и вы были бы похожи на себя теперешнюю, то я просто обязан был бы в вас влюбиться! Видите ли, я не могу отрешиться от предмета любви, и ваша идея о реинкарнации даёт мне некоторую пищу к размышлению. Так что, прекрасная Зиска, если ваша душа когда-либо имела форму цветка, то я был его товарищем-расцветом; если она когда-либо кралась по лесу хищным зверем, то я был её партнёром; если она когда-то была человеком, тогда я должен был быть её любовником! Вам нравятся такие милые глупости? Я могу говорить их часами.
На этом он поднялся и в полуяростном-полунежном порыве упал перед ней на колени, схватив её руки.
– Я люблю вас, Зиска! Не могу сдерживать себя. Меня влечёт к вам какая-то сила, что сильнее моей воли, но вам не нужно меня бояться – пока нет! Как я сказал, я умею ждать. Я способен вынести смесь мучительности и удовольствия от этой внезапной страсти и не подавать виду, пока позволяет моё терпение, а потом – потом я добьюсь вас, даже если мне придётся за вас умереть!
Он резко выпрямился, прежде чем она успела вымолвить хоть одно слово в ответ, и, снова сжав свой холст, весело воскликнул:
– Теперь, когда оттенки утра и вечера перемешались между собой, изображение сияния этой злобной души любви приводит меня в дикий восторг! Вначале вороной чёрный цвет полуночи для волос, блеск ледяных, ярчайших звёзд – для глаз, румяный розовый раннего рассвета – для губ и щёк. Ах! Как же мне положить начало этого чуда?
– Это будет непросто, я боюсь, – медленно проговорила Зиска со слабой холодной улыбкой, – но, вероятно, ещё сложнее будет закончить!
Глава 8
Ужин d’hote33 уже начался в «Джезире Палас» отеле, когда Джервес зашёл в обеденную и уселся рядом с леди Фалкворд и доктором Дином.
– Вы пропустили суп, – сказала её светлость, глядя вверх на него с милой улыбкой. – Все вы, художники, одинаковы: у вас нет чувства времени. И как ваши успехи с этой очаровательной таинственной персоной, принцессой Зиска?
Джервес, не отрывая взгляда, смотрел на скатерть. Он был очень бледен и выглядел так, будто прошёл через какое-то огромное душевное потрясение.
– Я не преуспел настолько, насколько ожидал, – медленно отвечал он. – Думаю, моя рука утратила свою ловкость. В любом случае, какова бы ни была причина, Искусство оказалось побеждённым Природой.