Златая цепь времен — страница 44 из 79

Сейчас, чувствую, дело обстоит иначе. Кажется, сейчас будто бы описания такие допускает читатель лишь как своего рода повороты сюжета. Я вот, например, в «Повестях древних лет» и в «Руси изначальной» не то что старался, но как-то оно получалось, вкладывал в иные описания мировоззрение людей, их мироприятие. Было даже и так, что, описывая колоссальные богатства животного мира, окружавшего моих россичей, я думал об экономической стороне их быта, о том подспорье, которое, кстати сказать, совсем недавно еще имел русский крестьянин в охоте и в рыбной ловле. Это же не совет Вам! Это у меня так получается.

Но самое лучшее, что может быть, я недавно услышал от одного писателя. Он говорил, вернее, признался в увлечении разговором: «Когда я читал верстку, я думал — неужели это я сам написал!»

Вы понимаете, он писал вдохновенно — это большое счастье — и очень чисто передал свое ощущение: читал с интересом, будто бы не он и писал.

Вот этого не купишь ни за какие тиражи!


…«Слово о полку Игореве» написано вольным и ритмичным размером. В нем — медленный и тяжкий по силе своей топот народа, который идет.

7.I.1963


*


Милый Сергей Васильевич, большое спасибо за ответ на мои вопросы. Хотя я по-прежнему не могу себе представить Вас — вот Вам и тщета анкет!

А вот насчет кибернетики. Не приходилось ли Вам есть мясо раковин? Недавно я впервые попробовал. Удивительное дело — мускул более плотный, чем у рыбы. Едва-едва ощущается волокнистость. Скорее, не волокнистость, а способность делиться в одном направлении. Никаких прослоек, прожилок — нечто единое, каждая будто бы молекула совершенно подобна соседке, и все это стройнейше связано в целое; как отменное зеркальное стекло, как кусок изверженной породы, чистой, беспримесной. А ведь организатора в виде мозга, что ли, совсем никакого нет. Однако же произведена сложнейшая работа: через фабрику ничтожного на вид пищеварительного аппарата по какому-то «проекту» сработан не только мускул, но и нервная система, и кто еще знает что, включая краски, отложенные в черепе раковины. Причем эти краски рассчитаны на влияние солнца: в связи с общим потеплением у северных берегов Черного моря появилась средиземноморская пурпурница (местные называют ее «рапан»). Желтая жижа из внутренностей раковины под солнцем дает яркий темно-фиолетовый цвет — пурпур древних.

Делая прыжок к человеку, по образу мозга которого работает кибернетика, замечу, что мой мозг почти совсем ничего не знает о машине-теле, которой пользуется. Что же касается детей, наследственности, то на моих глазах несколько раз менялись теории, теориями же оставаясь. Я отнюдь не проповедую агностицизм. Наоборот, человеку необходимо убеждать и убедить себя в правильности сегодня выработанных, новейших по времени взглядов, иначе не сдвинешься с места.

…Увлекаться — есть одна из прелестнейших способностей наших.

При всем: один биолог сказал как-то, что «все человечество можно поместить в одной столовой ложке». Это — о запасе так называемых генов, носителями которых являются три миллиарда индивидуумов. Уж очень крохотная частица — ген, однако же в ней записан весь рабочий проект данной человеческой личности. Итак, три миллиарда рабочих проектов, этакий склад-архив помещается в столовой ложке.

В свое время, в конце двадцатых и в начале тридцатых годов, была борьба у нас с «теорией пределов». В технике, в проектировании. Для устранения излишеств. Пример: коль проектировать порт с длиной защищенных причалов с расчетом на то, что в 12-балльный шторм будет грузиться и разгружаться максимально возможное число судов, то получится чудовищно большое и невыносимое по цене сооружение. И в других областях преследовали «предельщиков». Но ведь пределы-то есть: для строителей — предел текучести стали, пределы сопротивления прочих материалов. Сама по себе наша техника работает внутри пределов, да еще берет запасы прочности, то есть эти пределы понижает.

В кибернетике-то посложней. Но, по универсальному закону аналогий, и у нее есть свои пределы. Вы очень характерно сравниваете кибернетические машины с людьми. Уместное сравнение. И вместе с тем… Впрочем, отлично Вы замечаете, что между зримыми возможностями и осуществлением — пропасть. На мостике через эту пропасть многое еще найдется.

Видите ли, исторически и материально опровергнуты развития тех или иных тенденций по прямым линиям. Ибо прямая линия есть линия воображаемая либо существующая на коротком обрезке, что равносильно воображению. В пространстве же параллельные сходятся. И совершенно не стоит думать, что «роботы» будут бесконечно совершенствоваться. И тем более не приходится этого опасаться.

А вот Вам следовало бы дать волю фантазии и писать рассказы о будущих роботах. Я это совершенно серьезно говорю.

15.I.1963.


*


Милый Виталий Степанович!

…Насчет «техники» писательства думаю про себя, что ее нет в общем смысле слова. По-моему, нужно стараться писать и писать; старое же не стоит перестраивать и перерабатывать, возвращаться к пройденному скучно.

Вообще же очень трудно сравнить писание с ремеслом и даже с прочими видами художества. Например, после Тициана была его школа. Хорошие художники в хорошей манере Тициана писали стоящие картины. И те же рыжеволосые женщины, и те же светотени.

В писательстве иное, думаю в связи с тем, что «секрет» в богатстве, в оригинальности мысли, соединенном с даром находить мыслями плоть, слово. А вот наоборот, от слова к мысли — не выходит.

Переписывать написанное собой же? Гюго писал «Труженики моря» всего несколько месяцев и без поправок. А «Собор Парижской богоматери» — четыре месяца и сразу набело. Вот Вам поэт, взявшийся за прозу.

…Слыхал не раз, что молодые наши не хотят и не умеют читать. Это, конечно, авария.

Учат скучно и отбивают вкус к литературе, к чтению. Кроме того, надобно иметь технику чтения, как это ни странно звучит. Надо уметь глотать в день по пятьсот страниц, запинаясь и перечитывая нужное. Иначе скучно, ибо далеко не каждую книгу стоит читать всласть.

7.II.1963


*


Дорогой Сергей Васильевич, залежалось у меня Ваше письмо не по невниманию к Вам, прошу в этом поверить.

Читано Ваше письмо мною, перечитано. Я себе положил за твердое правило отвечать честно и недвусмысленно. Ведь Вы же понимаете, что не всегда это легко: я не проповедник, не публицист, у меня тем более нет готовых ответов. А неготовые ответы не так-то легко находятся. Ваш покорный слуга пытается быть художественным писателем, следовательно, при выражении своих мыслей обречен более на неудачи, чем на удачи. Такова жизнь, и на это я не жалуюсь.

Пишете Вы, что Ваши ученицы допрашивают Вас о смысле жизни, что ответить на это надобно коротко и доходчиво, у Вас не получается. И Вы обращаетесь ко мне…

С. В., ну, подумайте, ну, разве можно ответить? Ведь каждый из нас отличнейше знает извечный, школьный набор советов. Ведь вы же не этого ищете, хочется Вам найти ответ на фаустовский вопрос. То, что я называю школьным набором — и в нем ведь правда. Конечно, нужно иметь дело по душе, нужно быть занятым тем, что нравится. Но как найти это дело? Для этого нужно знать, во-первых, самого себя. На этом разрешите мне остановиться, ибо это все трюизмы, все общие места, в которых очевидная, но неизвестно как в каждом частном случае применимая правда. Одно ясно — чужим умом не проживешь. И вместе с тем чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Думаю, что «кратко и доходчиво» рассказать о «смысле жизни» еще никому не удавалось. Все это значит, что я в пророки никак не гожусь.

В отношении моего Вам совета писать, вот о чем я думал: изложение чего-то в каких-то действиях, событиях и т. д., во-первых, могло оказаться интересным Вам самому. К чему же заранее думать о публикации!

Писать, во-первых, для себя, во-первых, для того, чтоб лучше понять свои мысли, вот что интересно. А так называемые художественные опусы, благодаря вольности своей, очень подходят для того, чтобы человек мог высказаться. Высказываться же, по-моему, есть одна из насущных наших потребностей. Выйдет то, что выйдет.

Я никак не разумел Вас в позе человека, нудно из себя выуживающего скучные штуки с намерением угодить какому-то редактору, что ли. Нет, нет, так что Вы на меня не сердитесь.

Очень интересно будет с Вами встретиться.

Надеюсь, что следующий раз будет встреча живая, не эпистолярная.

12.II.1963


*


Дорогой Виталий Степанович, благодарю за письмо. А теперь — к делу. О «развитии характера» и прочей рецептуре писания. Горький, как Вы знаете, учил, что художественное произведение должно показывать. А Стендаль, который умел не учить, обмолвился, что нужно рассказывать. Последнее мне нравится куда более своей скромностью, и оно правильнее, ибо Стендаль не учил, понимая, что учить писать нельзя. Тем более ему чести, ибо он, как француз, привык к тому, что группы и группки собираются, вырабатывают программы, выпускают манифесты и прочее, каждодневно открывая одно и то же: как рисовать художникам, как писать стихи поэтам, романы — прозаикам.

Во времена Стендаля, в связи с малым развитием книгопечатания и рекламы, оные группки не решали. Однако ж и тогда уже давили не только на публику, но и на издателей, и на меценатов. Теперь эти парижские группы стали очень сильны. Многое из того, что говорит Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь», является рассказом об этих именно группах.

…Пишущий обязан писать так, как он может. Другое дело, что трудно себя самого найти, трудно вырваться из-под влияний: нет ничего менее доступного, как внутренняя свобода. Такова жизнь, тут уж ничего не поделаешь, но все эти искатели писания по рецептам были, есть и будут подобны алхимикам, с той разницей, что химиков из них никогда не выйдет.

А Вы примеряетесь, как писать, сколькими красками? Да хоть одной, да хоть сотней, да хоть двумя. Какое Вам дело до «красок»! Вам