Тела, тела и опять тела. Антон занял то, что лежит дальше в том же ряду, что и она, – женское, с волосами, мягкими волнами ниспадающими вдоль холодного осунувшегося лица. Калла насчитывает десять тел между ними. По другую сторону от Антона ряд тел продолжается, насколько хватает глаз, загибается вверх по склону и образует полукруг нескончаемых спящих лиц.
Калла быстро оглядывает себя, видит перчатки на руках и стеганую куртку. Чувствует, как щекочут сзади шею кудрявые волосы, заправленные за уши.
Она делает выдох, и перед ее глазами возникает заметное белое облачко. Взгляд смещается выше, обыскивает склон горы, движется вдоль белых сугробов. На полпути вверх по склону раззявил пасть вход в какое-то сооружение, встроенное в гору. Сначала это сооружение трудно разглядеть, оно сливается со снегом и склоном горы. Калла заставляет себя встать, медленно плетется вверх по склону, делает несколько шагов и вытягивает шею, чтобы посмотреть под другим углом. Гладкие наружные стены с круглыми башенками охватывают всю вершину горы и скрываются в облаках. Это дворец.
– Цзюньди, – еле слышно шепчет Калла. Вот что значит это слово.
Над входом во дворец надпись на древнем талиньском языке. Калла разглядывает символы, кое-что разбирает, но не может понять, что значит надпись. Только имя пишется так же, как на современном талиньском.
ТОЛЭЙМИ
– Все это сосуды, – сообщает Антон, отвлекая внимание Каллы от дворца. Он разглядывает ближайшее тело, приподнимает ему веки. Видит белые глаза. Лучше быть пустым сосудом – они не страдают.
На горе тихо. Калле не хочется очутиться здесь в тот момент, когда возникнет следующая вспышка. Только небесам известно, что будет с ними после.
– Оставь их, – говорит она, отряхивая руки, и указывает на вход во дворец. – Мы нужны там.
Глава 33
После безумной скачки верхом, после отчаянных перескоков через всю печально известную неприступностью горную цепь, Калла не сразу осваивается в безмолвии, которое встречает их в атриуме дворца. Здесь звуки обращены внутрь, тишина создается за счет намеренного их приглушения, а не истинного спокойствия.
– Темно, – замечает Антон, останавливаясь после нескольких шагов. Свет снаружи попадает в окна не под тем углом, чтобы озарять то, что находится внутри.
– Скоро глаза привыкнут, – отвечает Калла.
К ним вернулась свобода движений, но вокруг по-прежнему царит смертельный холод. Климат приграничья суров, Калла крепко обхватывает себя обеими руками, чтобы сохранить тепло, вглядывается в свое отражение в вазе у входа. Естественно, цветов в ней нет. Позаимствованное лицо моргает, уставившись на нее с поверхности вазы: нос на нем длинный, глаза бирюзовые. А глаза Антона после перескока остались черными. Значит, цвет ее глаз меняется не под действием печати. Просто Калла странная.
– Может, Отты здесь и нет. – Антон принюхивается, вытягивает шею, оглядывая вестибюль. Пахнет затхлостью или гнилью. В низких потолках и бетонных полах нет ничего примечательного. Убранство совсем не такое, как у дворцов Сань-Эра: никакого сходства с бархатисто-зелеными обоями или балюстрадами, покрытыми затейливой резьбой с героями легенд. Всюду только оттенки белого и бежевого, благодаря которым дворец сливается с горами.
– Да уж, а сотни тел, принесенных в жертву, брошены в снегу просто ради забавы, – говорит Калла.
– Мы же не знаем, как долго они пробыли здесь в виде сосудов. Вполне возможно, они попали сюда еще до Отты.
Калла в этом сомневается. Но вслух не говорит, решив не тратить слова попусту.
Дойдя до конца вестибюля – осторожно, чтобы не сработала какая-нибудь ловушка, – Калла попадает в просторный зал, потолок которого почти касается ее макушки, словно это какое-то подземелье, а не вход в величественный дворец. Что же это все-таки такое? Первоначальный Дворец Неба был разрушен в войну, но располагался он не здесь, а где-то у реки Цзиньцзы.
Проем в другом конце зала ведет к винтовой лестнице. Калла кивает Антону, подавая сигнал скорее подниматься.
– Подожди, – отзывается он, все еще стоя на пороге зала и неотрывно глядя на декоративную роспись, покрывающую ту стену, которая короче. – Посмотри сюда.
– Антон, у нас нет времени…
– Есть. По-твоему, на что это похоже?
Да какого ж хрена. Калла широкими шагами возвращается к нему, вглядывается в темноту. Глаза различают расписные панели в тусклых тонах, происходящее на которых, видимо, надо рассматривать справа налево. Бордюры панелей размыты, они словно сливаются одна с другой, привлекая ее внимание сначала к сцене коронации, затем – битвы, за которой следует изображение башни на вершине горы. Такой же башни, какие венчают этот самый дворец, где они сейчас находятся.
– На любую другую историческую настенную роспись, – прямо говорит она. – Рождение, война, смерть. Да здравствует правитель и так далее и тому подобное.
Антона ее равнодушие не обижает. Он прикладывает ладонь к стене, разглядывая ее почти благоговейно.
– Принцесса, – тихо шепчет он, – ты повсюду.
Снизу под росписью вытянут в одну строчку текст – опять на давно устаревшем талиньском. Почти весь его Калла воспринимает как тарабарщину. Почти весь – кроме имен, потому что те не изменились в отличие от остального языка.
«Толэйми, Толэйми, Толэйми» повторяется снова и снова.
– Я не понимаю ничего из этого, – говорит Калла. – То же имя было над входом во дворец. Талинь никогда не владел приграничьем. Даже Жиньцунь завоевали лишь пятнадцать лет назад, как же тогда здесь умудрились возвести дворец?
– Вот это и пытаются объяснить – видишь? – Антон указывает на первую панель. – Рождение. Трое детей.
На стене изображены три спеленутых младенца с золотыми коронами, парящими над головами. Калла всегда ненавидела уроки истории искусств. После войны сохранилось искусство, выражение идей которому никак не давалось, а толкования наставников Каллы никогда не бывали понятными интуитивно.
Антон указывает на вторую панель.
– Битва. – Он делает паузу. – Гражданская война?
На панели сражающиеся стороны в одежде одних и тех же цветов. В сущности, расшифровать смысл этой росписи вроде бы нетрудно. Река протекает посередине, разделяя боевые порядки. Калла наклоняется и присматривается.
– По-моему, это река Цзиньцзы.
Антон хмурится:
– Да быть того не может. И что же за битва здесь нарисована?
Логично было бы предположить только, что какая-нибудь из битв в войне с Сыца. На следующей панели толпы народа слушают, как правитель обращается к ним с балкона. Само здание похоже… вообще-то, на Дворец Единства.
– А вот и печать.
Калла вздрагивает, часто заморгав. Она ощущает особенную вспышку узнавания: воспоминания накладываются на увиденное, словно она здесь уже бывала, стояла на этом полу, слышала те же слова. На самом деле не бывала. Она точно знает. Тем не менее она вздрагивает всем телом, проследив взгляд Антона и обнаружив маленький знакомый рисунок, парящий над головой правителя, обращающегося к подданным. Точка слева, длинная изогнутая черта с точкой над ней и еще одна точка справа.
В зал прокрадывается холод. Калла настораживается, прислушиваясь к завываниям ветра за стенами дворца. Ничего не говоря, она уходит от росписи к винтовой лестнице, оглядывает ее. Металл стонет, когда она, сдернув перчатки, берется за перила.
– Что-то тут не то.
Калла оборачивается через плечо. Похоже, Антон просто не в состоянии не отвлекаться на каждый предмет, обнаруженный во дворце. Должно быть, он заранее знает, что она намерена отчитать его, потому что, едва она открывает рот, отчаянно машет ей рукой.
– Что? – Калла, бросив еще один взгляд вверх, на лестницу, убирает ладонь с перил и спешит туда, где стоит Антон. – Что такое?
– Скажи, что это не война с Сыца.
Он нашел карту – точнее, топографический макет в масштабе на высоком столе. Каждая деревня на нем обозначена белой булавкой. Каждая гора вздымается над поверхностью стола, тщательно изображенная во всех подробностях. Единственная странность – на удивление маленькие размеры приграничья. На большинстве карт королевства приграничные земли представлены во всю длину и ширину, а по другую их сторону показана полоска территории Сыца.
Здесь же сразу после приграничья карта заканчивается, словно склоны гор уходят прямо в море.
– Это определенно война с Сыца, – твердо заявляет Калла. Она не понимает, почему Антон в этом сомневается. – Посмотри на стрелки.
За время, проведенное во Дворце Неба, она повидала немало стратегических карт и умеет читать их. Неизвестно, кто пользовался этой картой последним, но на ней показано, что одна сторона конфликта наступает с севера, а другая бежит на юго-восток. Некоторые отряды обозначены зеленым цветом. Другие – красным. Калла касается сектора, где находится провинция Симили, обводит пальцем находящиеся в нем зеленые фигурки.
– Калла… – говорит Антон. Ее имя он произносит неторопливо и осторожно. Словно собирается поведать ей плохие вести. – Цвета. Они не с той стороны.
В сущности, она понимает, что он имеет в виду, но ее разум отказывается делать выводы. Симили обозначена зеленым. Победа. В войне с Сыца первой их потерей при изначальном вторжении стала провинция Симили. Потом они продолжали терять, терять и снова терять территории, пока течение войны не переменилось с их отступлением в Сань-Эр и не принесло трудно доставшуюся им победу.
Но ведь смысла в этом нет ни хрена. Какой еще войной может быть показанная на карте, кроме как войной с Сыца? Но если так… значит, это стратегическая карта сыцанской стороны.
– Я все думаю о Синоа Толэйми… – медленно начинает Калла.
Антон бросает быстрый взгляд на стену, роспись и старинные письмена на ней.
– О той, что была вычищена из истории Талиня.
Калла касается своей груди. На это тело печать перенеслась в виде слабо светящихся линий. А настоящая нарисована на теле, рухнувшем у границы Жиньцуня, неподвижном, как и все жители провинции. На ее краденом теле. Свидетельстве величайшего из ее преступлений.