Незнакомец перевел нехорошие глаза на батюшку:
— А у меня мать уверена, что в монастырь люди уходят от несчастной любви и все верующие — сумасшедшие. Это не оправдание, но объяснение.
Батюшка спокойно погладил бороду.
— Значит, Россия в своем недавнем прошлом вся целиком была сумасшедшая. И вообще весь мир. Если следовать этой логике.
— Я как-то видел более чем странную женщину в Елоховском соборе, — сказал гость. — Стоит на литургии, свечи зажигает. Но как одета! Белая мохнатая шапка с ушами до груди и высотой почти в полметра, брюки такие, которые носят только клоуны, — расклешенные рюшками, одна штанина — красная в зеленый горошек, другая — синяя в желтую полосочку, на груди у дамы висит пупсик. Отец Димитрий представил. Улыбнулся:
— Вы ее могли встретить и на улице, и где угодно. А безбожие… В каком-то смысле — это научное недоразумение, отказ от исследования реальности, это так же ненаучно, как сказать: «Я музыку не люблю и не понимаю, а потому ее нет, она просто не существует». Безбожие — это нежелание принять свидетельство хотя бы истории, хотя бы отдельных людей, которые говорят: «Я знаю!» Вера — это ведь не ограниченная область верующих, а подход к жизни.
— Лет несколько назад я наткнулся на переводной сборник рассказов, вышедший еще в советское время, — сказал незнакомец. — По стилю: фэнтези, как бы мы сейчас определили. Там были два рассказа с использованием мотива одного и того же кошмара: человеческая рука отделяется от тела и действует сама. Не случайно во сне Геши Козодоева Гайдай использовал подобный сюжет. Автор одного рассказа, помню, была женщина, некая Андре Майе. Она придумала нечто… Девушка случайно находит отрубленную кисть руки. Хочет, конечно, ее выкинуть, но та оживает и пишет просьбу: оставь меня себе, а я дам тебе славу и деньги. Героиня уснула, а кисть за ночь написала роман. Девушка отнесла его в редакцию, редактор едва листнул и предложил шикарный договор. Так и пошло-поехало. А конец рассказа такой. Героиня знаменита на всю страну, денег — полно, ее книги выходят рекордными тиражами, гонорары — никому и не снилось… Но эта ее тайна… Ночью рука, то есть пальцы, создает романы, статьи, элегии. Когда героиня не спит, она слышит, как пальцы пишут. На рассвете они соскакивают со стола на ковер и идут в ее комнату. Хватаются за полог кровати, и девушка чувствует их — ледяные и неподвижные, у самого своего горла. Когда ужас становится непереносимым, она встает и слушает музыку. Часто напивается, хотя терпеть не может алкоголя. Но не выбрасывает пальцы за окно — они все равно вернутся. Не говорит им ничего, но, быть может, однажды она их сожжет. Или проверит, как на них действует кислота. Героиня чувствует, что скоро ей будет просто невмоготу выносить их присутствие. А ведь они любят ее и наверняка читают без труда ее самые потаенные мысли. Не сильнее ли обычного сжимали они сегодня утром ее горло?
Москвич замолчал. Батюшка невозмутимо ждал продолжения.
— Она понимает, что ей предложен дьявольский договор… Но главное — сегодня рассказ этот выглядит пророческим. Вспоминаются многие наши литераторы, режиссеры, художники… Ох, как вся картина напоминает нечто! Так и хочется спросить: какая рука пишет за них, снимает за них, творит, делая им необыкновенный пиар?! Конечно, можно отшутиться, что у них уже, мол, много «рук». Но я серьезно: о дьяволизме такого договора в рассказе читается красноречиво. И отрубленная рука, конечно, метафора, но все остальное… Как все схоже… Нормальным людям становится не по себе.
— Вас тоже пыталась ухватить такая рука? — спросил проницательный батюшка.
Приезжий нехорошо покривился:
— Пыталась… Слава, деньги, весь мир у моих ног… Всякая белибердень… И моя жизнь — на другой чаше весов…
— Жив ты или нет — не должно быть важно ни для тебя, ни для других, важно одно — ради чего ты живешь и ради чего готов отдать свою жизнь, — отозвался отец Димитрий. — Жизнь твоя, хотя бы ты был самый жалкий из смертных, — не праздная греза, а действительность, полная высокого смысла. Твоя жизнь — твое достояние, это все, с чем ты можешь пойти навстречу вечности.
— Ну, положим… Жизнь надо любить больше, чем ее смысл, — возразил гость. — А право жить — такой щедрый, такой незаслуженный дар, что он с лихвой окупает все горести жизни, все до единой.
— Да, тут вы правы. И, как я догадываюсь, хотите вернуть церкви чудотворный список.
Гость опять ссутулился.
— Но это не так просто сделать. Это не оправдание, но объяснение.
— Простого в этой жизни очень мало. Святой Антоний Великий боролся с искушениями и молил Бога, но помощи не было. Победил искушения и упал без сил. И явился ему Христос. Антоний спросил: «Господи, где же Ты был, когда я был в борении?» И Он ответил: «Невидимо стоял рядом, готовый тебе помочь, если бы ты потерял мужество», — отозвался батюшка. — И еще напоследок одна притча. Закончилась земная жизнь человека, и он предстал перед Господом. Бог показал ему всю его жизнь, похожую на длинную дорогу. И на этой дороге четко виднелись две пары следов. Человек понял, что Господь всегда шел с ним рядом. Но в некоторых, самых трудных местах вторые следы исчезали. «Господи, зачем же Ты в трудные минуты оставлял меня без поддержки?» — спросил человек. И Господь ответил ему: «Ты ошибаешься. В такие минуты я нес тебя на руках». — Отец Димитрий помолчал. — Храни вас Господь!
Глава 9
Они сидели на кухне — Ксения еле-еле нашла время вырваться к Оле, которая после «воскресения» Игоря была на грани помешательства.
— Ты занята, я понимаю, Ксенька… — сказала она, открыв дверь, и вцепилась худой, какой-то куриной лапкой в Ксенину ветровку. — Ты пришла…
И Ксения поняла, что эту роль — утешительницы — ей не сыграть никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. И заревела, и озлобилась на себя, и крикнула:
— Не реветь! Леля, прекрати немедленно!
Стояли в маленькой передней и плакали — мучительно, молча, безнадежно… Вышла изумленная Марина с баллоном лака в руке, постояла, полюбовалась, исчезла…
Ксения — неизменная сигарета в зубах — сбросила ветровку и сапоги.
— Хотела приехать к тебе пораньше, но транспорт не оценил мой порыв. Леля, не реветь! Разлюби твою мать! Ну давай, соберись, запряги мозги! Вино есть?
— Коньяк тоже… — прошептала Оля.
Надрались до безобразия.
Приходила Марина с деревянным гребешком, осуждающе взмахивала кудрями, советовала закусывать, исчезала…
Ксения давно знала, что Леля — может быть, она одна, Олечка Лисова — никогда не завидовала, никогда не мучилась черной мыслью: а почему это именно Леднева такая великая, а не я? Только Леля — лишь она одна — всегда искренне радовалась успехам Ксении, всегда бегала на все премьеры, отбивала в финале ладони, сияла, гордилась, радостно хвалилась сидящим рядом: «Это моя лучшая подруга!» Первая смотрела новые фильмы с ее участием. Где Ксения — главная… Главная… Та самая, которая… Как это смешно…
Остальные… да что об этих остальных… Они обзавидовались, забили себя, задавили темными вопросами: а почему она такая великая, эта Леднева? А почему я не такая? Чем это я хуже?
Да ничем! Просто — другая…
Разве не Господь даровал нам всем то, что мы имеем? И наша зависть, наша злоба — против кого они направлены? Ведь просто Господь одарил всех по-разному. По-разному! Его воля! Так против кого бунтовать и восставать? Кому предъявлять претензии? И почему Ксении не придет в голову завидовать славе Нестерова или Ландау? Да потому, что она не родилась ни художником, ни физиком. Но почему все убеждены, что тоже могут играть на сцене, и играть прекрасно? Просто их обошла судьба-злодейка… злодейка-судьба… судьба-преступница… Повинная во всех наших бедах…
Ксения старалась не обращать ни на кого внимания. Раньше, когда еще различала косые и прямые взгляды, спросила как-то об этом отца Андрея. Он сказал:
— Постарайтесь быть словно мертвой к любому мнению о себе — как к плохому, так и к хорошему. Еще Данте изрек: следуй своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно. И поговорка есть: «Делай то, что должно, — и будь что будет». Но вот Тихон Задонский советовал не отрекаться, когда люди тебя хвалят, потому что к тем добродетелям, которых у тебя еще нет, они могут прибавить смирение, которого совсем нет, сумеют нечаянно открыть потаенное в тебе.
— Разве не Господь нам дал нашу судьбу? — спросила Оля, покачиваясь на табуретке.
Ксения захохотала:
— Лелька, да ты совсем пьяная! Съешь что-нибудь! Ты веришь в судьбу или путаешь одно с другим? Да какая может быть судьба? Все в руках Господа. Если человек будет жить по Его заветам, будет одна судьба, нет — другая. У нас свободная воля. Господь сказал: живи, как хочешь, только знай, что придется отвечать за все. Атак — пожалуйста, выбирай. Каждый сам себе дирижер… Вот какая у меня судьба? Просыпаюсь, тружусь, радуюсь… А потом вдруг встану в один прекрасный день и скажу: «Все, устала, больше нет моих сил! Мне еще тридцать девять лет!» И могу пуститься во все тяжкие, и помереть через три дня от переизбытка чувств… Все в моих руках. Это просто, как линейка.
Ольга давно просила подругу зайти, чтобы подробно рассказать о той встрече с мужем. С мужем… Кто он ей теперь?…
— Я никому еще не рассказывала подробно, — бормотала Оля, раскачиваясь все сильнее, — никому… я ждала тебя… Ксения… я не знаю, что мне делать… все пустое… теперь, сейчас… ты мне не подскажешь?
Историю Игоря Ксения выслушала молча. Да, поворот неожиданный… бьющий наотмашь… Что делать… А разве можно еще что-то сделать?…
Она так и выпалила. И совершенно напрасно. Ольга тотчас вновь облилась пьяными родниковыми слезами.
— А как я буду жить? Теперь… после всего этого… и дети… Что я им скажу?
— Да зачем тебе им что-то говорить? Разлюби твою мать… Они прекрасно проживут и без этой информации. Давно думать забыли про папашку… Был — и сгинул… За скобками! Леля, соберись! Запряги мозги!
— Но он ведь прав! — вдруг выкрикнула Ольга.