— Что они здесь делают с вами? — спросил Колдмун.
— Не знаю. Эксперименты.
— Какого рода эксперименты?
Человек отрицательно покачал головой:
— Они забрали нашу одежду, дали нам вот это. Сначала мы жили в общей комнате. Потом нас перевели в эти камеры. Каждому присвоили номер.
— Когда это случилось?
— Пять недель назад. Может быть, шесть. Это было время первого эксперимента.
— Первого?
— Да. Каждые девяносто минут во время того эксперимента они приходили и забирали кого-нибудь новенького. Кого-нибудь из последней камеры. Когда последняя камера пустела, всех перемещали на одну камеру.
— Теперь в последней камере вы.
— Да.
— Куда их уводили?
— Не знаю.
— А когда они возвращались?
— Они не возвращались.
— Вы не знаете, что происходило потом?
— Один раз мы видели, как вывозили тела. Искалеченные тела. И пошли слухи. Слухи о пытках. О каком-то средстве, которое сводит людей с ума.
— Сколько времени продолжался этот эксперимент?
— Две недели с перерывами.
— А после этого?
— Ничего. Вот только теперь они начали новый эксперимент.
— Второй?
— Да.
— И сколько человек уже забрали?
— Пока только одного.
— Из этой камеры?
— Да.
— А когда придут за следующим? — спросил Колдмун.
— В любой момент. Они уже опаздывают.
Черт.
— И кто же это будет?
Человек помолчал, потом показал на одного из двух других:
— Луис. Они забирают по номерам.
Колдмун посмотрел на человека по имени Луис. Тот был высоким и худым, лет пятидесяти, с темными глазами и — как и у остальных — затравленным взглядом. Он был ниже Колдмуна, но ненамного.
— Я вхожу, — сказал Колдмун. — Потеснитесь, пожалуйста.
Колдмун поднес магнитный ключ к пластине на двери. Раздался щелчок, в замке загорелся зеленый свет. Колдмун вошел внутрь и повернулся к ним:
— Я здесь, чтобы вас освободить. Но вы должны делать в точности то, что я скажу.
Они переглянулись и одновременно кивнули.
62
Солдаты выкатили Пендергаста из лаборатории, генерал шагал следом. Они вошли в другую дверь и оказались в тускло освещенном помещении для наблюдения. Там было пусто, если не считать покрытого ковром пандуса, ведущего к ряду стульев перед длинным окном, из которого открывался панорамный вид на лабораторию.
— Поставьте его перед окном, — приказал генерал. Он сел рядом с Пендергастом. — Миз Алвес-Ветторетто, садитесь, пожалуйста. Нам здесь будет удобно. Видимость тут прекрасная, а по интеркому мы услышим, что там будет происходить.
Пендергаст увидел, как санитары выкатили кресло с судорожно дергающейся Гладстон в центр лаборатории и поставили ее над большим сливным отверстием в плиточном полу.
— Генерал, одно я вам могу гарантировать, — сказал Пендергаст.
— И что же это?
— До рассвета вы не доживете.
Генерал всплеснул руками, словно отгоняя комара:
— Ну к чему эти избитые фразы? Как сказала Айн Рэнд: «На протяжении веков рождались люди, которые делали первые шаги по новым дорогам, вооруженные только собственным видением». Будучи агентом ФБР, вы всего лишь винтик в существующем положении вещей, часть бесполезной бюрократии, известной как правительство Соединенных Штатов, созданное для того, чтобы ставить препоны таким людям, о которых говорила Рэнд.
— И к которым, конечно, принадлежите вы.
Генерал улыбнулся:
— Мне нужно отдать несколько распоряжений, поэтому я оставляю вас, мистер Пендергаст, наблюдать за происходящим. И конечно, останется миз Алвес-Ветторетто: она уже некоторое время просит показать ей это.
Женщина кивнула.
— Охранники тоже останутся. Чтобы не случилось никаких неожиданностей. — Он повернулся и рявкнул: — Капрал, принеси в лабораторию заточенный паранг. Быстро!
Солдат отдал честь и вышел.
Генерал улыбнулся Пендергасту:
— В ходе тестирования мы давали испытуемым самое разное оружие: острое, тупое, куски металла, сабли, всевозможные предметы, какие могут оказаться под рукой у человека в состоянии НЦВСТ. Иногда они так портачили, вы и представить себе не можете. В данных обстоятельствах заточенный, как бритва, паранг — наиболее милосердный инструмент. Обычно наши подопытные истекают кровью до смерти или же их избавляют от страдания, но в данном случае мы окажем доктору Гладстон срочную медицинскую помощь, чтобы спасти ей жизнь.
— Как это человечно с вашей стороны.
— А теперь я вас покину.
Пендергаст посмотрел в окно. Гладстон находилась в середине лаборатории, по-прежнему обездвиженная в кресле. Судя по ее виду, она пребывала в ужасе. С одной стороны от нее стоял доктор с нетерпеливым выражением на лице, с другой стороны торчали два санитара. Доктор опять снял очки и протер стекла.
Пендергаст повернул голову к Алвес-Ветторетто. Женщина ответила ему холодным взглядом.
— Изабель, вы проделали немалый путь. В последний раз я видел вас в роскошном нью-йоркском офисе, в качестве советника богатого предпринимателя, ныне, увы, скончавшегося. Очень интересно было встретить вас здесь, среди флоридских болот, в окружении банды наемников.
Женщина в ответ только выгнула брови.
— Насколько я понимаю, вы следуете собственному превосходному совету не разговаривать со мной. При всем при том, я надеюсь, вы не будете возражать, если я скажу вам несколько слов.
Единственным ответом на это был отведенный в сторону взгляд.
Пендергаст мягко продолжил:
— Не могу вами не восхищаться. Вы способны выжить в любых обстоятельствах.
Как и прежде, ответа не последовало.
— Полагаю, что в какой-то период своей карьеры вы пережили серьезное предательство, — тихо сказал он. — Иначе мне было бы трудно представить, что вы примете взгляды генерала.
Она погладила свой жемчуг.
— Однако я допустил ошибку, сказав, что вы принадлежите к военной касте. Думаю, сказать «к правительственной» было бы точнее. Скорее всего, к ЦРУ. — Он пристально посмотрел на нее напряженным взглядом. — Ирак?
Ее губы сжались.
— Могу предположить, как это произошло. Они все погибли, верно?
Ноль реакции.
— Вы были хорошим куратором. Я могу представить, что вы сблизились с ними и их семьями.
Алвес-Ветторетто снова погладила свой жемчуг, на этот раз немного нервно.
— Они научились верить вам, а вы — им. Но когда Штаты отстранились от дела, в наступление перешло ИГИЛ и убило всех шпионов и информаторов. Вместе с их семьями. Это старая история.
— Откуда вы это знаете? — тихо спросила она наконец.
— Вы пытались их спасти, — продолжил Пендергаст. — Но администрация бросила их, отказала в обещанных выездных визах. Это источник вашего разочарования.
Она повернулась к нему:
— Если вы не прекратите изображать из себя Свенгали[78], я прикажу, чтобы солдаты и вам засунули кляп в рот.
— И никто в ЦРУ не пожелал помочь. Они сказали вам: «Это война. На войне люди умирают». Я слышал те же слова на одном из этапов моей прежней карьеры.
— И что? — сказала Алвес-Ветторетто с неожиданной горячностью. — Люди на войне и в самом деле умирают. Точка.
— В масштабе истории их жизни вряд ли имеют значение. Так вам сказали, верно? Военные действия — это победы и поражения. Мораль не должна вмешиваться в военные действия.
— Конечно не должна, — подхватила она. — Цель войны — убивать.
— Что возвращает меня к этому вашему оружию, — сказал Пендергаст. — Оно восхитительно в своей простоте. Его способность оставлять инфраструктуру нетронутой… разве что немного липкой…
— Какая разница между миной, отрывающей ногу противнику, и принуждением оторвать эту ногу самому?
— Оба средства в равной мере отвратительны.
— Верно, и потому большое лицемерие делать вид, что вас приводит в ужас средство, тогда как сама война — это убийство, пожары, членовредительство. Вы думаете, это менее человечно, чем сжечь напалмом деревню, уничтожив в ней все живое?
— Напалм определенно вещь жестокая, а то и еще хуже. — Голос Пендергаста звучал спокойно, почти гипнотически.
— Так почему вы не хотите сотрудничать? Я здесь только потому, что это средство положит конец тем военным действиям, какие нам известны.
— То же самое говорил Альфред Нобель, когда изобрел динамит. Но вы упускаете из виду одну вещь.
— А именно?
— Вы можете выбрать вообще не участвовать в жестокостях войны.
— То есть стать пацифистом? Вот уж воистину жалкая философия, если ее можно так назвать.
— Человеку не обязательно быть пацифистом, чтобы противостоять глупостям войны. Вот вы, например. У вас есть выбор — вы можете выйти из игры. Вам не обязательно быть здесь, в этой комнате, наблюдать отвратительное, жестокое действие.
Алвес-Ветторетто покачала головой:
— Со мной у вас ничего не получится, Пендергаст, так что не тратьте попусту время.
Гладстон издала приглушенный звук, почти стон, пытаясь сказать что-то через кляп. Сделала еще одну попытку. Затем принялась выкручиваться из своих пут, хрипеть, стонать, мотать головой. Пендергаст увидел, что ее глаза изменились. Стали шире, глубже, в них появилось странное, пугающее выражение.
— В таком случае, — тихо сказал Пендергаст, обращаясь к Алвес-Ветторетто, — следующие полчаса станут для вас весьма поучительными.
В этот момент вернулся генерал:
— О, как раз вовремя! — Он уселся, словно в кинотеатре, наклонился вперед и нажал кнопку интеркома. — Доктор, пожалуйста, вытащите кляп у нее изо рта.
63
Памела Гладстон, прикрученная к креслу-каталке, сидела в сверкающей белой лаборатории. Ее губы чуть покалывало от липкой ленты, которую только что снял доктор. Он сделал это осторожно, чтобы причинить ей как можно меньше боли. Странно, что этот дьявол в человеческом обличье мог все же действовать с присущей докторам мягкостью.