– А что за болезнь?
– Он водку очень любил.
– Ничего себе! А как вылечился? – интересуюсь я.
– Да! – небрежно отмахивается Тёма. – По шел к своему боевому товарищу, тот его закодировал.
– И что, с тех пор – ни капельки?
– Не-а. Только всегда хмурый. Но Елизавета Сергеевна уверяет, что это пройдет. Через год или два.
Вот так известие! Оно цепляет так сильно, что я все время кручу его в голове. Мы ходим по Тёминым владениям, а я только и думаю, что хорошо бы закодировать маму. Правда, она сделается хмурой, как Николай Иванович. Но я буду ждать, когда пройдет посткризисный синдром. Буду ждать хоть год, да хоть целую жизнь.
Уже становится жарко. Мы прячемся в дом, поднимаемся на второй этаж. Здесь работают какие-то особенные кондиционеры, от них воздух становится прохладный и свежий.
Мы опускаемся в массивные кресла отвратительного коричневого цвета. Тёма сидит возле одной стены, я – напротив него, возле другой, между нами расстояние с баскетбольную площадку.
– Света, – предлагает Тёма, – давай поиграем в «Пати хард» или в «Портал-два».
– Николай Иванович запретил подходить к компьютерам даже близко.
– Я сейчас позвоню папе, – успокаивает меня Тёма и лезет в карман за телефоном.
– Не надо. Если ты позвонишь, я уйду.
– А что же нам делать?
– Давай музыку слушать, – предлагаю я. – Музыку нам никто не запрещал. Ты какую любишь?
– Народную, – отвечает Тёма.
– Частушки, что ли?
– Нет. Это где – «Рюмка водки на столе…»
Оказывается, няня Елизавета Сергеевна приучила его слушать то, что любит сама, – весь русский шансон, ну там Ваенгу, Стаса Михайлова, Лепса и всякое такое.
Я достаю айфон, нахожу танцевальную мелодию и подхожу к Тёме.
– Потанцуем? – говорю я и протягиваю Тёме руку.
Он сжимается в своем кресле, как ежик:
– Я не умею.
– Да вставай! – Я вытаскиваю Тёму из кресла и ставлю перед собой. – У нас в лицее был обязательный урок танцев, – говорю я. – Будем учиться. Ты расслабься. Положи свою ладонь вот сюда. – Я беру Тёмину ладонь и стараюсь примостить у себя на пояснице, чуть выше талии. И чувствую, как его рука сопротивляется, как будто он боится обжечься.
– Тёма, ты почему такой дикий? Ты в лесу вырос? Начали. Шаг на меня, потом в сторону.
– Это Маугли в лесу, – бурчит он.
– Теперь короткий шаг на тебя и в другую сторону… У Маугли была куча друзей. Багира, Балу… Опять на меня… А у тебя есть друзья? – спрашиваю я.
– У меня много друзей, – говорит Тёма. – Только они все там.
– Где?
– На планете Юха.
Ну вот, опять начинается эта канитель.
– Тёма, не упирайся, ближе ко мне. Ты должен чувствовать мои движения… А здесь у тебя кто-нибудь есть? – интересуюсь я.
Тёма задумывается и наступает мне на ногу. Потом неуверенно сообщает:
– Может, Елизавета Сергеевна, – но тут же качает головой и предлагает: – Света, а давай ты будешь моим другом?
– Серьезное предложение, – говорю я. – Могу согласиться, если будешь слушаться.
– Света, я буду слушаться.
– Тогда делай два шага на меня в ритме музыки – раз, два. Легкий наклон и поворот на сто восемьдесят градусов.
Тёма старается изо всех сил. И, когда начинается медленная мелодия, он делается смелее, прижимается и обхватывает меня обеими руками. Мы почти не передвигаемся, стоим на месте и раскачиваемся в ритме мелодии. Я чувствую, как Тёмины пальцы ощупывают мою спину.
– Света, – говорит он, – ты такая твердая.
Уже первый час. Я прощаюсь с Тёмой, но, прежде чем уйти, нахожу Николая Ивановича.
– Вы можете дать адрес вашего боевого товарища? – спрашиваю я.
– Кого? – удивляется он.
– Ну, который вылечил вас. У меня мама страдает от водки.
Лицо у Николая Ивановича делается еще более мрачным, а взгляд тяжелым. Он смотрит на меня в упор. Наверное, прикидывает, что ему лучше сделать – вышвырнуть вон дочь алкоголички или посочувствовать ей.
– Ладно, – соглашается он наконец. – Подожди здесь. Сейчас принесу.
Дома я рассказываю маме про Николая Ивановича, про его знакомого доктора, который кодирует пьяниц. Подсовываю ей бумажку с адресом.
– Ты пойдешь? – спрашиваю я.
– Зачем это мне? – противится мама. – Трезвую жизнь я не выдержу.
– Мама, я очень тебя прошу. Очень-очень!
Я опускаюсь перед ней на колени, складываю на груди ладони и говорю:
– Ты не можешь выдержать трезвую жизнь, а я не хочу жить, когда ты пьяная. Мамочка, я тебя умоляю, сделай это ради меня.
Мама смотрит на бумажку и молчит. Долго молчит. Я даже начинаю подозревать, что она не понимает, о чем речь.
– Мама!
Она переводит взгляд на меня, и я вижу, что уголки губ у нее подрагивают, а в глазах блестят слезы.
– Я попробую, – тихо произносит мама.
10
Прошла неделя с тех пор, как мама закодировалась от пьянства. Удовольствие это не бесплатное. Я дала ей девять тысяч шестьсот рублей, которые выручила за медный кабель. Еще пять тысяч добавил Зин Зиныч. Как раз хватило. Теперь я переживаю, как бы она не сорвалась. То и дело заглядываю к ней по разным пустякам, стараюсь не показывать истинной причины. Но маму не проведешь.
– Светка, ты что, контролируешь меня? – усмехается она.
И вот сегодня, с утра пораньше, я захожу в ее комнату. Мама почти собралась на работу в свой магазин, на ней джинсы и синяя футболка с огромным номером «21»; моя старушка выглядит как подросток, если смотреть со спины.
– Мама, – говорю я, – у нас из еды осталась только пачка перловки.
– Не густо. – Она подходит к окну и, заглядывая в маленькое зеркальце, начинает подкрашивать губы. Потом оборачивается ко мне и предлагает: – Светка, может холодильник продать? Все равно стоит пустой. Его у нас с руками оторвут, настоящая Япония. Это еще с тех золотых времен.
– Жалко, – говорю я.
– Жалко, – соглашается мама. – Тогда терпи. Сегодня что-нибудь из магазина притащу, а послезавтра получка.
В это время раздается стук в нашу дверь.
– О, приперся, голубчик! – Она по стуку узнает Дениса.
– Не открывай! – прошу я.
– А на работу как? Через окно? – Мама выглядывает на улицу и качает головой: – Высоковато, четвертый этаж.
Она выходит в коридор и открывает входную дверь. Я слышу, как начинается перебранка. Мама обзывает Дениса не очень приличными словами, а потом до меня доносится шум какой-то возни.
– Светка! Света! – кричит мама.
Я выхожу в коридор. Денис вцепился в маму, мама в Дениса.
– Как жрать тебе таскать, – орет Денис, – так здрасьте, пожалуйста.
– Светка! – кричит мама. – Помоги вытолкать этого «кормильца».
Вдвоем мы кое-как выставляем раннего гостя за дверь. Он бы нам обеим навалял – здоровый, гад! – но с утра Денис еще трезвый и, видно, не хочет поднимать лишнего шума.
Сегодня по пути к Тёме у меня в голове крутятся мысли средней тяжести. Удивляюсь, куда подевалась жажда кровавой мести и то зло на Корейца, которое меня буквально корежило день и ночь. Кем я буду в собственных глазах, если месть не состоится? Предательницей? Я предам папу, если не расплачу́сь с обидчиком? Предам маму, себя? У меня один вопрос: кем я буду, если прощу Корейца или забуду его? Кем – последней сволочью или останусь нормальным человеком? Я даже скопировала изречение, которое выдают за великую мудрость и цитируют где попало, как будто оно дает ответ таким замороченным психичкам, как я. Вот это изречение:
Если у тебя есть враг – убей его.
Если не можешь убить – прости его.
Не можешь простить – забудь его.
Не можешь забыть – убей его.
Только мне оно не помогает ни капельки.
По этому поводу я даже консультировалась по телефону с Зин Зинычем. Но он тоже ничего конкретного не посоветовал. Развел какую-то философию. Начал придумывать, что наш мир похож на корабль, и чтобы этот мир не перевернулся кверху килем или не ушел на дно под тяжестью балласта, он должен быть уравновешен. Добро и зло должны пребывать в определенной пропорции. Тогда корабль будет спокойно идти по океану жизни. А если, мол, добро вздумает применить силу и станет «мочить» зло, тогда само добро превратится в зло. Баланс нарушится, и мир перевернется.
Я топаю по Корабелке и все время продолжаю мусолить в голове одно и то же. Переключаюсь, лишь когда Тёма встречает меня.
– Света, – улыбается он, – если тебя нет рядом, я сажусь в космическую ракету. Там меня погружают в анабиоз, чтобы я долетел молодым до планеты Юха. А когда ты приходишь, я просыпаюсь и начинаю жить.
– Ты поосторожней со мной, а то прилетишь на свою планету глубоким стариком.
– Мы сегодня будем танцевать? – спрашивает Тёма.
– Нет. Елизавета Сергеевна велела почитать. Тебе что на лето задали?
– Ничего, – быстро отвечает Тёма.
– Врешь. Вот она список дала. – Я разворачиваю листок. – Пожалуйста, «Герой нашего времени».
– Противная книжка! – морщится Тёма. – Неинтересная.
– Откуда ты знаешь?
– А я начал читать и бросил.
– Давай попробуем еще разок, – говорю я. – У меня хорошо получается, с выражением.
– Ладно… – нехотя соглашается Тёма. – А потом будем танцевать?
– Обязательно.
Мы начинаем рыться в книжных шкафах в поисках Печорина.
– А вот на планете Юха, – поясняет мне Тёма, – не нужно читать «Героя нашего времени». Там вообще в школу ходить не надо.
– Все дурачки, что ли?
– Нет. Там, когда ребенок рождается, в нем уже есть все знания, которые были у папы и мамы. Он знает всякие науки.
– Даже теорию Эйнштейна?
– Ага. У него все формулы в голове.
– И он все умеет делать? – спрашиваю я.
– Всё, – подтверждает Тёма. – Он может сесть за руль «тойоты» и ехать по всем правилам дорожного движения. Только он еще очень маленький, ножки не достают до педали тормоза.
– А на пианино сыграть может?