– Давай, майор, знакомиться!.. – продолжил всё тот же абрек. – …Как ты, наверное, и сам понял, я и есть, тот самый Хоза! А теперь рассказывай: с какой целью ты меня разыскивал?
– В начале освободи заложников!.. – жёстко ответил майор. – …Я здесь! Твои условия выполнены, прибыл я один и уже без оружия!..
– Какой разговор, брат!.. Конечно, отпустим! Мы вовсе не такие кровожадные, как это может показаться. Ни к чему нам лишние жертвы. Однако вначале мы должны с тобой кое о чём договориться!..
– Сам-то понимаешь, о чём сейчас просишь?.. – на сей раз, Князев усмехнулся с некоторой издёвкой. – …О чем, по-твоему, может договориться кадровый офицер Российской Армии, который мочил вас всю свою сознательную жизнь!.. И бандит, у которого руки по локоть в крови?.. И ты ещё смеешь заявлять, дескать, вовсе некровожаден!.. А как на счёт двух трупов, оставленных совсем недавно на Декабристов? С Амином, тут всё ясно. А бабу-то свою, Наташку!.. Зачем?
Лариса
Кто знает… Быть может, Лариска за всё то время, которое она прожила в официальном браке с Валерием, вот такого Князева, каким он был нынче, увидела впервые.
Так уж вышло, что в последние годы их совместной жизни Князев был рядом с Лариской не слишком-то и часто, лишь во время своих коротких отпусков. Когда майор либо стонал от фронтовых болячек; либо пил, заглушая спиртным (как он сам выражался) раны душевные. Впрочем, если разобраться и глянуть на ту былую ситуацию нынешним Ларискиным взглядом, то и пил-то Князев, в общем-то, не более других. Однако если раньше, в первые годы брака, её подвыпивший муж был непременно весел и бесконечно щедр на всевозможные комплименты и подарки, то позже, алкоголь вводил его в некое уныние, а то и вовсе вселял в мужа некую агрессию. Потому и бесил её Валера своим, по большей части непредсказуемым поведением. Ко всему прочему, на Ларискины мироощущения, подсознательно накладывались воспоминание из её собственного детства, с вечно пьяным и неуправляемым отцом. Возможно, именно поэтому и терпеть она не могла мужиков, дышащих на неё алкогольным перегаром. Она бы ещё могла смириться с одной-двумя вечеринками по поводу возвращения, но когда тот «запой» растягивался на несколько дней к ряду, с «военными песнями» и прочей армейской атрибутикой – уж тут, увольте…
Как правило, спустя неделю, а то и другую Валерка всё же остепенялся. Будто выветривался из него весь прошлый негатив, привезённый с войны. А впрочем, и в тот оставшийся скоротечно-трезвый период Князев предпочитал заниматься с сыном, едва обращая своё внимание на законную супругу. Дескать, есть она, и есть…
В общем, с определённого момента что-то в их совместной жизни основательно разладилось. Да, и что это была за жизнь? Сплошное мучение. Лариска уж и вовсе забыла, каким он был до того, до войны… Терпеть же возле себя обозлённого, недовольного всем и вся (к тому же психованного по любому поводу мужика), она была не в силах. Кажется, нечто схожее испытывал и Князев. Слишком гордые и независимые были Лариска с Валеркой – каждый гнул свою линию, пытаясь переделать супруга под себя. Понять же партнёра никто не пытался. Да, собственно, и не было на то особого желания. И в какой-то момент, Князев стал Ларисе не просто безразличен. Он стал ей противен.
«Да, ведь он пьёт!..» – именно так, в последние годы Лариска и объясняла подругам свою открытую неприязнь к мужу. При этом дама вовсе не брала в расчёт то, что Валеркины злоупотребления могли быть вовсе не причиной, а являлись следствием неких подводных течений в их семейных взаимоотношениях. Грех о том думать, и уж тем более говорить вслух, но спустя какое-то время, Лариска с нетерпением ждала вовсе не того дня, когда муж вернётся домой, а когда это опостылевшее существо вновь отправиться на свою проклятую войну и, возможно, никогда оттуда уже не вернётся. А потом, после дикой ненависти к своему супругу, вдруг пришло полное безразличие. Лариска уже не жаловалась на свою несчастную бабью долю.
«У меня хорошая и просторная квартира в центре города!.. Деньги он таскает совсем даже не плохие! Можно и вовсе не работать. Да, и ладно!.. Пусть всё будет так, как есть. Ну, а нечастое и недолгое присутствие в доме, уже чужого мне человека, с горем пополам, как-нибудь сумею перетерпеть!»
Собственно, именно от этого самого серого и унылого безделья и потянуло Ларису на различные авантюры. Появилась некая потребность в разнообразии и новизне ощущений. Как нельзя, кстати, подвернулся и «друг семьи». Он был не женат, полностью свободен, с шикарной машиной. В отличие от Князева, он был предельно тактичен и внимателен. А главное: «друг семьи» заглядывал в гости именно тогда, когда муж отбывал, в свои чёртовы командировки, когда ей было особенно тоскливо и одиноко.
Здесь обязательно следует отметить и тот факт, что какой-либо вины Лариса за собой вовсе не чувствовала. Угрызения совести, её так же были чужды.
«Нет-нет! Измена, это нечто иное. Это как в омут с головой, когда отдаёшь себя всю и без остатка. А тут, подумаешь!.. Если и провела я чудесный вечер… Ну, или там замечательную ночь с посторонним мужчиной. Просто развеялась, слегка повеселилась. Лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт. То же самое, что сходить в кино; в театр; на концерт – всего лишь приятные воспоминания. Чем-то ж я должна заниматься, пока муж мой пьёт, да воюет? Ох, как не хочется мне терять свою молодость одной-одинёшенькой в четырёх стенах. И ещё неизвестно, с кем Валерка проводит эти самые командировки. Да, собственно, я ему и не запрещаю. Потому и сама, так сказать: в праве!..»
Ну, а нынче у Ларисы, будто заново открылись на Валерия глаза. Когда её колотило от страха; когда она шарахалась от любого движения, исходящего от посторонних людей, часом ранее внезапно ворвавшихся в её квартиру, он спокойно стоял перед ними, без оружия и тени страха. К тому же не просто стоял, он ещё и пытался диктовать им свои условия. Князев не просто «не боялся», он в наглую демонстрировал свою неприязнь и презрение к этому кавказскому сброду. Это был мужчина, а не пьяная тряпка. По крайней мере, сейчас он был достоин уважения.
«Ну, а чему тут удивляться? Князев просто обязан знать, как вести себя в подобных ситуациях. Должен он знать и о том, как следует с ними говорить, общаться. Работа у него такая. За это он, собственно, и получает зарплату, звания, должности… О боже, о чём это я? Какая, к чёрту работа? Ведь он пришёл сюда, ради нас… В том числе и ради меня! И, пожалуй, я действительно была полной дурой. Ведь тут не мудрено и с ума сойти, спиться, удавиться – если каждый день ты имеешь дело вот с такими отморозками. Тут не то, чтоб сохранить здравый смысл… Тут, дай-то Бог, удержать свою психику в разумных границах!
Бедный ты мой, Валерка! Как же мне хочется скорейшего разрешения этого безумного и бесконечного кошмара. Валерочка, ну пожалуйста, разберись с ними, как положено… Защити и огради нас от этой сволоты. Помнишь, как тогда, в юности? Когда ты отбил меня у Салмана… Помниться, я как-то слышала о том, что критические ситуации, подчас объединяют и сплачивают даже самых заклятых врагов. Авось и у нас с тобой, Валера, всё наладится. Если данный ужас закончиться благополучно, то обещаю!.. Нет, клянусь сама себе!.. Ни слова плохого о тебе более не скажу. Если ж примешь меня обратно, до гробовой доски буду образцовой и верной женой. Только бы никто из нас не пострадал, не погиб. Прошу тебя, Боже!.. Если же нужна тебе обязательная жертва, тогда забирай мою жизнь!..»
– Валера, будь осторожен!.. Они здесь ни все!.. – шепнула Лариса, хоть чем-то, пытаясь помочь Князеву. – …Ещё кто-то в спальне.
– Цыц баба, когда мужчины разговаривают!.. – прикрикнул на неё Хоза. После чего, он вновь перевёл свой взгляд на офицера. – …Майор, своей дружбы я тебе вовсе не предлагаю. Ты правильно говоришь: мы были, и всегда будем врагами. Речь ныне идёт о временном перемирии, о заключении между нами разового, паритетного договора на взаимовыгодных условиях, ни в коем случае, не ущемляющем самолюбие и гордости каждого из нас!..
– О чём-либо говорить или что-то обсуждать, я буду готов лишь после того, как вы освободите заложников! – стоял на своём Князев.
– Командир, быть может, ты несколько подзабыл, где и в какой ситуации ты ныне находишься? Это вовсе не Ичкерия. И вокруг тебя нет, привычной для тебя роты оккупантов-головорезов. Сейчас не ты топчешь мою землю, и это не наши близкие находятся в оптике ваших прицелов. Для тебя, командир, ситуация вывернулась наизнанку; изменилась на абсолютно противоположную. Вот и почувствуй, каково оно – быть в нашей шкуре. Потому и условия диктуем тут мы!
– Хоза, в переводе с чеченского!.. – Князев вдруг прервал под затянувшийся монолог небритого кавказца. – …Кажется «воробей»?
– Да!.. – нехотя кивнул головой Хоза. – …И что с того?
– Вот я и вижу, чересчур расчирикался!.. – усмехнулся Князев. В это самое мгновение сын майора хихикнул нервным смехом. Что придало офицеру ещё больший кураж. – …Говори по существу: чего хочешь?
– Хочу я, не так уж и много!.. – не обратив внимания на смех подростка, чеченец продолжил. – …Предлагаю всё вернуть на круги своя!..
– Имеешь в виду, полный вывод российских войск из Чечни?.. – вновь отшутился Князев.
Про себя же майор подметил: «Как-то не тянет этот самый Хоза на главаря бандформирования. Не приходилось мне видеть ни одного горца и, уж тем более, чеченского командира, который так спокойно отреагировал бы на откровенное оскорбление в свой адрес. Да, и кликуха у него, какая-то чмошная!.. С воробьиным прозвищем, прямая дорога в «шныри», типа «подай-принеси». Трудно представить себе, хоть вора в законе, хоть авторитета или того же полевого командира, с этакой «шестёрочной» кличкой. Не стоит ли за ним, кто-то посерьёзней?..»
– Нет, командир! Не о «выводе» вашей армии, идёт нынче речь. Я о более реальном; о более приземлённых вещах годичной давности. Как ты посмотришь? Если я, к примеру, верну тебе практически все, что ты потерял во время своего последнего финансового «дефолта»?.. Ты вновь займёшься коммерцией. Живи в своё удовольствие: сына воспитывай; да жену тискай. Согласись с тем, что своё ты уже отвоевал. Так оставайся здесь, в родном городе. Опыт досрочного расторжения контракта у тебя имеется. Да, и сослуживцы наверняка тебя поймут. Вряд ли, кто-то из них усмотрит в данном демарше какую-то трусость или слабоволие. Как видишь: ничего сверхъестественного. При этом ты никого не