ед, а там какая-нибудь подножка – цап, и мне конец. Только кровавые ошметки по стенам.
– Зачем ты это делала?! – испуганным голосом спрашивает Тёма.
– Хотела проверить, не обделаюсь ли я от страха?
– Я тоже хочу проверить, – говорит Тёма. – Отведи меня в туннель.
Я молчу. Рассматриваю белые дома на противоположной стороне Южной бухты. Думаю о том, что это будет хороший финал – поставить Тёму в туннель перед летящей электричкой, а потом легонько подтолкнуть его. Чуть-чуть.
Но сейчас я к этому не готова, нужно привыкнуть к мысли, что убивать придется не Корейца, а его сына, который к папиным проделкам отношения не имеет, он просто выбран в качестве сакральной жертвы. Да, я проделаю с Тёмой такую штуку, но в другой раз, позже. Без нужного настроя у меня рука не поднимется. Итак, я беру три дня на мобилизацию внутренних сил.
– Через три дня. По рукам! – протягиваю Тёме свою ладонь.
– Тогда давай просто спустимся. Я хочу постоять на рельсах.
– Это можно, – соглашаюсь я.
Мы перелезаем через парапет, протискиваемся сквозь деревца туи, густо высаженные на краю обрыва, и по узеньким ступенькам, отлитым из бетона, спускаемся по крутому склону. Я иду впереди, Тёма за мной. Неожиданно ступеньки обрываются, как будто их топором отрубили, – а дальше вертикальная скала. До рельсов еще далеко, как с крыши «хрущевки» до земли. Можно поискать обходной путь. Я присматриваюсь, прикидываю и тут слышу крик Тёмы. Оборачиваюсь. Два дядьки подхватывают Тёму за руки и выдергивают наверх. Потом один дядька, с Тёмой под мышкой, быстро исчезает за туями, а второй тянется ко мне.
– Давай руку, – предлагает он.
Я не собираюсь его слушать. Тогда он хватает меня за волосы и тащит за собой.
Через десять минут я оказываюсь в районном отделении полиции.
7
В окошке дежурного я вижу молодого парня в полицейской форме. Перед ним лежит раскрытый журнал, на одной половинке журнала – горсть семечек, на другой – горсть шелухи. Мужчина, который приводит меня в участок, видимо, свой человек в этом заведении. С дежурным он только обменивается взглядами, а меня без лишних церемоний заводит в кабинет в самом конце коридора. А в кабинете четыре стола, но только за одним сидит мужчина в гражданской одежде. Не знаю, как называется его должность, но, думаю, он полицейский, который ведет дознание.
Лицо у этого полицейского дознавателя недовольное. Похоже, он приготовился выпить чаю. Тут открытая пачка заварки «Ахмад», печенье на блюдечке, вижу, как из носика электрочайника лениво поднимается струйка пара, – наверное, только закипел.
Меня усаживают на стул возле зарешеченного окна, а мужчины вдалеке о чем-то перешептываются.
Потом мы остаемся с полицейским дознавателем один на один.
– Фамилия, имя, отчество? – спрашивает он, разглаживая ребром ладони чистый лист бумаги.
– Артемьева Светлана Николаевна, – говорю я.
– Возраст?
– Чего?
– Полных лет сколько? – спрашивает он.
– Пятнадцать.
Дознаватель поднимает голову, смотрит на меня застывшим взглядом, даже не моргнет. У него желтые глаза, как у волка в программе «Animal Planet», которая идет по 46-му каналу. У него подрагивают ноздри. Мне кажется, он принюхивается ко мне.
– Точно? – переспрашивает дознаватель. – Выглядишь старше.
Я пожимаю плечами.
– Родители.
– Чего?
– Отец есть?
Я киваю.
– Не слышу!
– Есть.
– Где работает?
Я набираю в грудь побольше воздуха и четко рапортую:
– В десятой колонии строгого режима, в Тверской области. Осужден по статье двести двадцать восьмой точка один Уголовного кодекса Российской Федерации!
Полицейский дознаватель снова отрывается от писанины и гипнотизирует меня своим волчьим взглядом.
– Понятно, – ворчит он, обнажая хищные зубы, – яблоко от яблони…
После допроса меня отправляют в небольшое помещение, отгороженное от коридора решеткой. Чуть позже я узнаю́, что оно называется «обезьянником». Все правильно, мы сидим в клетке на пару с пожилой женщиной, как две макаки – старая и молодая. Только зрителей нет, никто не бросает нам бананы или конфеты в обертке, чтобы посмотреть, как мы справимся с фантиками.
Женщине примерно лет сорок с хвостиком, как моей маме. Только мама худая, а грудь у мамы четвертого размера, а эта тетенька сверху донизу одинакового диаметра, в два обхвата.
– Меня Тамарой зовут, – представляется женщина.
– А я Света.
– За что тебя? – спрашивает Тамара.
– Не знаю.
– Молодец, – одобряет она. – Так и держи марку. Ничего не видела, ничего не знаю. У этих байстрюков нераскрытых дел – во́. – Она проводит ладонью на уровне бровей. – Они сейчас навесят на тебя всё подряд, а начальству отчитаются, что раскрываемость девяносто девять процентов.
А я ведь и вправду не понимаю, за какие «заслуги» оказалась здесь. Сначала была мысль, что Тёму похитили. Видела, как его запихивали в большой черный «джип» – такой, как у папы был. Сейчас спрячут этого пришельца с планеты Юха и потребуют за него выкуп. Но потом стало ясно, что это не похищение, это Тёмина охрана спасала богатого мальчика от необдуманного поступка. А меня – в полицию, это ведь я тащила его на рельсы. Интересно, как нас нашли? Может, за Тёмой постоянно следят или, правильнее сказать, наблюдают, чтобы с его головы ни один волосок не упал? А тут мы – прыг за парапет и вниз по крутому склону, на самые рельсы. Ужас!
Но полицейский дознаватель никаких обвинений не предъявил, только записал мои реквизиты – и в «обезьянник». Теперь, наверное, будет проверять, маме названивать. А мама, скорее всего, уже пьяная в хлам, спит на тахте и не собирается поднимать телефон.
– Поганый у вас город, – слышу я мягкий голос Тамары, – ой поганый. Я из деревни приехала, думала, устроюсь тут, потом своих перетащу. Все ж таки море, солнышко. Всего как будто полно, а народ недобрый. Зажрались вы тут.
– Вообще у нас нормальные люди, – стараюсь я защитить земляков. – Вам просто не повезло, нарвались на дураков.
– Ой, да я, куда ни сунусь, везде дулю получаю. И сичас, чего тут сижу, как ты думаешь? Семачки привезла продавать, два мешка. А эти: «Где лицензия – плати штраф». Какой штраф? Откуда деньги-то взять? Еще не продала ничего.
Тамара продолжает рассказывать о своей нелегкой доле, ее мягкий голос убаюкивает меня, погружает в сонное оцепенение.
То ли наяву, то ли уже во сне я вижу, как распахивается решетка «обезьянника» и входит Тёма с огромным мужчиной в тяжелых одеждах. Лицо мужчины разглядеть невозможно, оно темное, как его пальто. Тёма вытягивает руку и показывает на меня пальцем:
«Это она».
А дальше Тёма начинает пересказывать мои мысли – как я собираюсь заманить его в туннель и поставить перед летящими вагонами электрички, а потом легонько подтолкнуть. От Тёмы останутся только кровавые ошметки на стенах. Он пересказывает это, не открывая рта и не произнося слов, но почему-то все слышат – и мужчина в тяжелых одеждах, и я, и Тамара.
На меня наваливается страх. Хочется вжаться в стенку, сделаться маленькой и невидимой.
– У тебя семачак нет? – слышу я голос Тамары, который доносится откуда-то снаружи.
Я открываю глаза – ни мужчины, ни Тёмы. Решетка на месте.
– Нет, – развожу я руками.
– Жалко, – сокрушается Тамара. – А у меня всё отобрали, байстрюки проклятые. Сичас небось щелкают там. – Она упирается ладонями в свои мощные ляжки и произносит доверительным тоном: – Та мне, Света, не жалко тех семачак. Отпустили ба.
– Отпустят, – уверенно произношу я и устраиваюсь на лавке, на бочок, руку подкладываю под голову. Какой-то морок туманит голову. Не выспалась, что ли?
Проходит какое-то время, и сквозь дрему я слышу голос дежурного:
– Артемьева, на выход!
На выходе меня встречает Тёма.
Я незаметно пощипываю себя за мочку уха – не сон ли опять мне снится? Нет, боль чувствую.
– Очень вас прошу, – говорит Тёма и прикладывает руку к своей впалой груди, – простите нас, пожалуйста!
Я делаю вид, что удивляюсь, поджимаю губы.
– Извините за этот глупый инцидент, – продолжает Тёма. – Мне неловко и неприятно, честное слово. Понимаете, наш управляющий подумал, что вы… – Он запинается, молчит пару секунд, потом косит глаза в сторону мрачного дядьки, что стоит по левую руку от него. – Короче, Николая Ивановича дезинформировали, – объясняет Тёма. – Он решил, что вы разбойница и хотите меня ограбить и сбросить на рельсы.
– Да ладно?! – Я пялюсь на Тёму с диким ужасом (как можно такое подумать обо мне, славной девочке?).
– Да, так он решил.
– Вот дурак! – удивляюсь я.
– Да. То есть нет, – исправляется Тёма. – Он умный. Он хороший и добрый. Если вы не возражаете, он отвезет вас домой на своей машине.
– Сама доберусь.
– Но уже поздно. Темнеет.
– Ничего.
Тёма смотрит на мрачного дядьку, как будто ждет от него подсказку: как поступить дальше. Потом спохватывается.
– Тогда вот. – Он лезет в карман джинсов и вытаскивает визитку и несколько купюр, сложенных пополам. Я успеваю отметить, что это пятисотрублевые бумажки. – Вот, – повторяет Тёма и протягивает мне деньги. – Закажите такси.
Я выхватываю деньги одним взмахом руки.
На бледном лице Тёмы проступает улыбка. Наверное, он испытывает облегчение оттого, что все уладилось, что ему удалось откупиться.
– Вы нас прощаете? – робко спрашивает он.
Я слегка наклоняюсь вперед и шепчу Тёме на ухо:
– Иди ты в…!
Я посылаю его в одно очень неприличное место. Потом отодвигаю Тёму левой рукой в сторону и направляюсь к выходу.
– Что она сказала? – слышу я за спиной голос мрачного Николая Ивановича.
– Поблагодарила, – отвечает Тёма.
8
Едва открываю дверь нашей квартиры, как изнутри вырываются клубы дыма. Даже не дыма, а какого-то смрада, сизого и горького, словно из трубы котельной. Неужели пожар? Я врываюсь в коридор, в комнату. Потом лечу на кухню, потому что оттуда доносится какой-то треск. Так и есть: на плите стоит раскаленная сковородка, а на ней плавится здоровенная гора чего-то бесформенного. Эта гадость потрескивает, из нее выпархивают огненные хвостики, и черный дым валит в потолок. Я перекрываю газ и распахиваю окно. Потом захожу в большую комнату.