Со времен Уэллса фантастика стала обширнейшей, у нее многочисленнейшие читатели и почитатели, свои теоретики, свои профессиональные критики. Не принадлежа к последним, замечу как читатель две линии: одни авторы, поражая меня выдумкой и ставя эту выдумку осью сюжета, пристраивают к ней наши земные реальности лишь в мере, нужной для литературного изложения, как подшипники нужны оси. Другие авторы следуют, так сказать, Уэллсу, то есть они пишут реалистичные в сущности своих литературных приемов романы. К ним, по-моему, принадлежат авторы В. Е. и И. Л.
Первое и основное замечание, которое у меня вызывает роман, — его чрезмерная растянутость. Этот упрек относится не к числу персонажей, не к числу планов, линий, но к самой манере изложения. К каждой фразе! К каждому абзацу! Пухло. Медленно. Разбавлено массами слов, осложнено развитием мелких подробностей, без какого развития можно не только обойтись, но которое мешает. В силу этого, вернее, из-за этой слабости действие тормозится, получается эдакое речное устье, расплывающееся на мелкие протоки без течения, в которых праздно стоит словесная вода.
Язык романа? Авторы пользуются словом для сообщения. Им не удаются, да они и не ищут, цвет, звук, образ, настроение — эти черты и условия художественного Слова. Это отнюдь не упрек! Ибо путем связного сообщения о фактах, обстоятельствах событий и так далее писали, пишут и будут писать романы, а читатели будут их читать не без охоты, с интересом.
Если бы авторы захотели выжать из своего произведения, как воду из губки, по крайней мере две трети объема за счет лишних слов, роман, вероятно, обрел бы куда больше движения, широты. Охват не зависит от числа страниц, что давно доказал в фантастике Уэллс своими тонкими романами «Машина времени», «Борьба миров». Вред же словесных излишеств, которые мельчат, утомляют, нагоняют скуку, был известен и древним.
ПИСЬМА РАЗНЫХ ЛЕТ
*
Уважаемый Сергей Николаевич[34], вернувшись в Москву, я, до того как погрузиться в свои текущие дела, занимаюсь выполнением некоторых обязательств — в частности описал событие с убийством Б. и последующие налеты на станы. Мое письмо, к которому я приложил копии полученных у Вас документов, передал по назначению и беседовал с руководителями этого участка. Их впечатление, их отношение такое же, как у нас с Вами: дело скверное. Некоторые действия они тут же наметили. К этим товарищам я отношусь с настоящим уважением, убежден, что они сделают все посильное. Очень прошу Вас, если что-либо станет Вам известным, пишите.
Полученные от Вас документы возвращаю, они, особенно же письмо Кустанайского УМВД, могут Вам еще понадобиться. Храните их.
Когда получу Ваше письмо в Минсельхоз с просьбой об автомашине, пойду и буду просить. О результатах сообщу. Конечно, большая часть шансов за то, что меня там спустят с лестницы, но эти спуски делаются без членовредительства, а я человек в таких делах не самолюбивый.
А вот о чем, дорогой С. Н., прошу Вас мне написать и обязательно. Дело в том, что когда я прощался в Челябинске с Г. А., рассказывал он, что Минсельхоз сумел издать постановление о выжигании старого камыша на озерах, чтобы удобнее косить на силос молодой. Пусть жгут, но позднее, осенью или зимой. Но Минсельхоз догадался предложить жечь камыш весной! Вопиющее дело! Выругал я бюрократов, но, будучи крепок задним умом, лишь в поезде сообразил, что нужно было уточнить дату и прочее этого «указания», что нужно было узнать, какие и где были выжжены озера. Ведь есть же возможность высечь этих идиотов то ли заметкой, то ли злым фельетоном в одной из центральных газет.
Очень прошу Вас, напишите, жгли или не жгли у Вас камыши на озерах этой весной. Если не жгли, хорошо, умеют думать своим умом. Коль жгли, запишем в счет высокопоставленных бюрократов. Одновременно пишу Григорьеву, пишу без адреса, рассчитывая на сознательность Челябинского почтамта. Кстати, насколько я понял, распоряжение шло по колхозной линии, иначе, глядишь, досталось бы и Сасыкулю с Чебаркулем.
Ну, вот и все с прозой наших дней, теперь немного отдыха для души. Вы знаете, мне очень запомнилась наша ночная беседа. Действительно, какой вклад Вы могли бы внести в нашу литературу, какой подарок сделать любителям природы, не только охоты. Пришлось мне говорить о Ваших планах в одном издательстве: живейший интерес! Спрашивают, в каком состоянии рукопись, скоро ли автор кончает работу?
Милый, хороший Сергей Николаевич, пожалуйста, начните работать, пишите, пишите и пишите, тогда все Вам приложится. Простите за назойливость, но повторяю мои советы: не обращайте внимания на слог, на стиль, не запинайтесь на этом, все придет само; наконец, в этом Вам помогут, помните, что у Вас есть главное, то есть большие знания, большой жизненный опыт, есть чувство, есть горячее сердце. Очень прошу Вас: пишите и не прячьтесь от самого себя за текучку жизни, которая якобы не позволяет творить. Это неверно. Переломите себя, начните, и потом будет легко, потом дело поведет Вас за собой.
Позвольте мне еще раз от своего имени и от имени Павла Ивановича поблагодарить Вас за добрые отношения и за помощь.
22.IX.1955
*
Дорогой и уважаемый Георгий Семенович[35], сегодня с удовольствием получил Ваше письмо.
По основной теме позвольте заметить Вам, что, не обладая эрудицией Вашей, вынужден прибегнуть к цитате из собственной (!) книжки. Ныне хотелось бы изложить это чуть иначе, но цитировать так цитировать! Итак:
«…природа… отстала от своего сына. Жизнь первых людей была простой. Уже годам к двадцати пяти первобытное человеческое существо могло собрать весь нужный опыт и полностью освоиться с весьма несложными условиями древнейшего общества. Дальнейшее формирование общества, развитие наук, усложнение отношений между природой и обществом — все это вызвало противоречие! Да, именно противоречие! Зачастую уже к шестидесяти годам наше тело (наша машина) проявляет признаки износа и начинает изменять своему владельцу. Именно тогда, когда накоплен драгоценный опыт и знания, возможность плодотворного труда прерывается природой…»
Очень приятно, что мысли мои совпадают с Вашими. То, что Вы говорите и дальше, очень мне близко.
Однако неужели же единственный путь к знанию — это школа, десятки школ, и каждая с азов, дабы добраться до синтеза способом гетевского Вагнера? Невероятно. Здесь должно нечто происходить в этих загадочных переходах количества в качество и прочее. Вопрос измерений… У меня мелькнуло странное ощущение на выставке Пикассо: взглянув как-то сбоку, что ли, я вдруг увидел нечто новое, перевернутое, совсем иное. Не знаю, как определить. Но это не было оглушением от Пикассо.
Вы говорите, большая часть головного мозга в резерве. А все же действует ли и она? Но где «философский камень», дабы превратить в золото эту как бы инертную материю?
…Еще о познании. Был у меня знакомый, который имел запас загадок, разрешимых лишь в том случае, если удавалось думать вне связи с общепринятыми методами рассуждений. К сожалению, по давности и по моей тогдашней молодости — легкомыслию, не удержал в памяти ничего, кроме факта. Чувствую, что мостик к знанию всеобъемлющему должен быть брошен из нового места, и новыми способами, и, как бы сказать, не из традиционных, что ли, материалов.
11.XI.1956
*
Дорогой и милый Файзулла[36], то, что Вы пишете, настолько содержательно, что боюсь, не сумею ответить Вам на Ваше письмо как следовало бы…
Мне хочется очень остеречь Вас. Берегитесь показать суд над внутренне ни в чем не повинным человеком, берегитесь показать осуждение невиновного и преследование неповинного. Я не думаю, в данном случае, о редакторах, которые Вам скажут, могут сказать, что все это не типично, не характерно для истории либо для настоящего дня. Не в том дело. А вот сумеете ли Вы не погрешить против ПРАВДЫ?
Поясню примером. Один весьма мною уважаемый писатель и человек, тонко понимающий искусство, как-то рассказал мне, что читал он какой-то английский роман, в котором, в плане фантастики, женщина превращается в кошку. И вот от читателя требуется как-то переварить это невероятное событие, эту невозможную страницу превращения. А дальше — все точно, все верно правде жизни, и читатель, незаметно для себя примирившись с этим невероятным, вздорным, невозможным превращением, принимает всю книгу.
Интересно, не правда ли? Интересно и то, что мой собеседник читал эту книгу о женщине-кошке лет за тридцать до нашего разговора, но не забыл.
Располагая сам весьма ограниченными способностями, я верю, что для искусства нет невозможного. Многие деятели кино энергично преодолевают невозможное, им легче, чем писателям, они «показывают». Тем больше опасность. Гончаров в «Палладе» рассказывает о картинах в английской гостинице: «…охотник безразлично смотрит в сторону, а тигр уже схватил его за ногу…» Мазня — Вы скажете. А разве не бывает такого в кино? Вы заставите актера, коль надо, и смеяться, когда тигр отъедает ему ногу. Все это необычайно трудно. Но когда Вам будут отъедать ноги, не смейтесь и не заставляйте смеяться героев… Уж лучше заставьте зрителя поверить, что у женщины могут вырасти когти.
Недавно я видел американский фильм «Война и мир». Понравился или не понравился, это малосущественно. Но я вынес оттуда ясное ощущение трудности проникновения в иной мир. Постановщики фильма были окружены невидимой стеной. Им казалось, что они перешагнули, физически нечто преодолели. Нет, с каждым шагом, с каждым дыханием они лишь перемещали стену, несли ее перед собой, стена окружала их. И пусть был верен реквизит, пусть наличествовало добросовестное желание, — американцы остались дома и в Россию им не удалось попасть.
Я удерживаюсь от желания прочесть Ваш сценарий (по моей повести), у Вас и так будет больше чем нужно советчиков и указывателей. Вы поменьше слушайте и поменьше поддавайтесь. Впрочем же, Вам нужно сразу решить, чего Вы хотите: сказать свое слово либо выпустить фильм. Нет, дилемма, конечно, не в этом, она будет куда сложнее — и сказать, и выпустить, без