Виктор достал из кармана пачку сигарет и протянул её пленному полевому командиру.
– Не скалься, Аслан!.. Закуривай. Обратный путь у нас будет неблизким.
– И всё же, командир!.. Ты глубоко заблуждаешься, если считаешь себя победителем. Это мои горы, моя земля. Никуда я отсюда не уйду!.. – едва ли не торжественно произнёс Хайдулаев.
– Значит, потащим силой! – сплюнул Горбунов.
– Нет!.. – сверкнув глазами, переполненными ненавистью отрезал чеченец. – …Потому как война эта, кончилась именно для вас!..
Быть может, бдительность федералов притупила полная отрешённость Аслана, его монотонная речь и медлительность в движениях. Так это было или иначе, да только не уловили они тот самый момент, когда боевик, откуда-то из-под густой бороды извлёк на свет угасающего костра две гранаты.
Когда Хайдулаев разжал свои кулаки, офицеры поняли, что обе чеки: как с первой, так и со второй гранаты были уже сорваны…
Даудов
Колония особого режима № 131.
(«Чёрный дельфин»)
Двадцать восьмое декабря 18.40 (в.м.)
– О-о! Никак соседа мне подогнали!.. – радостно воскликнул зек, когда в его «двухместку» завели нового сидельца. Камерная дверь с грохотом затворилась. – …Ты кто такой, мил человек?
– Кто-кто?.. Конь в пальто!.. – резко ответил «новосёл», разминая затёкшие от стальных оков кисти рук. – …Ещё раз вякнешь, удушу! Терять мне нечего, ведь я пожизненник.
– Урюк, а я, по-твоему, кто? Или ты считаешь, будто бы, упекли меня в «Чёрный дельфин» за кражу пирожков? Абрек, на моей совести двадцать пять трупов! Я уже успел пережить здесь двоих борзых. Примерно таких же, как ты. Тебе, чертила, дружить со мной надо. В этой камере мы не один год вместе проведём. Вместе будем до тех самых пор, пока кто-то из нас копыта свои не отбросит. Ещё раз спрашиваю: ты кто?
– Ладно-ладно, не быкуй! Притомился я чё-то, потому и злой. Салманом меня зовут. Салман Даудов!.. Слыхал, наверное, обо мне? – с определённой гордостью представился бывший полевой командир.
– Не-а. Не слышал!.. – равнодушно ответил абориген. – …Ты, очевидно, из чеченских боевиков? Я в курсе того, что на Кавказе разгорелась некая заварушка. Однако попал я сюда ещё до этой самой войны, потому и все ваши тёрки мне пофиг. Будем знакомы, Салман. Я Никола-курганский!.. – представился двухметровый верзила с пудовыми кулаками. При этом лицо его было круглым, улыбчивым, слегка наивным, если не сказать: придурковатым. В общем, совсем уж безобидным.
– Получается, ты здесь уже давненько!.. – поняв, что приструнить сокамерника своим боевым авторитетом ему вряд ли удастся, Салман перешёл на более миролюбивый тон. – …Тогда рассказывай, что здесь за житуха? Какие порядки? На что можно надеяться?
– Надеяться?.. – с некой чертовщиной в глазах переспросил Никола. – …Надеяться, конечно, можно… На то, что через двадцать пять лет, тебя теоретически могут освободить. Спросишь: почему теоретически? Ну, во-первых!.. За последние три года перед условно-досрочным освобождением, у тебя не должно быть нарушений режима. А это маловероятно. Во-вторых, до этого ещё очень далеко. Самому продолжительному пожизненному сроку в России, чуть больше десяти лет.
Ну, а так… Живём мы по обычному распорядку. Подъём в шесть утра; отбой в десять вечера. Завтрак, утренняя прогулка, медицинский осмотр, обед, обход администрации. И это изо дня в день!..
– Прямо, как в санатории!.. – усмехнулся Салман.– …Сравнительно недавно, я отдыхал в Турции!..
– Это на первый взгляд!.. – Никола оборвал Даудова на полуслове. – …С тем, что кормят здесь неплохо, я, пожалуй, соглашусь. Однако здоровье из тела выходит чересчур быстро. Сказывается отсутствие солнца, потому и кости склонны к переломам и мускулатура дрябнет. От ежедневного безделья ломается психика. Появляются всякие глюки и всевозможные видения. От истощения нервной системы дают сбой и прочие внутренние органы.
Первый мой сокамерник скурвился, буквально за три года. Почки у него отказали. Второй, хоть и был живчик, однако, на пятом году так же сгинул. У этого печень перестала кровь очищать. Он, вообще, был каким-то странным. Не поверишь, приручил таракана! Ухаживал за ним, как за котёнком. Кормил, спать укладывал рядом с собой. Всё самку ему пытался найти…
Здесь, скажу я тебе, вовсе неосязаемая и, тем не менее, самая страшная пытка. Пытка ограниченностью пространства и полная безнадёжность в стремлении когда-либо покинуть данные стены. Отчего у многих, пусть и очень сильных личностей, запросто сносит крышу.
– Имеешь в виду полнейшую изоляцию от внешнего мира?– попытался уточнить бывший полевой командир.
– Почему «полнейшую»? Письма без ограничений. А вот посылки, лишь раз в году. Ещё могут быть два краткосрочных свидания по четыре часа. Да разве ж подобное издевательство, может называться свиданием?
– Ты, это о чём? – насторожился Салман.
– О том, что сидеть ты будешь в наручниках. По одну сторону решётка, по другую твой родственник. Кстати!.. Если ты женат, можешь считать, что уже не женат. На свиданки, как правило, приезжает мать. Очень редко сестра. Тогда как жёны, почти всегда предпочитают сразу «похоронить» пожизненника.
– Ну, это мы ещё посмотрим!.. – тотчас возразил Даудов. Многим или почти всем словам своего сокамерника Салман вовсе не верил. Считал их обычной бравадой «опытного сидельца». По крайней мере, он ставил их под большое сомнение.
– Да тут, смотри не смотри, а покинуть тюрягу ты сможешь не ранее, чем через четверть века! Бежать отсюда невозможно. И срок тебе никто не сократит. Если сейчас тебе около сорока, то из тюрьмы ты выйдешь уже глубоким стариком, лет под семьдесят. И то, если выйдешь…
– Хорош, пугать!.. – возмутился чеченец. – …Давай, рассказывай, с чего это вдруг, ты назвал свидания издевательством?
– Во-во!.. – ухмыльнулся в ответ Курганский. – …Именно такие, как ты!.. То есть, совсем недавно осуждённые. Обычно и требуют свиданку. У тебя ещё не утрачена связь с внешним миром. Вы ещё тоскуете по нему, событиями разными интересуетесь. Однако получишь ты, своё долгожданное свидание не сразу, лишь спустя какое-то время. Когда и говорить-то уже будет не о чем. Потому и отведённые четыре часа, как правило, никто не выдерживает. Напомню, проходят те свидания под контролем. Вертухай следит за тем, чтоб зек случайно не откусил родственнику нос, ухо или палец!.. – Никола вдруг дико заржал.
– Как я понял, это пример из твоего личного опыта? – на всякий случай, с некоторой опаской поинтересовался Даудов.
– А чё?.. Всякое с нашим братом бывает!.. – несколько смущаясь, пояснил зек и вновь загоготал во всю глотку. – …Шутка! Вертухай для того, чтоб заключённому ничего не передали. В общем, ты и сам, и твой родственник вымотается на том свидании уже через пару часов пустого трёпа. А о чём, собственно, базлать? Ведь всё, одно и то же: пол, стены, потолок, сокамерник. Слушать новости? Так лично меня, события, происходящие на воле, больше раздражают, чем интересуют…
Прохаживаясь из угла в угол, Никола, словно невзначай провёл рукой по ягодице Салмана. Произошло это как-то спонтанно. Даудов в бешенстве отпрянул, попутно саданув аборигена камеры в ухо. Удар был достаточно мощным, и, тем не менее, зек устоял. Более того, он улыбнулся, словно и не было никакого удара.
«Вот придурок! Ему что же, совсем не больно?»
– Нас ещё и не так здесь лупцуют!.. – будто услышав вопрос, пояснил верзила. – …Мы, люди привычные!.. – после чего, присев на самый край койки, добавил. – …А попка у тебя упругая. Это хорошо!
– Ещё раз тронешь, и я размозжу твой череп о стену!.. – процедил сквозь зубы Даудов.
– Да ладно тебе!.. – Курганский изобразил на своей физиономии невинную гримасу и как ни в чём не бывало, продолжил. – …Через полгода я буду третьим в этой тюряге, кому удастся преодолеть первый рубеж заключения. Десятилетку. Мне добавят ещё одно свидание, уже долгосрочное. Двое суток в отдельной комнате с матерью или женой.
– Ты ж, помниться, говорил!.. Будто бы жёны сразу отказываются от пожизненных?
– Так и есть. И что с того? Мать свою буду «жарить»!.. – на лице Николы сверкнул по-настоящему звериный и абсолютно безумный оскал. Словно из-за спины добродушного и беззлобного с виду человека, вдруг выглянуло лицо самого дьявола и тотчас исчезло. От подобной метаморфозы, даже Салмана, повидавшего всякое, слегка покоробило. А зек, со спокойным и вновь миролюбивым видом, будто говорил он о самых простых и банальных вещах, продолжил свои пояснения. – …Просидишь здесь с моё, ни то, что бы мать, отца родного «загнёшь»!..
«Уж хер тебе!.. – возразил про себя чеченец. – …Это вы, мясники, всевозможные выродки и дебилы, будете гнить тут до скончания века!.. Лично я задерживаться в этом аду более года вовсе не намерен. Ни для того я воевал; ни для того зарабатывал свои миллионы. Я всегда знал, и по сей день, уверен в том, что неподкупных людей, просто не бывает. И уж тем более, здесь, в российской тюрьме. Мне бы только выйти на главного, на начальника. Ну, а далее, можно попробовать инсценировать мою скоропостижную смерть… Или подогнать под мою персону некую хитровыеб… амнистию. Если надо будет, так посажу я вместо себя какого-нибудь недоделка. Короче, вырвусь. Ведь я ещё в состоянии оплатить любой из возможных вариантов.
Наверняка найдутся и те, кто будет заинтересован в моём досрочном освобождении.
Ведь во время суда я и словом не обмолвился о своём Кремлёвском друге. Хотя, мог… Терять-то мне было вовсе нечего. Теперь же, в его интересах начать строить мостки к моей свободе. Адвокаты; родственники; братья по оружию… В конце концов, тот же Хайдулаев. Уверен в том, что сложа руки, Аслан сейчас вовсе не сидит… В общем, незачем мне пока суетиться. Всё должно разрешиться само собой. Ну, разве что… Действительно, попробовать найти общий язык с начальником данной тюрьмы, старшим конвоиром или, с кем-либо ещё. Не думаю, чтобы кто-то из них откажется, скажем, от квартиры в центре Москвы. За самое скромное пожелание, предоставить мне отдельную камер