— Здесь сказано, что затронуты как слизистая, так и подслизистая и что нет никаких признаков ни рубцов, ни санации.
— Агент Пендергаст, для меня эта медицинская терминология — чистая абракадабра.
Пендергаст прокрутил отчет до последней фотографии — единственной фотографии пищевода Куорлза, сделанной экспертом ФБР.
— Травматическое повреждение или нет, но это определенно не плоскоклеточная карцинома, — сказал он.
Пикетт громко вздохнул:
— Говорит доктор Пендергаст…
— Эксперт группы обуви и покрышек, которого я отправил в Китай менее чем неделю назад, не страдал последней стадией рака пищевода. Это я могу вам точно сказать.
— Тогда что же это?
— Я говорю именно то, что, вероятно, подразумевает наш медицинский эксперт, хотя он в данных обстоятельствах максимально дипломатичен. Повреждение пищевода вызвано не раком или падением. Его причина — глубокие ожоги.
— Ожоги?
— Третьей степени, при которой ткани уничтожаются вплоть до соседних органов.
Следующая пауза оказалась более длительной.
— Что именно вы хотите этим сказать?
— Специалиста Куорлза пытали. Ему в горло ввели специально приспособленный для этого гастроскоп.
— Специально… приспособленный?
— Да. Их можно купить, если знаешь где. Медицинские инструменты, предназначенные не для лечения, а для того, чтобы делать кое-что обратное. Гастроскопы обычно оснащаются подсветкой, камерами, крохотными скальпелями для взятия проб на биопсию. Но они могут оснащаться и электрическими зондами, прижигателями. Метод пытки, не оставляющий видимых внешних следов, только внутренние.
— Господи боже…
— Куорлз звонил мне три дня назад. Он сказал, что, скорее всего, нашел производителя ботинок. Это маленькая компания, работающая на ограниченный круг клиентов, включая и маклера, который сравнительно недавно заказал триста пар именно таких ботинок.
— Что-нибудь еще?
— Да. Он сказал, что заказ сопровождался некоторыми необычными требованиями. Еще он сказал, что, по его мнению, это был деликатный заказ и, если он будет копать глубже, это может обернуться проблемой для него.
— И?
— Сэр, для Куорлза не было особой разницы, заниматься делом в Китае или исследовать обувь и галстуки в Хантсвилле. Но он не был агентом, и его базовая подготовка не включала работу под прикрытием. Он считал, что нашел производителя и посредника. Мы, конечно, хотели бы узнать, кто покупатель, но я сказал ему, чтобы он действовал по своему усмотрению, а если почувствует какую-нибудь опасность, то должен оставить все попытки и немедленно покинуть Китай.
— Он назвал имя производителя или посредника?
— Нет. В тот момент у него не было причин рассказывать мне больше — по соображениям безопасности или чего-то другого.
— Безопасности? Мне кажется, что, когда у вас состоялся этот разговор, уже было слишком поздно.
— Мне это тоже пришло в голову.
— А вам не приходило в голову, что если они, кто бы они там ни были, зашли так далеко, то Куорлз, вероятно, сказал им все, что они хотели знать?
— Приходило.
— Он сообщил им о нашем интересе к тому, кто заказал эти ботинки, и назвал имя агента, который ведет это дело. То есть ваше имя.
— Настоящий вопрос состоит вот в чем: как они узнали, насколько близко он подошел? Мы с Куорлзом использовали меры предосторожности первого уровня.
— Это важный вопрос. Как вы собираетесь продолжать? — спросил Пикетт секунду спустя.
— Я бы хотел поразмыслить об этом до утра.
— Хорошо. Думаю, можно быть уверенным, что это трагическое развитие событий говорит нам по крайней мере об одном: люди, с которыми мы имеем дело, весьма искушенные и у них удивительно длинные руки. Я официально предупреждаю вас: будьте начеку. И передайте то же самое Колдмуну.
— Когда смогу с ним связаться — непременно.
Телефон замолчал, и Пендергаст убрал его в карман. Солнце ушло за горизонт, оставив после себя сияние чистейшего коричного света. Констанс вернулась на свое место. Пендергаст не пытался скрыть от нее конец разговора.
Она допила аперитив и поставила бокал на стеклянный столик.
— Ты кого-то потерял, — сказала она.
— Боюсь, это слишком мягко сказано. Один человек, действуя по моим инструкциям, подвергся пытке и был убит.
Констанс не ответила на это. Она просто взяла его за руку, и они молча сидели, пока медленно гас дневной свет.
— Каким он был? — спросила она наконец.
— Он был смелым человеком и умер, исполняя свой долг. — На лице Пендергаста мелькнуло мрачное выражение. — Более высокой цены никто не может предложить.
Немного помолчав, он сказал:
— Хочу тебя предупредить: эта новость не просто трагическая. Оно может означать, что нам тоже грозит серьезная опасность.
— Да? — Выражение лица Констанс не изменилось. — В таком случае нам лучше поторопиться.
— С чем?
— С обедом. Я умираю с голода.
Они встали — Пендергаст легонько обнял Констанс за талию, отчасти ласково, отчасти покровительственно, — спустились по ступенькам крыльца и направились к ресторанам на Каптива-драйв.
39
— Это здесь, — сказал Смитбек.
Флако свернул с федерального шоссе № 41 на Келлог-стрит. Посмотрев вдоль улицы, Смитбек немного расслабился. Все было так, как он и помнил: Келлог принадлежала к тем улицам, дома на которых, прежде большие частные резиденции, были переделаны под юридические фирмы, врачебные кабинеты, симпатичные офисные здания со стильными деревянными табличками, сообщающими названия компаний и фирм.
Он мрачно отметил, что они находятся всего в нескольких шагах от мемориальной больницы имени Ли.
Смитбек вложил все, что у него было — тело и душу, — в то, чтобы этот момент настал, тщательно продумав свои действия. Он предложил переделать несколько страниц рукописи, чтобы внешний вид был получше. Попросил расческу, чтобы хоть немного привести в порядок волосы. Делал все, что приходило ему в голову, чтобы Флако — который по возвращении Карлоса явно начал сомневаться — продолжал мечтать о богатствах Голливуда, а не думал о ярости Бахвала. Пришла ночь, медленно ползли часы, волнение Смитбека все нарастало. А что, если Флако струсит? Что, если Карлос никуда не уйдет? Каждый час приближал обещанное возвращение Бахвала. «Я вернусь и сломаю тебя».
Когда Флако молча принес ему завтрак, Смитбек прибег даже к такому ходу: стал требовать часть воображаемых прибылей.
— Слушай, — сказал он, — если Эль-Асеро и в самом деле станет хитом, — ну, франшиза там, понимаешь? — я думаю, нам надо теперь же договориться о том, какой у меня будет процент. Я ведь знакомлю тебя с Биллом, верно? Обычно агент получает пятнадцать процентов. Но я не хочу жадничать, я возьму десять, может, двенадцать, — мы поговорим об этом потом, когда вернемся сюда.
Флако бросил на матрас тарелку с тортильей и бобами, развернулся и вышел, не сказав ни слова. Смитбек не знал, зацепили ли молодого бандита разговоры о богатстве и о его собственной готовности вернуться в пленение на стокгольмский манер. Он даже не был уверен, понял ли его Флако.
Следующие два часа были самыми долгими в его жизни.
Потом дверь камеры неожиданно открылась. На пороге стоял Флако.
— Выходим сейчас, — сказал он.
— Но моя одежда, лицо…
— Это в машине. Карлос вернется к полудню. И никаких денег ты ни хрена не получишь.
Значит, громила все-таки куда-то уехал. Смитбек поспешил за Флако по узкому коридору, затем по другому такому же. После нескольких дней в камере он чувствовал себя необычно, делая больше двух-трех шагов зараз. Неожиданно Флако открыл металлическую дверь, и они вышли на яркое солнце. Смитбек остановился, на мгновение ослепленный.
– ¡Date prisa![59] — тихо приказал Флако, схватил Смитбека под руку и ткнул его пистолетом в бок.
Они оказались в проулке, где Смитбек и попал в засаду. Рядом с дверью стояла сливочного цвета «импала»-купе шестидесятых годов. Смитбек видел множество таких машин, когда работал полицейским репортером в Майами: транспорт гангстеров, разбитый и потрепанный, но все еще пригодный для езды. Внутри он нашел бумажный мешок с расческой, дешевыми солнцезащитными очками, упаковкой влажных салфеток и сложенной футболкой с логотипом какой-то местной музыкальной группы. Флако выехал на бульвар, потом свернул на север, на Сорок первую, а Смитбек тем временем снял грязную рубашку, натянул на себя футболку и принялся как мог счищать грязь с брюк. Зеркало на пассажирском щитке отражало пугающую картину: окровавленное лицо в брызгах блевотины, с темными спутанными волосами и отросшей щетиной. Со щетиной он ничего поделать не мог, но несколько влажных салфеток отчасти приблизили его лицо к норме. Солнцезащитные очки и искусно зачесанные набок волосы хорошо скрыли синяки. Когда он закончил, машина уже находилась в центре города и быстро приближалась к Келлог-стрит. Смитбек убрал свою рубашку в бумажный пакет, свернул его и бросил на пол, как раз когда они выехали на Келлог. У него не осталось времени подготовиться к тому, что должно было произойти.
Но что должно было произойти? Все его усилия были направлены на этот момент: добраться до центра, уехать подальше от этой дьявольской тюрьмы. Он не знал Форт-Майерс достаточно хорошо, чтобы сочинить что-нибудь получше; ему пришлось импровизировать. Одно было ясно: он не может просто так выскочить из машины и пуститься наутек. Флако пристрелит его без малейших колебаний, а потом, обдирая покрышки, понесется назад в tienda[60] и будет судорожно придумывать удовлетворительное объяснение преждевременной кончины Смитбека. Единственный его шанс — увидеть проходящего мимо копа. Но, как и обычно, когда тебе нужно, ни одного копа поблизости не было, и Смитбек понимал, что его время истекает. Приблизительно в полумиле впереди начинался другой квартал, менее престижный, менее благополучный, где ухоженные здания уступали место домам флоридской бедноты.