Мальчишка, готы, влюбленные, старики, водитель… С каждым из них маньяк производил один и тот же ритуал: резал горло от уха до уха, произносил какие-то слова и набирал кровь в чашу.
Стас все видел и все понимал, он знал, что и другие понимают; Катя судорожно вздрагивала в такт с конвульсиями каждой жертвы; кто-то рядом покачивался и стонал от ужаса… Стас был уверен, что все они кричали бы, если бы могли. Внутри Стас тоже орал, визжал, метался в панике, но его губы были крепко сжаты, не позволяя воплю вырваться наружу. Совсем как во сне.
Он спит, конечно же, он спит. Этого не может происходить на самом деле!
Снег был залит черной, дымящейся на морозе горячей кровью, растапливающей его до самой земли. Неподвижно лежали люди, которые только что были живыми, и вот теперь стали просто остывающими трупами. Стас завороженно смотрел на тела и на черную кровь, в ушах звенело, и зрение мутилось. Он не сразу осознал, что в живых остались только двое, только он и Катя; он понял это, когда белобрысый резким движением оторвал девушку от него и привлек к себе. Катя всхлипнула, повисла на руках маньяка безвольной куклой, а в груди Стаса вдруг поднялась ярость, выросла пылающим огненным шаром и на миг прогнала сонный морок. Руки сжались в кулаки, ногти больно врезались в ладони. Стас покачнулся и сделал шаг вперед. Всего один шажок.
Маньяк посмотрел на него с интересом.
— Она тебе нравится, правда? — произнес он, и Стас снова встретил взгляд его кошмарных, нечеловеческих глаз, приковывавший его к земле.
Белобрысый посмотрел на бледное от ужаса лицо Кати и добавил:
— Знаешь, пожалуй, она и мне нравится.
Он не спеша положил свой нож на надгробный камень. Это был не обыкновенный мясницкий тесак, который часто показывают в фильмах ужасов, нет, это был кинжал с темной резной рукоятью, а по испачканному кровью лезвию ветвился замысловатый узор.
— Я могу оставить ее себе, — сказал маньяк. И подмигнул Стасу.
А потом случилось совсем уж невероятное. Стас увидел, как во тьме блеснули зубы парня, неестественно белые, с длинными острыми клыками. Он мог поклясться, что секунду назад зубы у белобрысого были самыми обыкновенными, такими же, как у всех, и теперь вдруг превратились в звериные — как у волка… или как у вампира из комиксов.
Белобрысый вонзил зубы в Катину шею. Девушка не закричала, не сделала даже слабой попытки освободиться, как и те, кому маньяк перерезал горло. Она вздрогнула, а потом застонала, но не от боли, а словно бы от наслаждения. Глаза закатились, и улыбка тронула ее губы, странная и страшная, безумная улыбка… Стас не мог отвести от нее взгляда, волосы шевелились у него на голове, а запертый в безвольном теле разум бился, метался, уползал в темноту и в тишину, забивался от ужаса в самую дальнюю щель.
Белобрысый пил Катину кровь. Пил по-настоящему, как вампир. Пил долго и с удовольствием; Стас видел, как жизнь медленно покидает девушку, как все более бледной и прозрачной становится ее кожа, сморщиваясь, точно пергамент в пламени, как синеют губы и вваливаются глаза. Маньяк выпил ее досуха. И отпустил. Стас точно знал, что Катя упала на землю уже мертвой.
Потом белобрысый аккуратно вытер губы платком, подобрал нож и повернулся к нему. Последнему… Маньяк двигался медленно и плавно, но Стас почему-то не мог уследить за его перемещением: миг назад вампир был в трех шагах от него и вот уже стоит совсем близко. Почти вплотную. С поднятым ножом.
— Ну, что скажешь? — спросил он. — Достаточно ли ты увидел зловещего и мистического для экскурсии за пятьсот рублей?
Стас молча смотрел на чудовище в человеческом обличии. Да, теперь он знал точно: это не человек. Под заурядной внешностью скрывалось нечто потустороннее, злое… и не живое в обычном понимании.
Стас уже не надеялся на спасение, не пытался убедить себя, что это сон. Он лишь хотел, чтобы все скорее закончилось. И чудовище, как будто услышав его мысли, подарило ему быструю смерть. Белобрысый скользнул Стасу за спину, схватил за волосы, дернул назад. Стас судорожно вздохнул, и это был последний в его жизни глоток воздуха. Острое лезвие полоснуло по горлу. Боли не было, только кровь вдруг наполнила рот, стало невозможно дышать, потом в глазах потемнело, и он почувствовал, что падает. Ноги подогнулись, но чудовище не дало ему опуститься на снег, держало Стаса на весу, набирая в почти уже полную чашу кровь и шепотом произнося слова на чужом, незнакомом языке.
2
В морг Нина и Мишель поехали сразу же после звонка Николая — тот велел торопиться. Власти совершенно не хотели, чтобы о массовом убийстве на кладбище прознали журналисты, тем более что причина смерти каждого из восемнадцати человек была, что называется, налицо.
Мишель вел машину, Нина сидела рядом и задумчиво смотрела в окно. Раньше Стражам в расследованиях помогал Модест Андреевич — правда, только информацией, сам он никогда не выезжал на место преступления. Да никто и не отважился бы предложить архивариусу скататься в морг. Теперь же получалось так, что Нина заняла пост своего Мастера, а с ней церемониться никто не станет. Сам Князь попросил ее помочь Мишелю, и Нина, конечно же, не посмела отказаться, да и не собиралась: участие в новом расследовании, которое не касалось ее лично и не мучило так сильно, как буксующее расследование гибели Корфа, поможет ей отвлечься, развеяться. Ведь она изводила себя мыслями о Мастере, в сотый, в тысячный раз прокручивала в голове все известные факты; ей все время казалось, что она упускает какую-то деталь, очевидную и очень важную, но почему-то ускользающую, прячущуюся от нее… Так что необходимо переключиться на что-то другое, чтобы потом свежим взглядом посмотреть на загадку смерти Мастера.
— Кто-то устроил резню на Ваганьковском, — сообщил Мишель накануне, — Перебил кучу людей. У всех перерезано горло. Власти подозревают, что это дело рук очередной секты сатанистов. Похоже на правду, если бы не маленькая деталь: у одной из жертв, прежде чем перерезать горло, выпили кровь.
— Только у одной? — удивилась Нина.
— Николай утверждает, что так.
Николай был одним из «доноров» — людей, случайно узнавших о существовании вампиров, сумевших пережить встречу с ними и теперь обуреваемых желанием принадлежать к тайному сообществу.
Далеко не каждый может рассчитывать превратиться в Птенца или слугу: для этого нужно обладать особо ценными качествами или, как минимум, стать для вампира незаменимым. Любовником или другом. Но, очарованные убийственной прелестью бессмертных, люди готовы на все ради близости к ним. И ради укуса, который дарует неземное наслаждение. Мало кто из доноров обретает вожделенное бессмертие: большинство рано или поздно умирают от обескровливания. В прошлом вампиры относились к донорам с презрением, сейчас же их ценят и заботятся о них, потому что наличие доступного донора иной раз спасает жизнь раненому вампиру. Когда принимали Закон Великой Тайны, некоторые радикально настроенные древние пытались наложить запрет на сам институт добровольного донорства — дескать, если уж скрываться от смертных, то от всех без исключения. Однако это предложение вызвало бурю протестов. Да, смертных необходимо приучить к мысли, что вампиры — это всего лишь выдумка, сказка, легенда. Но должны быть и исключения. Ведь, невзирая ни на какой Закон, вампиры не перестанут влюбляться в смертных, дружить с ними и обращать новых Птенцов. Не перестанут брать себе слуг. А значит — пусть останутся и доноры. Что теперь, убивать всех, кто случайно был посвящен в Тайну? Нет, незачем. Только враждебно настроенных или тех, кто хочет предать Тайну огласке.
Нина доноров не понимала. Сама бы она ни за что не согласилась стать добровольным «кормильцем». По ее мнению, это был порок сродни наркомании или сексуальному извращению. Конечно же, при необходимости она пользовалась услугами доноров. Но предпочитала честную охоту. Доноры вызывали у нее брезгливость.
И особенно Николай.
Среди людей, добровольно кормивших московских вампиров, он стоял наособицу. Практически все знали о нем, но ему не грозило умереть из-за того, что кто-то из вампиров не совладает со своим голодом. Ведь Николая ценил сам Князь. Причем не за кровь, которую он давал, а за предоставляемые им особые услуги. Доноров было много, а Николай — один. Нина только сейчас сообразила, что даже фамилии его не знает. Только имя. И этого было достаточно: «Николай» — и всё, и сразу становилось ясно, о ком речь.
Он работал патологоанатомом в одном из московских моргов судмедэкспертизы и частенько помогал своим бессмертным друзьям, по оплошности или по злому умыслу выпившим у добычи больше крови, чем следовало. Николай расчленял трупы и сжигал в печи вместе с «легальными» останками, которые регулярно и в больших количествах ему приходилось утилизировать после вскрытия.
Но не это главное, ведь при необходимости вампиры и сами ловко избавлялись от останков. Куда больше пользы Николай приносил, сообщая Стражам о трупах со следами вампирского нападения, благодаря чему были выявлены несколько нарушителей Закона, а также пара-тройка чужаков, охотившихся на территории Князя. Князь карал не всех преступников, но знать предпочитал о каждом.
В отличие от большинства вампироманов Николай не стремился к бессмертию. Само общение с ожившими мертвецами доставляло ему специфическое чувственное удовольствие. Препарируя трупы, особенно если на его стол попадала молоденькая и симпатичная девушка, Николай любил предаваться сладостным мечтаниям о том, как покойница поднимается и заключает его в объятия… Нет, он не был некрофилом, секс с неподвижным трупом его не привлекал. Николай хотел именно так: холодная окоченевшая красавица вдруг встает наподобие Панночки из «Вия» и ласкает его… Удивительно, но однажды его фантазии превратились в реальность самым комическим образом.
В морг доставили мертвую девицу, которая вдруг эффектно ожила на прозекторском столе как раз в тот момент, когда Николай собирался сделать первый надрез на ее теле. Это была молоденькая вампирелла, из новообращенных, из числа готов, выросших на мистических романах и романтических ужастиках. Она откровенно наслаждалась своим новым ни живым, ни мертвым существованием и не раз пугала смертных, разыгрывая сцены внезапного «оживания». Пугать она любила даже больше, чем пить кровь… и через несколько месяцев поплатилась за это: ее выявили и убили Охотники. Вп