— Ничего не значит, — отвечает Игорь и берет Ольгу под руку. — Тебя интересует, где я живу?
— А как ты сам думаешь? — сильнее раздражается Оля. — И где живешь, и чем занимаешься, и как тебя теперь зовут! Ведь Игорь Часовских погиб вместе со своей матерью, остались только вдова и сироты! Твой паспорт я отдала в обмен на похоронное свидетельство.
— Мама действительно тогда умерла, — тихо и задумчиво отвечает Игорь. — Одна. Меня не было у нее в тот страшный день…
— И ты воспользовался моей ужасной ошибкой? Не пришел сразу, а выжидал: вдруг я обознаюсь? Надеялся… Или предвидел? Я ничего не понимаю, объясни хоть что-нибудь! Ведь ты здесь ради этого! Мы же нормально жили, как все!
— Как все — это ужасно, Леля, — медленно отзывается Игорь. — И почему ты уверена, что мы жили нормально? От нормальной жизни не уходят.
Ольга в замешательстве останавливается. А может, на месте ее бывшего мужа сейчас все-таки кто-то другой?…
— Не понимаю, что случилось с тобой?… — растерянно повторяет она. — Не было ни ссор, ни скандалов… Должны быть настоящие причины…
Игорь пристально, неприязненно осматривает Олю с ног до головы.
— Они, конечно, были. Достаточно серьезные. Но излагать их тебе я не решился, ты бы не поняла.
— Но ты даже не пробовал! — кричит Ольга. — Как же так можно?!
— Я пытался несколько раз, но ты отмахивалась… Ты никогда не принимала всерьез настоящих сложностей и вечно мучалась мелочовкой. Я ушел в монастырь, Леля, в скит. Принял постриг, у меня другое имя. Живу далеко от Москвы. И сейчас совершаю большой грех, находясь здесь в мирской одежде. Но грехи я отмолю, а объясниться с тобой, наконец, нужно. Когда начинаешь жить в Церкви, то постепенно очищаются зрение и слух. Будто от пелены какой-то освобождаешься… Становишься совсем другим.
Неужели перед Ольгой действительно Игорь? Нет, не может быть, произошла ошибка, все не так, ненормально…
— Рассказывай дальше, — бормочет Оля. — Очень интересно и познавательно. Особенно про грехи. Это что-то… Я даже не подозревала, какой ты лгун, и хочу послушать продолжение. Или начало твоей дивной истории. Но если ты грешен из-за мирской одежды, то как насчет твоей вины перед детьми и передо мной? Или это не грехи вовсе?
Ольга прижимается к холодному камню, рассматривая грязную реку. Ровненькие, аккуратные волны и полнейшая безгреховность… Да ведь понятие «грех» приложимо только к человеку. До сознания с трудом доходят слова Игоря, кое-как складывающиеся в предложения.
— У нас давно стало обязательным искать виноватых. Везде и во всем. И найти. Чтобы сбросить на кого-нибудь тяжесть преступления, собственного отчаяния и беспомощности. Перекинуть свое бессилие на чужие плечи. Тоже немалый грех. Мне давно стала неинтересна и скучна наша жизнь. С тобой, с детьми, никому не нужными переводами… Прости… С каждодневными заботами и обязанностями, суетой и бессмысленностью… То ботинки Максиму, то ремонт в кухне… Жизнь оказалась лишней, ну, не моя! Пиджак с чужого плеча… Я искал настоящую. И всегда заблуждался… Я вообще ни в чем теперь не уверен, все убеждения остались в прошлом. Хотя человек должен сомневаться во всем. Но я решил, что необходимо уединение, тишина… Совсем не то, что ты называешь жизнью.
— Значит, ты ни в чем не виноват? А брошенные тобой дети?! Их разве не нужно любить?! И вообще, куда легче порой уйти от мира, сбежать от него, чем в нем остаться.
Игорь медленно качает головой:
— Любить детей — значит просто любить себя. Это одно и то же. Мне нужно было спасать свою душу, которая оставалась безразличной и холодной, пока я жил с тобой. А разве тебе нравится твоя жизнь?
Ольга отходит почти к самому краю узкого тротуара. Нравится, не нравится… Что может нравиться в бессмысленных делах и ежедневных заботах о равнодушных взрослых детях, которые занимаются неизвестно чем?… Все пустое…
Темная, грязная река плещется лениво и неохотно, перекатывая пустые банки из-под пива, фанты и пепси. Значит, Игорь никогда не любил ее… «Ой, лели-лели, нелюбима, что ли?…» — поет одна из Максимовых любимиц. И не стоит обсуждать ситуацию дальше…
— Думать о спасении души и забыть о детях? — упрямо бормочет Ольга. — Ради душевного покоя бросить их на меня, вкалывающую с утра до ночи?! Это что-то… Я скоро задохнусь от забот! Несчастная вдова, муж которой усердно молится за милую душу, спасая ее и завоевывая желанный рай в Небесах ценой моей жизни и здоровья! Я давно уже не принадлежу себе, а только детям.
— А принадлежать нужно именно себе, Леля, точнее, Богу, — спокойно говорит Игорь. — Лишь Ему и себе, и никому больше. Даже детям. Ты совершаешь еще одну ошибку и не хочешь ее признавать. Я знал, что объяснить тебе ничего не сумею. Это не мое… Меня похоронили в Вострякове — и слава Богу. У каждого свой крест, своя планида…
— Общее место! — прерывает его Ольга. — Я давно наслышана, что «любить иных тяжелый крест». Но о моей планиде и о планиде детей позаботился именно ты. И теперь киваешь на Бога! В которого раньше не очень верил. А так быстро и легко менять принципы и святыни, шарахаться из крайности в крайность нельзя! Небезопасно для твоей бессмертной души! Хотя Россия была и осталась страной крайностей, человек — не флюгер. Поэтому иногда лучше не верить ни во что. И нас скоро ждет второе неизбежное нашествие Базаровых и Писаревых. Ты видел, что нынче творится в церквах на Рождество, под Пасху, на Троицу? Диво дивное! Вместо партсобраний — в церковь! Венчаются так же спокойно, как раньше безразлично, не задумываясь клали цветы на Могилу Неизвестного Солдата! Пустой и ничего не значащий обряд! А где все эти верующие были раньше?
— Леля, ну конечно, боялись! Ты прекрасно знаешь! — начинает нервничать Игорь. — Если людей десятилетиями приучать ко лжи, они не сумеют жить искренне, раскованно и естественно. Это стыдно, но мы все понемногу преодолеем. Обязательно. С Божьей помощью. Он не должен сейчас от нас отступиться.
— Не должен? — Ольга пристально смотрит на мужа. — Ты в этом уверен? Среди неожиданно бросившихся в церковь мало честных. И немного истинно верующих. В основном туда идут из банального любопытства или потому, что все вокруг пошли, потому, что стало можно, даже просто модно, — а это уже кощунство! Кресты и иконы продают на каждом шагу, а молодежь носит огромные пошлые золотые кресты заодно с гирляндами цепочек и кулонов! Напоказ! Хотя так крест не носят. Или еще краше: полуголая девка, и к ее выставленным на всеобщее обозрение мощным сиськам робко прижался крестик. Это что?! И где барьеры и критерии истинной, но извращенной сегодня веры?
— Критерий один — стране пришла пора менять курс, иначе — гибель, а резкость изменений — отголоски прошлого. — Игорь медленно идет вдоль парапета. — Проклятый русский фанатизм… Вырвавшийся на волю, когда, совсем ополоумев, люди рвали колокола с церквей и распинали священников, не признавая права на собственный и осмысленный выбор. При неумелых поворотах частенько заносит. Как получилось и сейчас. И ты говоришь о внешних деталях, режущих глаза, хотя главное — что в душе человеческой. Да, сегодня многие называют себя верующими, но не исповедуются, не причащаются, не живут по церковным законам. Такая вера не спасительна. Да, сегодня братки любят нацеплять огромные золотые кресты, а при этом Христа на этом кресте называют «гимнаст». Уважения к кресту никакого, но носить его почему-то стремятся. Хотя тут есть ответ у Святых Отцов: для погибающих крест — юродство. Кстати, парадокс: Христос явно креста не носил…
— Вероятно, — бормочет Ольга. — Но признайся: большого доверия к церковникам нет. И если в народе сохранилась вера, то это не благодаря им, а вопреки. Лучше поклониться Богу в собственной душе, чем пойти в обесславленный храм, где согласны отпевать бандита за большие деньги. Где радостно принимают пожертвования от мафиозников. Да и молиться рядом с новым русским, заехавшим в церковь на мерсе уговорить Всевышнего поддержать очередную двухмиллиардную сделку, по-моему, отвратительно. Общее место!
Игорь молчит, отвернувшись к реке. Грязные, но безгрешные, тихие воды…
— А ты знаешь, почем нынче крещение, венчание, отпевание? Это что-то… Церковные обряды поставлены на поток: только успевай плату собирать. Натка вон хотела дочку крестить. Позвонила в ближайший храм. Велели приходить в субботу к четырем, они в это время крестят всех детей подряд. А в воскресенье — индивидуально. Но это стоит немало. «А в субботу бесплатно?» — спросила наивная Натка. И услышала: «Конечно нет!» — «А если не заплатить, мой ребенок останется некрещеным?» — «Во славу Божью мы не крестим, — говорят. — Приход бедный, а жить надо».
— У Натальи нет денег? — холодно удивляется Игорь. — Ты ведь говорила про ее агентство.
— Да при чем тут ее деньги! Здесь дело принципа! Говорят, в Москве есть храмы, где крестят бесплатно, но мы не нашли. И в Подмосковье тоже такие есть, но надо искать. Интересно, а Иоанн Креститель брал деньги за крещение? Я читала, что Святейший Патриарх Алексий говорил о недопустимости любых прейскурантов в храмах. Все услуги в Русской православной церкви Московского патриархата — бесплатные! Цены, которые назначаются в храмах или монастырях, — это примерная сумма пожертвования, причем добровольного. Любой человек вправе подойти в храме к свечному ящику и заказать любую требу: венчание, соборование, отпевание… И служители храма обязаны принять ее, а священнослужители исполнить совершенно бесплатно. Но мы об этом не знаем. Зато знают в храмах, но молчат. Общее место!
Игорь смотрит в сторону.
— Леля, многие приходы действительно бедные и живут, что называется, от алтаря. Но вместе с тем Церковь больна. И уже давно. Как на Востоке, так и на Западе, везде… Это болезнь обмирщения. Святитель Василий Великий в четвертом веке писал: «Ты спрашиваешь меня, как обстоят дела в Церкви. Я отвечаю: в Церкви все обстоит так же, как и с моим телом, — все болит, и никакой надежды».
Ольга против воли улыбнулась.