Секунду он оставался неподвижным, а затем с почти варварской смелостью он обхватил её руками.
– Пусть всё будет по-вашему, Зиска! – проговорил он быстро и яростно. – Я согласен на любые ваши фантазии и исполню любой ваш каприз. Я признаю даже, что вы меня не любите, а я вам противен, но для моей страсти это ничего не изменит! Вы будете моей! Добровольно или силой! Даже если мне придётся вырывать у вас силой каждый поцелуй, то я всё равно их получу! Вам от меня не сбежать! Вы – единственная из всех женщин, которую я избрал…
– В качестве своей жены? – медленно произнесла Зиска с горящими странным огнём глазами, когда она ловко вывернулась из его объятий.
У него вырвалось нетерпеливое восклицание.
– Жены! Боже! Что за банальности! Вы, с вашей исключительной, сверкающей красотой и сладострастным очарованием, вы стали бы моей женой – этой унылой условностью, обречённой на ужасное скучное уважение? Вы, с вашей дикой грацией и свободолюбием, стали бы подчиняться узам брака – брака, который по-моему является проклятием этого идиотического девятнадцатого века? Нет, я предлагаю вам любовь, Зиска! Совершенную, страстную любовь! Блестящую, захватывающую мечту об экстазе, в котором такая вещь, как брак, просто невозможна – всего лишь вульгарная условность, почти кощунство.
– Понимаю! – и принцесса Зиска пристально посмотрела на него, часто дыша и со странной дрожащей улыбкой на губах. – Вы бы ещё раз сыграли роль Аракса!
Он улыбнулся и со всей смелостью своего решительного характера снова обхватил её руками и притянул к своей груди.
– Да, – сказал он, – я бы снова сыграл роль Аракса!
Как только он произнёс эти слова вслух, неописуемое чувство ужаса обрушилось на него, зрение заволокло туманом, кровь похолодела, и страх потряс его с головы до ног. Прекрасное лицо женщины, которое было так близко, показалось прозрачным и далёким, и на один смутный миг сама её красота обратилась в нечто отвратительное, как будто странный эффект написанного им портрета теперь становился явью и проявлялся вживую, а именно, лицо смерти проглядывало сквозь маску жизни. И всё-таки он не разжал рук, а наоборот притянул её даже сильнее и не спускал с неё глаз с таким упрямством, что казалось, будто он ждал, что сейчас она испарится прямо из его рук.
– Чтобы сыграть роль Аракса правильно, – проговорила она тогда тихим и сладостным голосом, – вам потребуется жестокость и беспощадность, а также принести мою жизнь (или жизнь другой женщины) в жертву вашей требовательной и эгоистичной страсти. Но вы, Арман Джервес, образованный, культурный, умный и в целом совершенно непохожий на дикаря Аракса, не сможете сделать этого, не так ли? Мировой прогресс, возрастающая образованность человечества, пришествие Христа – все эти вещи определённо имеют немалое значение для вас, верно? Или вы состоите из того же дикарства и закостенелости, что и когда-то известный, но при этом безжалостный воин древности? Вас восхищает характер и дух Аракса? Того, кто, если верить истории, способен был срывать женские судьбы, как придорожные цветы, топтать всю их нежность и красоту и затем швырнуть в пыль, увядшие и мёртвые? Вы думаете, это потому, что мужчина силён и знаменит, у него есть право любить женщину? Привилегия уничтожить её, когда пожелает? Если вы помните рассказанную мною историю, Аракс собственными руками убил Зиска-Чаровницу, женщину, которая его любила.
– Он, быть может, слишком от неё устал, – сказал Джервес, будто человек во сне, с усилием продолжая изучать изящную прелесть очаровательного лица, что находилось так близко.
На этом она рассмеялась и положила обе руки ему на плечи, крепко и цепко сжав их, что странным образом ужаснуло его.
– Ах, так вот в чём проблема! – сказала она. – А каково лекарство от усталости в любви? Мужчины все как дети: устают от своих игрушек, отсюда и постоянные проблемы и неудобства женитьбы. Они устают от одного и того же лица, ласковых рук, верного сердца! Вы, например, устали бы от меня!
– Не думаю, – ответил Джервес. И теперь смутное чувство неуверенности и боли, которое его подавляло, исчезло, снова возвратив ему полное самообладание. – Думаю, что вы – одна из тех исключительных женщин, от кого мужчина никогда не устаёт: как Клеопатра или любая другая древняя обольстительница, вы очаровываете взглядом, маните прикосновением, и у вас всегда та же молодость и дикая привлекательность, которая делает вас непохожей на других. Я точно знаю, что никогда не смогу избавиться от воспоминаний о вас, ваше лицо будет преследовать меня до самой смерти!
– А после? – спросила она, прикрыв глаза и глядя на него томно из-под шёлковых чёрных ресниц.
– Ах, моя красавица, после неё уже ничего не остаётся даже от любви. Это конец! Учитывая кратковременность жизни и абсолютную неизбежность смерти, я думаю, что мужчины и женщины, которые настолько глупы, что упускают свои возможности радоваться пока живы, заслуживают большего наказания, чем те, кто берёт от жизни всё, даже посредством того, что называется порочностью. Порочность – любопытная штука: она принимает разнообразные формы в разных частях света, и что называется пороком здесь, то – благодетель на, скажем, островах Фиджи. На самом деле нет никакого строгого кодекса поведения в мире, никаких законов нравственности.
– Есть честь! – медленно проговорила принцесса. – Кодекс, который даже дикари уважают.
Он молчал. Секунду он будто колебался, но его нерешительность вскоре улетучилась. Лицо покраснело и затем сразу же побледнело, когда он сжал руки более настойчиво вокруг прекрасной женщины, которая только тогда, казалось, добровольно уступила его объятиям, он склонился к ней и прошептал несколько слов в маленькое ушко, белое и нежное как ракушка, которая была наполовину сокрыта богатым узлом её роскошных волос. Она расслышала и улыбнулась, и глаза её вспыхнули страшной яростью, которой он не заметил, иначе она бы его испугала.
– Я дам вам ответ завтра, – сказала она, – потерпите до этого времени.
И, сказав это, она ощутила себя свободной от его объятий и слегка отстранилась, глядя на него пристально и с вопросительной усмешкой.
– Не взывайте к моему терпению! – воскликнул он со смехом. – Я никогда не обладал этой добродетелью и определённо не способен начать воспитывать её прямо сейчас!
– У вас вообще есть добродетели? – спросила она игривым тоном с долей насмешки.
Он пожал плечами.
– Я не знаю, что вы считаете добродетелью, – ответил он беспечно. – Если это честность, то у меня она есть. Я не пытаюсь претворяться тем, кем я не являюсь. Я бы не присвоил себе чужую картину, например. Но я не могу разыгрывать из себя моралиста. Я скорее всего не смог бы полюбить женщину без желания заполучить её всю для себя одного, и я не имею ни малейшей веры в ханжеский вздор человека, который изображает только платоническую влюблённость. Но я не кривляюсь и не вру. Я такой, как есть.…
– Мужчина! – сказала Зиска, и мрачный мстительный блеск осветил её чудные глаза. – Мужчина! Корень всего, что называет злом, и потенциал всего, что называется добром! Но корень силён и он работает, а потенциал – это мечта, которая рассеивается во время грёз!
– Вы правы, моя прелесть! – ответил он легкомысленно. – Доброта – как мир понимает её – никогда не достигает ничего стоящего. Даже Христос, который выступает символом доброты вот уже восемнадцать столетий, не был лишён греха честолюбия: Он хотел воцариться в Иудее.
– Вы видите Его в таком свете? – спросила Зиска. – Всего лишь человеком?
– Конечно! Идея вочеловечившегося Бога уже давно дискредитирована всеми разумными мыслителями.
– А как насчёт воплощённого дьявола? – настаивала Зиска, взволнованно дыша.
– Такая же нелепость, как и всё прочее! – ответил он почти весело. – Нет ни богов, ни дьяволов, моя прелесть! Мир управляется нами самими, и это обязывает нас делать это как можно лучше. Как вы дадите мне ответ завтра? Когда я вас увижу? Отвечайте тихо и кратко – доктор Дин идёт сюда из сада: когда и где?
– Я за вами пришлю.
– В котором часу?
– Луна восходит в десять. И в десять моё сообщение дойдёт до вас.
– Посыльный надёжен, я надеюсь? Умеет держать язык за зубами?
– Как могила! – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Так же надёжен, как Великая Пирамида или тайная гробница Аракса!
И с улыбкой она повернулась поприветствовать доктора Дина, который как раз вошёл в гостиную.
– Дензил отправился спать, – провозгласил он. – Он просил извинить его, принцесса. Думаю, мальчику нездоровится. Египет ему не на пользу.
– Мне жаль, что он болен, – сказала принцесса очаровательным тоном.
– О, он не совсем болен, – отвечал доктор Дин, глядя прямо в её прекрасное лицо. – Он просто перенервничал и устал. Я за него немного волнуюсь. Думаю, ему лучше вернуться назад, в Шотландию
– Я тоже так считаю, – согласился Джервес. – И мадемуазель Хелен тоже.
– Мадемуазель Хелен вы считаете очень красивой? – промурлыкала принцесса, распуская веер и лениво обмахиваясь им.
– Нет, не красивой, – ответил доктор быстро. – Но весьма милой, нежной, привлекательной и доброй.
– Ах, в таком случае, конечно же, кто-нибудь разобьёт ей сердце! – сказала принцесса спокойно. – Это всегда случается с добрыми женщинами.
И она улыбнулась, когда заметила, как вспыхнул Джервес от злости и стыда. Маленький доктор яростно почесал нос.
– Не всегда, принцесса, – сказал он. – Порой так бывает, фактически, почти всегда. Это горькая правда, что добродетель редко побеждает в нашем мире. Добродетельность женщины сегодня…
– Означает ни любовников, ни веселья! – весело закончил Джервес. – И вероятность чинного брака со священником или банковским клерком с последующим приятным итогом – появлением семьи маленьких священников или маленьких банковских клерков. Не слишком-то головокружительная перспектива!
Доктор мрачно улыбнулся, затем, после секундного колебания, разразился смехом.