– Но скажи на милость, зачем это им? – спрашивает Антон. И перед его мысленным взором вновь сама собой возникает провинция Кэлиту. И ворвавшиеся в дом неизвестные с ножами. Их стремительно вспыхнувшая ярость, резня без раздумий и сомнений, пока его родители не истекли кровью на дощатом полу. Он так долго считал случившееся неизбежностью, трагедией, неразрывно связанной с положением его семьи, однако все это время…
Калла спотыкается на ходу. Антону кажется, что это ее реакция на его слова, но слишком дико выглядит такой драматизм в ответ на вопрос, в который вложено совсем немного язвительности. Едва он хватает ее под локоть, Калла оседает на землю.
Ему передается трепет ее руки.
Ее глаза не просто блестят от возмущения. Они… сияют. Излучают свет.
– Ваше высочество! – громко восклицает ее сопровождающая, прорываясь сквозь цепочку стражников и спеша к Калле.
– С ней все в порядке, – спешит заверить Антон. И принюхивается. Запах жженой резины, витающий в воздухе прямо сейчас, не может быть простым совпадением. – Идем под крышу. Это все наверняка из-за погоды.
Отта делает шаг к нему.
– Может, помочь?..
Антон оттаскивает Каллу, не давая Отте приблизиться к ней. Отте нельзя видеть ее в таком состоянии. Это все равно что открыть гребаную гигантскую банку, полную червей.
– Незачем. Сам справлюсь.
И он ускоряет шаг, не давая Отте времени возразить, опережает Вэйсаньна и почти тащит Каллу за собой. У нее заплетаются ноги, словно она выпила не один литр вина. Если бы она и впрямь ухитрилась тайком провезти его, это впечатляло бы, но, увы, дело, похоже, совсем не в этом.
– Принцесса, – еле слышно цедит Антон сквозь зубы, – что ты творишь?
– Я – ничего.
– Не ври мне.
Член Совета Муго убирает сотовый, чтобы приветствовать солдат, ждущих у серого строения. Антон к тому времени уже проходит в двустворчатые двери, и база в Эйги обретает очертания, похожая на какой-то дремучий мираж. То, что издалека выглядело как скопление зданий, при ближайшем рассмотрении оказалось не более чем иллюзией; тонкие башни он принял за полноценные сооружения. База раскручивается, узкая и змеевидная, оплетая узкие пространства нитями служб, словно бесконечный лабиринт, в точности как Сань-Эр.
– Ваше величество, – говорит солдат у дверей, – жилые помещения во втором крыле…
– Мне нужна минута, чтобы поговорить с советником. – Антон устремляется вперед, волоча за собой Каллу.
В вестибюле холодное и серое строение преображается. Грязная обувь Антона теперь ступает по красному ворсу ковров, обои отливают полночной синевой. Еще день, но темный вестибюль освещен свечами на подоконниках и фонарями на полке камина в центре. Из-за спешки Калла снова спотыкается и, едва устояв на ногах, приходит в себя. Должно быть, неловко выказывать слабость у всех на виду, потому что когда Калла подает голос, он полон ярости:
– Ваше величество, вы дергаете меня, как какой-то рычаг машины.
Ее рука снова трепещет. На этот раз сильнее. Антон спешит в коридор, где видит низкий потолок и ряд светильников на стене. С какой стати им понадобились разные источники освещения и что это за желтый…
Антон бросает взгляд в сторону. Свет исходит от Каллы. Явная, резкая желтизна ее глаз, едва заметно меняющая оттенок коридора.
– Великие небеса, принцесса…
Антон вталкивает ее в первую попавшуюся комнату. Это чей-то кабинет без признаков жизни. Закрытые жалюзи опять-таки создают иллюзию ночи вместе с маленькой настольной лампой. Антон изо всех сил налегает на дверь, чтобы закрыть ее за ними, а она, заскользив сама собой, захлопывается, щелкнув магнитным механизмом. Шатаясь, Калла отходит в сторону сразу же, едва он отпускает ее руку, и предпочитает его помощи такую опору, как стол.
– Какого хрена ты вытворяла?
– Какого хрена – я? – отзывается Калла. – А почему бы тебе не спросить свою малютку любовницу, не отравила ли она меня?
Антон хмурится. В чем бы ни заключалась причина, ее состояние явно повлияло на чувство равновесия. Обе ноги Каллы твердо стоят на полу, но рукой она взмахивает, ищет, за что схватиться, чтобы не упасть.
– Отта способна на многое, – говорит он, – но прибегать к ядам она бы не стала.
– Ага, как же.
С внезапным, едва подавленным возгласом Калла размахивается и с силой вдавливает ладонь в свою грудину. Уже дернувшись вперед, к ней на помощь, Антон напоминает себе: надо собраться. Бросив взгляд на стену, он срывает с нее какую-то бронзовую табличку.
– Взгляни на себя.
Он подносит табличку к Калле. Та вздрагивает, как только успевает взглянуть на нее. Вместо того чтобы сообразить, откуда в комнате желтый отсвет, она отталкивает табличку, и та со звоном падает на пол.
– Не надо.
– Это не дружеская просьба, – выпаливает Антон. – Это приказ. Объясни, что ты сделала.
Калла сильнее прижимает ладонь к груди. Не просто хватается за грудь – растопыривает пальцы, согнув кончики, как когти, словно кожа причиняет ей неудобства и она желает содрать ее, чтобы добраться до того, что находится под ней. Запах гари усиливается. В комнате возникает вибрация, и когда Антон склоняет голову набок, его ухо улавливает ее не как звук, а скорее как ощущение: движение, от которого содрогаются стены, ковер, потолочные планки, пока оно не начинает отзываться зудом у него во рту. Оно въедается в кости. Он готов начать выдергивать у себя зубы один за другим, лишь бы эта дрожь прекратилась.
Довольно. Антон бросается вперед. Прежде чем Калла успевает отразить его атаку, он подцепляет ступней ее щиколотку и сбивает ее с ног. Она вскрикивает, он наваливается, прижимая ее к столу.
– Эй!
– Да не нападаю я, чтоб…
Он вцепляется ей в шею и вдруг чрезмерно остро ощущает все точки их соприкосновения, ее кожа горит под каждым кончиком его пальца, жар скапливается между его ладонью и ее горлом. Калла обжигает ему нервные окончания, словно он и в самом деле поднес ладонь к открытому пламени. Призыв прижаться к ней сильнее вводит в транс, гипнотизирует. Калла вскидывается в попытке освободиться, сбросить его руку. Но ее поза неустойчива, и ей удается лишь ткнуться носом ему в щеку. Дрожь пробегает по его спине, распространяясь на все тело.
Заметив, что именно она пыталась спрятать, Антон порывисто отводит в сторону воротник ее рубашки и видит мазок крови на коже. Она брыкается и отталкивает его, но он уже нашел то, что искал.
– Что ты натворила? – требует ответа Антон. – Зачем ввязалась в эксперименты «полумесяцев»?
– Никакие это не эксперименты, – тяжело дыша, выговаривает Калла. – Просто ци.
– Тогда останови ее.
– Я же ничего не делаю.
Он грубо хватает ее за лицо другой рукой, заставляя замереть в положении лежа на спине.
– Калла.
Она вскрикивает, ее грудь поднимается и опадает. Это не беспомощный скулеж. Это клич изголодавшейся сирены, и ему ничего не хочется так сильно, как вонзить зубы. Прижаться ртом к податливому треугольнику мягкой кожи между ее ключицами. Есть столько способов убить ее немедленно, обратить эту ловушку против нее. На столе с десяток предметов, которые подойдут в качестве оружия, начиная с чернильной ручки, если всадить ее под ребра, вонзить в мышцы и кости, раздирая все важные органы, пока она истекает кровью и раскаянием у него на глазах.
Ее взгляд лихорадочно мечется по сторонам.
Калла чувствует кожей лица каждую бороздку у него на ладони. Антон носит кольца. Холодный нефрит. Она смутно отмечает окружающую ее реальность: синие обои на стенах, застоялый воздух, какой-то тревожный визг, разносящийся по зданию. Потом Антон снова произносит ее имя, и она слышит кое-что еще. Он трясет ее за плечи с возмущенным «Калла, ну же», и у нее возникает спазм в ушах, перед глазами темнеет.
Синоа, ну же.
Калла вскидывается, заморгав.
– Что ты сказал?
– Сказал, что ты не выпускаешь ее, – отвечает Антон, и она понимает: то, что она слышала, произнес не он. По крайней мере, последние слова. – Я про ци.
– Ци и положено находиться внутри.
– Нет, если ты так реагируешь! Выпусти ее.
В этой же комнате шепчет еще один голос. Шепчет в постоянном ритме, вплетая его в слова Антона, так что Калла не может уловить смысл, только чувствует, что шепот все ближе и ближе к ее уху. Она вытягивает шею, всматривается затуманенными глазами, и, когда Антон с силой сжимает пальцы, она уже не в силах совладать с собой, рука взметается сама, чтобы оттолкнуть его.
На ее запястье яростно колотится пульс. Рука ударяется о грудь Антона, как деревянная кувалда, отталкивает его с такой силой, что он пролетает по ковру до дальней стены, на которую натыкается спиной.
Калла переводит дыхание. Выругавшись, Антон нерешительно делает шаг, морщится и хватается за плечо. Сильно пострадавшим он не выглядит.
Комната перестает вибрировать. Калла протирает глаза и замечает, что в них больше нет жжения. Нет сияния. Эти ощущения накапливались на всем протяжении поездки, и она просто представить себе не могла, что результат будет таким.
Впервые за пятнадцать лет она уже была почти готова совершить перескок.
– Ты что-то сделала, – констатирует Антон. Спрашивать он больше не удосуживается. – Чтобы вызвать все это.
Калла невольно подносит руку к своему воротнику, проводит пальцем по подкладке. Пытаясь разобраться, в чем дело – должно быть, отрешенно понимает она, его внимание привлекло то, что она трогала печать, – Антон растянул ткань. В углу тикают часы. На языке толстым слоем лежит послевкусие сильного стресса, но к нему примешивается и вкус возмездия, и ей хочется склониться над Антоном, предложить попробовать его, чтобы он понял, чего она добилась. Он был довольно близок к этому. Мог бы и согласиться, если бы она попросила.
– Может быть.
– Калла, сейчас не до шуток.
– А я и не шучу. – Она сгибает кисть. По руке снова проходит волна дрожи, но управлять ею можно. Она как будто вдруг обрела возможность двигать мышцами, о существовании которых у себя раньше не знала. – Может, я и вправду что-то сделала. А может, так пожелали боги.