Открыты и желты, а не белы, как у опустевших сосудов.
С детской растерянностью Калла замирает на месте, думая, что на нее не нападут, если она не станет шевелиться. Но тело перед ней ни на что не реагирует. И не мигает, даже когда порыв ветра с завыванием проносится в ночи, расшвыривая пепел. Калла протягивает руку и закрывает телу глаза, будто это труп. Пустому сосуду не повредит, даже если глаза останутся открытыми, так что это не имеет значения. Однако глазам этого сосуда полагается быть бесцветными, потому что цвет глаз указывает на присутствии ци, и, если только настоящая принцесса не скрывается в теле до сих пор, с какой стати им…
Калла торопливо вскидывает меч, который Галипэй держал в руке. Подносит лезвие к лицу так, чтобы увидеть свое отражение в лунном свете.
И слышит безумный смех, не сразу осознав, что его издает не кто иной, как она. Смех рвется из нее неудержимо, отражение Галипэя повторяет каждый жест, а потом так же неожиданно, как начала смеяться, Калла умолкает, моментально посерьезнев. В тишине ее глаза поблескивают серебром, и ей наконец приходится задаться вопросом, который возникает вновь, вопросом, над которым она никогда особо не задумывалась, чтобы не дать чему-нибудь странному всплыть на поверхность.
Она всегда знала – произошло нечто особенное, направившее ее по этому пути: либо она родилась с глазами того же желтого цвета, как у Толэйми, либо не принесла с собой цвет глаз, с которым родилась, когда вселилась в тело принцессы. Или ее рождению сопутствовало самое невероятное совпадение из возможных, или ей досталась невообразимая способность к перескоку без того единственного признака, по которому распознавали вселения с тех пор, как в королевстве ведутся летописи.
Сперва она перескочила в особу королевской крови. И не просто в ребенка – если верить звучащим у нее в голове голосам, в человека с гораздо более зрелой ци, в того, кто могуществом многократно превосходил ее. А теперь с легкостью вселилась в Вэйсаньна, то есть совершила нечто на грани полной невозможности.
– Да кто я вообще такая? – шепчет она.
Ее тело не отвечает. И не шевелится. Если принцесса таится в нем и лишь изображает неподвижность, ей все равно необходимо дышать, верно? Вряд ли это притворство. Ее воротник слегка сбился в сторону, на груди по-прежнему виднеется печать. Проверяя возникшее подозрение, Калла отводит в сторону воротник рубашки на теле Галипэя и настороженно опускает взгляд.
Печать, созданная из света. Такая же, как у Лэйды, когда она, перескакивая из одного тела в другое, метила то, в которое попала. Калла царапает пальцем светящуюся печать, но она не стирается.
Встревоженная, она вскакивает на ноги. Пожалуй, не следовало ей рисовать на себе то, что не стирается, не разобравшись прежде, что это такое. Эти печати – целый язык, а она понятия не имеет, что он означает.
– Хорошо, – говорит она вслух. – Со мной все хорошо.
На стене, окружающей храм, что-то привлекает ее внимание. Раньше она этого не замечала, слишком отвлеклась и обезумела от боли, но теперь, когда в голове прояснилось, эти ритмичные взмахи на ветру в поле зрения не дают ей покоя. Повернувшись к источнику движения, Калла видит вонзенный по рукоятку кинжал, пригвоздивший к глинобитной стене сложенный листок бумаги.
Не сразу, но, все-таки решившись оставить свое тело без присмотра, она медленно подходит к стене храма, но не выпускает себя из поля зрения. Листок оставила ей Отта, в этом нет никаких сомнений. Кинжал выглядит новее, чем что-либо другое в этом городе, ярко поблескивает металлом там, где все остальное покрыто слоем пыли и грязи. Едва Калла выдергивает его – требуется резкий рывок, чтобы вытащить лезвие из глины, – листок падает. Сомневаясь, что найдет в записке что-нибудь хорошее, Калла затаивает дыхание, подбирает ее и разворачивает.
«Приходи в одиночку».
Первыми в глаза бросаются эти слова. Под ними набросана карта с черным крестом за границей Жиньцуня, далеко в горах. О назначении карты гадать незачем. Отта указала место, где находится божественная корона, и Калла понятия не имеет почему.
Калла смотрит в сторону мраморных ступеней. Ее тело – если она вообще может претендовать на него и называть своим – по-прежнему распростерлось там. Отта прошла через весь город, чтобы оставить карту, и наверняка давным-давно сбежала. В городе стоит зловещая тишина, дыханию Каллы вторит эхо.
Она надежно прячет карту в карман куртки на своем теле. Потом с кряхтеньем поднимает свой покинутый сосуд и взваливает на плечо.
Галипэй силен. Не стоило бы удивляться этому. Но она уже не помнит, каково это – двигаться в теле, которое тебе не принадлежит, и от нее требуется немало усилий, чтобы не размахивать новыми конечностями и приспособиться к иному расположению центра тяжести, пока она возвращается по главной улице города к воротам, надеясь не споткнуться там, где заканчивается мостовая и начинается неровная земля. Должно быть, Галипэй открыл ворота, последовав за ней. А она этого даже не услышала.
План складывается у нее в голове, пока она приближается к лагерному костру, заранее сняв с плеча бесчувственное тело и взяв его на руки более подобающим образом. Несколько стражников на ночном дежурстве замечают ее. И поднимают было крик, заметив тело у нее на руках, уверенные, что на них снова напали.
– Все в порядке, – отзывается она, чуть не срывая Галипэю голос непривычной высотой. Прокашлявшись, она добавляет его обычным тембром: – Где Отта Авиа?
Двое ближайших стражников переглядываются.
– Отта Авиа? – повторяет один. – А разве она не у себя в палатке?
– Нет, – отвечает Калла. – Разбудите его величество.
– Я не сплю.
Антон появляется из палатки с быстротой, указывающей, что он слушал их разговор. На миг он прищуривается – правильно, подсказывает интуиция Галипэя: Август плохо видит по ночам, и Калла ориентируется на это. Она поворачивает тело, которое держит на руках. Ждет первых признаков осознания, когда луна освещает лицо.
Может, это будет злорадство. А может, досада, что кто-то другой разделался с ней раньше, чем он.
Вместо этого она видит явную волну ужаса, от которого Антон меняется в лице. Он бросается к ней бегом и в этот момент наиболее явно выходит из образа, потому что Август Шэньчжи никогда не бегает.
– Она?..
Антон не договаривает. Он тянется обеими руками к шее безжизненного тела, нащупывает пульс. «Я ответила бы за это, заплатив собственной жизнью, – сказала она ему последнее, прежде чем начались все нынешние странности. – И сейчас могу».
И вот к чему это их привело.
Калла не спешит успокаивать его. С высоты роста Галипэя она нависает над ним, в то время как тучи заволакивают луну; ночь темнеет, тонет в тенях, и, возможно, Антон все-таки любит ее, если дышит так сбивчиво и отчаянно.
– Я нашел ее в городе, – говорит она. – А когда приближался, слышал, как она зовет Отту.
Антон резко вскидывает голову:
– Что?
– Думаю, Отта провела какой-то обряд для обретения силы и теперь отправилась за короной сама.
Калла ждет, что после этого невероятного предположения наступит хаос. Ведь это не совсем ложь: если Отта исчезла, причина тому может быть лишь одна.
«Ты уже сожгла свой дворец. А этот мой». Отта сама произнесла эти слова. Но зачем было оставлять карту и исчезать? Отта хочет добраться до места первой.
Слова Каллы встречены ошеломленным молчанием. Несколько членов Совета, разбуженные шумом, выбрались из своих палаток, но возмущаться не спешат. Они на неизведанной территории: гадают, как напали на Каллу, как долго Отта замышляла мятеж, грозит ли им более серьезная опасность, чем предполагалось. Сквозь постепенно разрастающуюся толпу пробирается Джосли, подвергает машинальному осмотру Каллу, то есть ее тело.
– Галипэй, что ты такое говоришь? – спрашивает Антон, часто моргая.
– Мы должны последовать за…
– Так она еще жива?
Остаток ответа угасает у нее на языке. В темноте Антон больше всего похож на самого себя. Радужка отливает пурпуром, когда он встречается взглядом с Каллой, выдавая себя всем, кто знает, на что следует обращать внимание.
– Она еще жива, – подтверждает Калла и поворачивается. – Проверь ее глаза.
Едва услышав это, Антон тянется к ее векам и осторожно оттягивает их. Глаза электрически-желтые, не закатившиеся и не потускневшие. Несомненно, живые, но неподвижные.
– Дай ее мне.
Калла колеблется.
– Я помогу, – подхватывает Джосли. Должно быть, оба они решили, что Галипэю не терпится как можно скорее избавиться от своей ноши.
Спохватившись, Калла передает свое тело Антону. И с удивлением видит, как бережно он принимает его, как прижимает ее голову к своему плечу и поправляет меч, свисающий с ее бедра, когда поворачивается и уходит прочь. Калла едва узнает собственное тело, с которым обращаются как с чем-то хрупким. Со своим ростом она никогда не была миниатюрной, но каким-то образом превратилась в бледное подобие человека в тот же момент, как только из нее вылетела ци.
Калла смотрит, как ее тело уносят к последней карете. Антон отдает какие-то распоряжения, Джосли помогает ему, заглядывает внутрь, передвигает какие-то вещи, и он наконец укладывает ее тело. Издалека Калле удается мельком увидеть три поставленных один на другой ящика, а потом Джосли снова захлопывает дверцу кареты.
Антон, что, скажи на милость, ты в ней везешь?
– Галипэй, что будем делать?
Голос слышится из-за спины. Обернувшись, она видит одного из близких родственников Галипэя – Балена, или Байена, или…
– Нам надо как можно скорее добраться до приграничья, – отвечает она. Карта надежно покоится в кармане ее бесчувственного тела. – Даже если без Отты мы не знаем точное место, мы продвинемся как можно дальше, а потом рассредоточимся и выследим ее. Речь идет уже не только о том, чтобы разыскать корону ради мира в Сань-Эре. Но и о том, чтобы предотвратить переворот, который она может готовить.