никто прежде не приходил в себя после болезни яису. Кому могло прийти в голову, что такое возможно? Почему это считал возможным Август?
Галипэй слышит приближающиеся шаги. Возвышающиеся над ним божества потрясли его. Эти огромные, больше натуральной величины усмешки, эти застывшие руки, отведенные в замахе и готовые вонзить мечи во врага.
«Неужели я разочаровал его?» – вопрошает он богов.
– Чужакам в Пещерном Храме не рады.
Он задается вопросом, неужели он заслужил изгнание, потерпел поражение на тех фронтах, где Августу нужна сила. И вместе с тем он убежден, что где-то у самой поверхности таится нечто, незаметно для всех готовясь к неожиданному нападению. Отта очнулась. Август ведет себя совсем не так, как прежде. Два невозможных обстоятельства, как правило, связаны между собой, разве нет?
– Я здесь не для того, чтобы досаждать, – медленно произносит Галипэй. – Я только хотел помолиться.
– Само собой. Поэтому ты заранее сообщил о том, что хочешь поговорить со старейшим приверженцем храма.
Галипэй поворачивается, стоя на коленях, вежливо окидывает взглядом появившегося рядом старейшину храма. Спину он слегка сутулит, с подбородка сбегает белая борода. У него темные глаза: сначала Галипэю кажется, что черные, но потом старик смотрит на него в упор, и становится ясно, что темно-зеленый цвет этих глаз почти полностью затенили отблески красных храмовых фонарей.
– Здесь безлюдно, – замечает Галипэй, обводя взмахом руки зал.
– Численность снижается, – ровным тоном отвечает старейшина. – Аресты по приказу дворца. Казни. Тебе ли не знать.
– А-а.
Августу было некогда заниматься взятыми под стражу «полумесяцами» после того, как Лэйду бросили за решетку. Их дела остались у него в кабинете, потому что Галипэй пытался завести разговор о них.
– Можно узнать? – спрашивает старейшина. – Могу ли я способствовать твоим молитвам?
– Это ни к чему. Мне требовалось только место. Во дворце святилищ нет.
– С недавних пор во дворце царит хаос, – говорит старейшина: должно быть, он уже слышал про Отту Авиа и ее чудесное выздоровление. – Тайком пронести туда алтарь не составит труда, если уж стал набожным.
Галипэй уже всесторонне обдумал этот вопрос. И не дождался никаких откровений свыше, кроме того, что его знаний недостаточно.
– Пожалуй, во дворец и без того уже слишком много чего пронесли тайно, – замечает он. Стародавние боги глазеют на него. И равнодушно выслушивают его отчаянный вопрос: – В каких случаях киноварь исцеляет, вместо того чтобы убивать?
Если старейшина донесет на него за это, дворцовая стража сразу раскроет преступление, совершенное в Северо-восточной больнице. На удачу Галипэя, «полумесяцы» не питают ни толики преданности дворцу и ни малейшего желания защищать королевство, не получая никаких наград.
– Это невозможно, – отвечает старейшина. – Она ядовита.
– Просвети меня, – просит Галипэй. – Стены и двери у вас выкрашены киноварью. В преданиях ее называют кристаллом бессмертия. Почему?
Старейшина усмехается. Складывает руки за спиной, поворачивается, чтобы уйти.
– А я-то пришел, думая, что услышу хоть что-нибудь достойное моего времени. Это все легенды, юноша. Есть боги и есть смертные; мало что относится и к тем и к другим. От киновари нет пользы, кроме как придавать цвет красивым лаковым вещицам.
Галипэй вскакивает. Его движения полны агрессии того, кто рвется в бой, и весь храм отзывается укоризненным ропотом.
– Нет, – выпаливает он. Старейшина останавливается между рядами молельных мест. – Мы можем менять тела по своей воле, и наиболее убедительное объяснение этому – генетика. Предания не возникают на пустом месте.
– Это королевство таит в своем прошлом гораздо больше, чем ты можешь вообразить. – Хотя старейшина стоит отвернувшись, его низкий рокочущий голос разносится по всему залу, каждое слово слышится отчетливо, не оставляя поводов сомневаться. – В нем существовали воины, способные менять внешность без перескока. И знатные господа, готовые пожертвовать конечностями, лишь бы корона приняла их ци. И даже королева, которая принесла в жертву толпы своего народа в надежде достичь перевоплощения.
Должно быть, старейшина держит Галипэя за недоумка, если развлекает его байками, которые выдумывают крестьяне в провинции, чтобы пугать детей, приучая их не доверять чужакам. Галипэй поднимает глаза. И встречается взглядом с нарисованной на потолке фигурой – размерами гораздо меньше остальных, с древнеталиньскими символами, начертанными на лбу.
«Тебя приставили ко мне уже после Отты, так что я и не рассчитываю, что ты поймешь. Убей ее».
– Я хочу знать, бывало ли в прошлом так, чтобы с помощью киновари исцелили чью-то ци.
Старейшина начинает удаляться.
«Как вам будет угодно».
Галипэй отправился к тетушке за киноварью не без причины. Он мог воспользоваться любым средством. Отта Авиа лежала в коме, в больничной палате не было ни камер, ни медицинского персонала, неравнодушного настолько, чтобы отслеживать посетителей. Можно было бы прижать к ее лицу подушку и дождаться, когда она перестанет дышать. Сделать ей инъекцию любого наркотика из множества распространенных в Сань-Эре, чтобы вызвать остановку сердца. Применять токсичный порошок было незачем. Он раздобыл киноварь только потому, что его попросил Август. И лишь после того, как позднее в тот же день Август вызвал его к себе в кабинет, чтобы извиниться – ему не следовало гонять Галипэя с поручениями, он же помнит, насколько они близки, но давление на него было слишком сильным.
«Киноварь, – объявил Август, вдруг отвернувшись от окна, откуда открывался вид на колизей, – хоть и медленный, но мирный метод. В больнице ничего не заметят. А если кто-то и проведет расследование, то обратить внимание на эти признаки даже не подумает».
– Кстати, ты спрашивал, в каких случаях киноварь исцеляет, вместо того чтобы убивать. – Старейшина уже выходит из главного храмового зала, но из коридора его слова доносятся в десятки раз громче. – Ответ прост. Разумеется, когда к этому причастно божество.
Глава 11
– Ваше величество!
Дерьмо.
Едва они выходят из прежних комнат Антона, их окликает Сэйци, все еще ждущая в конце коридора. Антон прикидывает, какие варианты действий у него есть, от скрученного в комок желудка быстро распространяется паника. Если не проявить осторожность, Отта может ради забавы разоблачить его немедленно.
«Она знает, – непрерывно крутится у него в голове, – она знает, и достаточно одной оплошности, чтобы…
– Ваше величество, – повторяет Сэйци, и, когда они с Оттой проходят мимо, пристраивается к ним и идет рядом. Судя по виду, Отту это не слишком заботит. Антон слышит, как стучит в ушах его собственный пульс, отбивает удары в такт его быстрым шагам. – Гала-торжество скоро начнется. Совет просит разрешения разместить среди его членов несколько Вэйсаньна для защиты во время мероприятия.
– Да, конечно, – отзывается Антон. Что угодно, лишь бы отделаться от нее.
Сэйци делает паузу. И продолжает шагать рядом с ними, поджав губы. Они направляются в главный зал восточного крыла. Этой частью дворца пользуются редко, что сказывается на ее состоянии. Статуи мифических летающих коней, украшающие каждый атриум, смотрятся серыми не по замыслу скульпторов, а от тонкого слоя пыли.
– Если позволите, – начинает Сэйци, – разумнее было бы отменить гала, вместо того чтобы рассредотачивать стражу. Неизвестно, что задумала Лэйда. Может, ждет удобного случая, чтобы сбежать, а может, желает завершить начатое и напасть на дворец.
– Для этого у нее нет возможностей, разве не так? – вмешивается Отта. Ее голос звучит приторно-сладко, но возражений не допускает.
Сэйци морщится. Ей явно не хочется спорить с Оттой. Стражники приучены повиноваться приказам тех, кого они охраняют, и, хотя Отта не принцесса в строгом смысле слова, к этому титулу она приблизилась вплотную. Настолько, чтобы отдать приказ об изгнании Сэйци, если останется недовольна ею. Антон безмолвно упрашивает: «Пожалуйста, отступись. Займись своей работой, перестань во все вникать». Если не ради самой себя, тогда ради его душевного равновесия.
– Кое-кто из стражников по-прежнему предан Лэйде, – спешит сообщить Сэйци. – Далеко не все осуждают ее. Понадобится всего…
В тот же миг Отта падает с ног, а Сэйци резко умолкает. Антон, резко втянув воздух, подхватывает Отту за локти. Ее тело мертвым грузом обмякает в его руках.
– Чтоб тебя… – шипит он. – Отта! Отта, в чем дело?
Первым у него возникает подозрение, что у нее опять болезнь яису. После недолгого улучшения, когда Отта уже считала, что поправилась, недуг возобновился. Антон трясет ее за плечи, привлекает к себе. Она не реагирует. Глаза закрыты, лицо приобретает бледность.
А потом Сэйци рядом с ним говорит:
– Да хватит уже. Не тормози.
Антон круто оборачивается. Сэйци, то есть Отта, кивает в сторону двери рядом с ними: это игровая детская с задернутыми шторами и выключенным светом. Пустая, поскольку во время самоизоляции дворцовых детей не выпускают из их покоев.
– Давай живее. Не хватало еще, чтобы служба наблюдений что-нибудь заподозрила, – говорит Отта. И предоставляет Антону одному тащить ее тело.
К тому времени, как он входит, она уже успевает очутиться в другом углу комнаты. От потрясения он медлит. Это же невозможно. Должно быть невозможно, и тем не менее она перескочила в тело Вэйсаньна, и ее глаза соответственно изменились. Стали полночно-черными с темно-синим отливом, в точности как у Августа.
– Отта… – по-дурацки мямлит он.
– Можешь положить меня вон туда, – отзывается она, указывая на диван. – Помнишь эту комнату? Мы постоянно здесь бывали. Камера в ней только одна, для двери.
Признаться, Антон не помнит. Для него прошло семь лет – с тех пор, как Отта заболела. И неважно, сколько минуло с тех пор, как они в последний раз побывали в этой комнате, настолько беспечные, чтобы прокрадываться сюда в неурочные часы, когда большинство обитателей дворца спит. Их последние месяцы во дворце были пропитаны отчаянным стремлением сбежать. Покинуть города-близнецы, ускользнуть в провинции, по возможности незаметно ограбив сокровищницу, чтобы хватило на собственный дом с садом.