Август хочет, чтобы она ответила за то, что предала его. Хочет, чтобы она раскаялась в том, что не подняла тревогу во время коронации, но вместо быстрого наказания, когда меч обрушится ей на шею, она пробудет неопределенный срок на сторожевой базе, вдали от всего королевства. Ей не достанется даже квартирки в Сане, где она пряталась, готовясь к своей грандиозной задаче. Остаток ее жизни пройдет в непрестанном ожидании. Это гораздо хуже, чем кровопролитие.
Так что боится она не того, что уготовил ей Август, потому что не настолько все плохо. Зная Августа и его терпение, Калла наверняка успеет подробно познакомиться с этой цепью у нее на щиколотке.
На нервы ей действует сознание, что выход отсюда ей известен, но, стоит ей только попытаться, обратного пути у нее уже не будет.
Калла прислоняется лбом к прохладному окну, стараясь избавиться от мучительного гула в голове. По крайней мере, ее боль уже не следствие экспериментов с ци. Она просто устала, замерзла и наверняка обезвожена. Лампа в углу комнаты протяжно свистит, подавая сигнал, что где-то внутри изолированного шнура сломан провод. Вот и ее мозг издает такой же звук. Монотонный, пронзительный, пока она силится извлечь смысл из разрозненных, не подходящих одна к другой деталей головоломки, попавшихся ей за последние несколько дней.
Мысленно она вновь и вновь возвращается к своей попытке вторгнуться в Отту во время схватки. Научным исследованиям свойства ци не поддаются. Она непредсказуема, податлива и изменчива, в точности как человеческая натура. И все-таки ее можно понять. Ее можно упорядочить с помощью логики, например вот так: Калла вселилась в Галипэя Вэйсаньна, что считается невозможным. И вот так: Калла продолжает совершать перескоки, не забирая с собой ци – по крайней мере, как полагается, иначе ее глаза не меняли бы цвет. И так: с самого начала тот факт, что Калла вселилась в кого-то, будучи еще совсем ребенком, уже ставит ее на совершенно особый уровень, вдобавок, как бы сильно она ни старалась, она не может вызвать в себе хоть сколько-нибудь связные воспоминания о времени, проведенном в Жиньцуне. Она знает, что родилась там. Ощущает ход времени в этих местах. Но не помнит ни тепла матери, ни образа отца. Ни дома, ни воспоминаний о чем-либо, если не считать ощущений бесконечных скитаний, опять скитаний и голода.
Калла способна примириться с тем, что это говорит о ее личности больше, чем она готова признать. Но если следовать этой же логике, объективных причин, по которым Калла потерпела фиаско при попытке вселиться в Отту, не существует. Калла должна быть сильнее. Она, несомненно, сильнее.
Слишком сильно вгрызаясь в ноготь, Калла чувствует, как большой палец пронзает боль. И едва успевает поморщиться, как слышит тихий стук в дверь и замирает. Кому это вздумалось стучать?
– Калла, это я.
– Антон? – шипит в ответ она. – Входи. Я не могу достать до двери.
Ручка медленно поворачивается, Антон просовывает голову в щель. Он не связан веревками и не закован в цепи. Его воротник измят и расстегнут, половина пуговиц отсутствует. Большая часть шевелюры зачесана не в ту сторону, особенно на затылке. Вид у него такой, словно он несколько часов простоял на вершине горы, обдуваемый яростными ветрами.
– Почему тебя не заперли?
Антон проскальзывает в комнату, выглядывает наружу, долгую минуту изучает коридор, потом закрывает дверь.
– Они-то заперли. А я ушел.
Калла переводит взгляд на свою цепь. Встряхивает ногой.
– Ну и что я делаю не так?
– Ты не виновата. Они приставили ко мне всех стражников. Я перескакивал в каждого, пока не добыл ключи.
Эта поездка в провинции выдалась настолько странной, что даже рассказы о подобных подвигах выглядят все менее дикими. И все же Калла моргает и спрашивает:
– Что?..
Антон пожимает плечами. Засучивает рукав, показывает ей руку, перевязанную обрывком ткани, затем нарисованную кровью печать у себя на бицепсе. Его родное тело бледное от недостатка солнечного света, кожа на местах, прикрытых тканью, кажется чуть ли не прозрачной. Тем не менее бицепс вздувается, стоит Антону сжать кулак, печать проступает отчетливо и ярко.
– Она прекрасно работает.
– А я думала, ты не запомнил, когда я тебе показывала.
– Память у меня лучше, чем ожидалось.
Калла не верит своим ушам:
– А что стало жертвой?
– Сначала – я сам, но потом подумал, что неглубокого пореза хватит ненадолго. И оставил выживших.
Поразмыслив, Калла решает на этом прекратить расспросы. Она вздыхает, указывает на свою цепь, и Антон достает из кармана связку ключей.
– И каков твой план?
– У меня его нет. – Первый ключ не подходит. Антон пробует следующий. – Мне просто хотелось на свободу. Ты наверняка меня понимаешь.
Его голос приобретает резкость. Она застывает неподвижно, словно его рука на ее щиколотке – еще одна ловушка.
– Ты не на свободе. С этой базы нет пути.
Пальцы Антона сжимаются. Нужный ключ он пока не нашел, но продолжает пробовать очередной.
– В настоящее время нет пути в Сань-Эр, – поправляет он. – А путей, уводящих прочь от этой базы, сколько угодно. Целая обширная местность, откуда можно попасть в любую из провинций.
Калла дергает ногой, гулко громыхает цепью. Такого грубого движения Антон явно не ожидал: он резко втягивает в себя воздух, отшатывается, чтобы не потерять равновесия. И оба застывают на месте. Чуть повернувшись лицом к двери, готовясь к вторжению, но снаружи по-прежнему тихо. Час поздний, а Август Шэньчжи слишком верит в себя. Жилые помещения на базе расположены на разных этажах, и Августу еще лишь предстоит понять, что с этой печатью пленники способны использовать свою ци как угодно. Стражников, охранявших Антона, никто не найдет. Пока не наступит утро и отряд недосчитается своих.
– Вот умора, – говорит Калла. – Когда я предлагала бежать, ты не хотел. А потом мы достигли точки невозврата, и теперь, выходит, даже провинции – вполне возможный вариант? Даже пытаться бесполезно. У нас нет связей. Нет денег. Гораздо комфортнее будет оставаться здесь в плену.
– Прекрасно. – Антон пробует еще один ключ. Этот наконец-то гладко входит в замочную скважину и поворачивается в ней. – Мысль насчет провинций меня тоже не прельщает. Но, так или иначе, это далеко не лучший план действий. А лучший из них – силой прорваться в Сань-Эр.
– И какая же у нас есть сила?
Браслет на ее ноге расстегивается. Антон отбрасывает цепь.
– Ты прекрасно знаешь, Калла.
– Прекрати, – сразу прерывает она.
– Нельзя позволить ему и дальше действовать в том же духе. Он уже организовал множественные нападения в провинциях с единственной целью – частично ослабить Совет. Он готов бросить собственную стражу в огонь, если есть вероятность, что в кого-нибудь из членов Совета попадет стрела и убьет его легко и тихо.
Жиньцунь. Потом Лэйса. Калла ничего не забыла.
– Мы не лучше, – говорит она. – Мы точно такие же убийцы…
– А разве у нас когда-нибудь был выбор? – возражает Антон.
– Август мог бы привести тот же довод. – В своей перепалке они ходят кругами. С самой собой подобный спор Калла вела с тех пор, как покинула тело Галипэя, с той самой минуты, как поняла, почему в провинциях на делегацию напал «Голубиный хвост». – Он действует в интересах королевства. Король Каса не оставил ему выбора, своими ограничениями Совет загнал его в угол…
– Он же король. Ему следовало приказать членам Совета покончить с собой, если он испытывал к ним такую неприязнь. Но зачем убивать сотни ни в чем не повинных людей?
Калла склоняет голову набок. Антон по-прежнему сидит на корточках возле нее и тяжело дышит. И смотрит на нее так, словно никогда раньше не видел, – возможно, так и есть. Может, он еще не знает, какова Калла Толэйми в момент приступа малодушия, – ребенок, жаждущий покоя и не желающий слышать, что ее месть не закончена, пока она не разделается с каждым безымянным солдатом, вошедшим маршем в Жиньцунь. И где же тогда финал? Неужели она обрекла себя на нескончаемую жажду?
– Он справедливый, – тихо произносит Калла.
– И при всей своей справедливости он согласился с тем, что мои родители должны умереть. И был готов умалчивать об этом вечно, лишь бы остаться драгоценным наследником Каса. Калла, он знал.
Нестерпимое жжение в груди возникает внезапно, она его не ожидала. По крайней мере, Антону известно, кого винить за то, что у него отняли семью. Калла почти жалеет, что не может по его примеру проследить цепочку виновников до Августа, принять как данность неоспоримую причину пошире раскинуть свои бритвенно-острые сети. Затаивать личные обиды ей удается прекрасно. Гораздо лучше, чем судить других с их обидами и определять, какой справедливости они заслуживают, потому что Калла никогда не была ни терпимым человеком, ни беспристрастным судьей.
Как только она начнет выносить приговор, остановиться будет трудно.
– Сочувствую, – шепчет она.
– Незачем. Мне не нужно это от тебя.
– Тогда что же тебе нужно? – вопрос звучит сипло. – Хочешь, чтобы я вела против него войну, да?
Антон ерзает, привстает выше на коленях. Его ладони подняты по обе стороны от ее бедер, но ее он не касается. Руки словно зависли в ритуальной молитве.
– Ты единственный человек в этом королевстве, который способен на такое. Сань-Эр поддержит того, кого всегда причислял к законным претендентам на престол. Мои мать с отцом погибли, пытаясь действовать иначе. – У него срывается голос. – Ты чувствуешь города-близнецы точно так же, как я, а мои родители попались потому, что не сумели заручиться поддержкой масс, если не считать революционных групп и храмовых сообществ. Население королевства по-прежнему верит, что в их правителях есть что-то хорошее. Верит, что у небес была причина выбрать в правители именно этот, а не какой-нибудь другой род. Если у Августа и найдется соперник, способный в конце концов одержать верх, так это ты. При этом ты спасла бы королевство от него.