«Старый доктор Чолвелл был нашим врачом – холодный, как рыба… Боже упаси! Скользкий и холодный, как рыба! Так вот, говорю я себе…»
«Чолвелл не мог быть моим отцом?»
Молли хрюкнула: «Старый брюзга Чолвелл? Уж лучше подозревать архангела Гавриила! Нет, этот подлый… – Молли разразилась бормочущим потоком грязных ругательств. – По сей день жду случая поймать пучеглазого пижона и свернуть ему шею! Он не выпускал меня, когда я уже отбыла срок! Утверждал, что я чем-то заболела и должна была оставаться в пансионате, пока не поправлюсь. Черта с два! Я сбежала. Угнала грузовик, и никто не мог ничего с этим поделать, потому что я отбарабанила свой срок, и меня там держали вопреки приказу суда. А потом… потом я пошла к врачу, к старому доктору Уолшу, и он говорит: „Молли, у тебя все в порядке, ты просто на сносях“. Вот таким образом. Я опомниться не успела, как появилось на свет мое отродье, а у меня не было ни кусочка печенья, ни хлебной корки. Чтобы найти хоть какой-то выход, я отнесла младенца к старому приятелю – и ты бы знала, какой скандал мне закатил Джо Парльé!»
«Как насчет директора пансионата?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Он не мог быть…»
Молли недоуменно фыркнула: «Только не щепетильный чокнутый Ричард! Он никогда даже не показывался. Кроме того, он и так уже крутил шуры-муры с молодой вертихвосткой из управления».
Послышался стрекочущий шум подъемных винтов. Подскочив к ограде веранды, Джина проводила глазами улетающий аэроглиссер: «Как это называется? Я же сказала ему подождать… Как я теперь вернусь в Ангельск?»
«Так-так! – из салуна послышался строгий гнусавый голос. – Так-так! Действительно, любопытный древний сувенир».
Молли Саломон поспешно выкарабкалась из кресла: «Этот голос!» Ее лицо нездорово порозовело: «Этот голос! Я его за версту узнаю – доктор Чолвелл!»
Джина последовала за ней в салун.
«Эй ты, кислорожий ублюдок! Что ты тут делаешь? – без предисловий взорвалась Молли. – Знаешь ли ты, что я давным-давно тысячу раз поклялась вылить на тебя ведро помоев, если увижу, что ты высунул нос из своего паршивого пансионата? И я это сделаю, сию минуту… Подожди, только схожу, ведро возьму…» Молли повернулась и, пыхтя, поспешила куда-то по коридору.
Джина сказала: «Это вы разрешили моему таксисту улететь, доктор Чолвелл?»
Чолвелл поклонился: «Совершенно верно, мадемуазель Парльé. Я ожидал возможности показать вам свой курятник и подумал, что сегодня вы могли бы принять мое приглашение».
«А если я не приму ваше приглашение, как я вернусь в Ангельск?»
Чолвелл отмахнулся элегантным жестом: «Разумеется, я отвезу вас туда, куда вы пожелаете лететь».
«Что, если я не пожелаю лететь вместе с вами?»
Чолвелл скорчил обиженную гримасу: «В таком случае, конечно, я позволил себе непростительное вмешательство в ваши планы и могу только принести свои извинения».
Молли Саломон прибежала в салун с ведром в руке, тяжело дыша и всхлипывая от гнева. Чолвелл выскочил наружу с завидным проворством, при этом нисколько не поступаясь достоинством.
Молли выбежала вслед за ним на веранду. Чолвелл отступил, спустившись на двор. Молли пробежала еще несколько шагов, после чего выплеснула содержимое ведра в направлении своего обидчика. Чолвеллу удалось уклониться от струи помоев – она разлетелась брызгами метрах в шести от него. Молли погрозила ему кулаком: «Чтоб ноги твоей не было в ночлежке – или плохо тебе будет, ты у меня еще взвоешь, подлая трусливая свинья!» Последовали непристойные оскорбления.
При виде дебелой обрюзгшей уборщицы, гоняющейся за брезгливым Чолвеллом с ведром помоев, Джина не удержалась и радостно расхохоталась. И в то же время на ее глаза навернулись жгучие слезы. Ее отец и ее мать! Несмотря на яростные возражения Молли, у Чолвелла была похожая на нее дочь – Марта, Санни, Джейда – как бы ее ни звали…
Даже на взглянув на Джину, Молли торжествующе удалилась в салун. Чолвелл приблизился, раздраженно вытирая лоб: «Стоит мне только предъявить ей обвинения, ее надолго упрячут…»
«Вы – мой отец, господин Чолвелл?» – прервала его Джина.
Чолвелл бросил на нее пронзительный, проницательный взгляд: «Почему вы об этом спрашиваете, мадемуазель Парльé? Любопытный вопрос!»
«Молли – моя мать. По ее словам, она забеременела, когда вокруг не было ни одного мужчины, кроме вас».
Чолвелл решительно покачал головой: «Нет, мадемуазель Парльé. Не говоря уже о нравственных принципах, могу заверить вас в том, что я все еще человек разборчивый, руководствующийся тонким вкусом».
Джине пришлось признать, что страстное совокупление Чолвелла и Молли трудно было себе представить: «В таком случае кто мой отец?»
X
Чолвелл поднял брови – так, как если бы его принуждали выполнить неприятную обязанность: «Возникает впечатление, что… Прошу меня извинить, но я выскажусь откровенно. Несмотря на ваш юный возраст, судя по всему, вас не слишком смущает изнанка жизни. Возникает впечатление, что отношения вашей матери с мужчинами не позволяют дать определенный ответ на ваш вопрос».
«Но ее содержали в Реабилитационном Пансионате. И она говорит, что никогда там не видела ни одного мужчины, кроме вас».
Чолвелл с сомнением покачал головой: «Возможно, вы хотели бы посетить бывший пансионат? Он рядом с моим…»
Джина резко прервала его: «Поймите раз и навсегда! Меня не интересует ваш чертов курятник! Я хочу вернуться в Ангельск».
Чолвелл опустил голову, признавая поражение: «Значит, мы вернемся в Ангельск. Прошу прощения за то, что позволил себе некоторую самонадеянность».
«Где ваш глиссер?» – сухо спросила Джина.
«Здесь, за грибной оградой», – он провел ее вокруг белой изгороди, обросшей медвежьими грибами.
У него был представительный аэроглиссер устаревшей модели. Он закрасил надпись на машине – «Кодиронский Реабилитационный Пансионат» – но контуры букв еще можно было различить.
Чолвелл отодвинул дверь кабины. Джина колебалась, задумчиво глядя назад, на здание ночлежки.
«Вы что-то забыли?» – вежливо спросил Чолвелл.
«Нет… скорее всего, ничего».
Чолвелл терпеливо ждал. Джина возмущенно выпалила: «Вот что я вам скажу, господин Чолвелл! Я неопытна и много не понимаю, но…»
«Да?»
«Учитывайте, что меня очень легко разозлить. Так что поехали. В Ангельск».
«В Ангельск», – многозначительно повторил Чолвелл.
Джина запрыгнула в кабину. Чолвелл закрыл дверь и стал обходить машину, чтобы сесть с другой стороны; при этом – так, словно внезапно о чем-то вспомнил – он отодвинул панель доступа к двигателю.
Джина тревожно наблюдала за его действиями. По-видимому, Чолвелл что-то регулировал.
В кабине было душно, пахло лаком и затхлым озоном. Послышался шелест – включилась система вентиляции; по всей видимости, Чолвелл занимался именно этим. Воздух стал прохладным и свежим. Очень свежим. С ароматом сосновой хвои и сена. Джина глубоко вздохнула. У нее стало покалывать в носу и в легких… Она нахмурилась. Странно! Она уже решила было… Но Чолвелл закончил свои махинации и подошел к глиссеру с другой стороны. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Джина заметила его лицо только краем глаза. Нельзя было с уверенностью определить его выражение. Ей показалось, что Чолвелл кивнул и улыбнулся.
Он не стал сразу залезать в машину, но стоял, глядя на вулканические обелиски, торчавшие с другой стороны долины на фоне тусклого неба, как три черных пня.
Запах сосновой хвои и свежескошенного сена проникал в голову, пронизывал все тело… Джина была слегка возмущена этим обстоятельством. Чолвелл наконец широко открыл дверь глиссера. Вдоль долины Плаганка дул сильный ветер; он проветрил кабину и принес знакомое дыхание пыльных, нагревшихся под солнцем скал.
Чолвелл осторожно принюхался, после чего занял, наконец, свое сиденье и закрыл дверь. Аэроглиссер задрожал; здание ночлежки превратилось в миниатюрную выщербленную модель. Они летели на север. Ангельск был на юге.
Джина попыталась протестовать, но смогла только несколько раз глубоко вздохнуть. Чолвелл благодушно улыбнулся: «В свое время нам приходилось иногда перевозить упрямых и буйных пациенток, что причиняло множество беспокойств, в связи с чем мы установили баллон с успокаивающим газом и подсоединили его к вентиляционным воздухопроводам».
Джина тяжело, судорожно дышала.
Чолвелл покровительственно произнес: «Часа через два все пройдет, вот увидишь». Он начал напевать какую-то песенку – старомодную сентиментальную балладу.
* * *
Они пролетели над хребтом, повернули, покачиваясь под порывами ветра, и стали спускаться в долину. Напротив возвышался огромный черный эскарп. Ярко-голубой солнечный свет озарял сбоку поверхности обрыва, отражаясь от вертикальных уступов, блестевших, как серебристая фольга.
Глиссер сотрясался и вибрировал, устремившись вдоль нависших над ним гигантских черных утесов. Вскоре впереди показалось скопление розовых строений, приютившихся под скалой.
«Видишь, мы уже почти прилетели! – заботливо сообщил Чолвелл. – Тебе придется провести здесь некоторое время – пусть это тебя не тревожит. В таком положении вещей есть свои преимущества». Он снова стал что-то напевать, после чего сказал: «Причем твои деньги послужат благородной цели». Чолвелл покосился на Джину: «Ты сомневаешься? Тебе не нравится такая перспектива? Но – уверяю тебя – не все так плохо, как может показаться, потому что ты станешь одной из моих… маленьких курочек». Эта мысль очевидно позабавила его: «Да-да, одной из моих маленьких птичек… Но мне лучше придержать язык за зубами – зачем тебя беспокоить лишний раз?»
Глиссер спускался к россыпи розовых зданий. «Здесь когда-то было поселение ходочков, – с почтением пояснил Чолвелл, – невообразимой древности, уходящей во тьму веков… Причем они выбрали идеальное место, оно хорошо прогревается солнцем. Как видишь, я сказал тебе правду. Должен признаться, однако, что в последнее время мое предприятие находится в достойном сожаления запустении, за птичками присматриваем только я и несколько помощниц… Но теперь, когда у нас будет достаточный капитал, возможно, удастся внести некоторые улучшения». Чолвелл обвел взглядом группу сооружений, его ноздри расширились: «Чудовищно! Худший стиль последнего столетия, возрождение рококо! Розовая штукатурка поверх старого надежного пенокамня… Но деньги делают чудеса там, где мечты и надежды бесполезны, – он прищелкнул языком. – Может быть, мы переедем на одну из тропических планет. На Кодироне – унылый, суровый климат. Кроме того, в моем возрасте черный лед опасен – можно поскользнуться и переломать кости, – он рассмеялся. – Что-то я разболтался… Если тебе наскучит меня слушать, так и скажи… Ну вот, мы и дома».