Он пил пиво, ел курицу и ждал. Такой вот этикет у солидных людей. Начнет гость деловой разговор — он его поддержит. Не начнет — значит, побазарят о погоде да о курах копченых.
Наевшись, Мишка закурил, посмотрел внимательно на Федора:
— Знаешь, что со мной приключилось?
— Кое-что. — Федор рукой отмахнул от лица сигаретный дым. Он сам никогда не курил, пил только пиво и иногда мадеру.
— Что скажешь, Федор?
— А что мне тебе сказать? Три дня назад Сашка Худой сбросил мне новость, будто тебя и Жорика Ереванского замочили. Будто ты с зоны подорвал и грохнули вас в Ереване не то менты, не то чекисты. Я удивился сильно. Я твой характер хорошо знаю, ты никогда в бега не подавался. Тем более с зоны в Лабытнанги. Подивился я, поехал к Черкасу. А тот ксивенку от Шмаля получил. Отписал ему молодой, что тебя на этап забрали, куда-то в Ленинград. А тут параша пошла, что ты ереванский банк заделал, полтора миллиона взял. Еще больше удивился я. Рупь за сто ответить готов, что ни ты, ни Жорик на такое дело не пойдут. Так что же случилось, Миша?
Махаон налил себе пива и начал рассказ. Все с самого начала, с того дня, как пришел он из рабочей зоны в жилую с заточкой.
Федор слушал не перебивая. Сидел за столом, положив на него литые ручищи, наклонив седую, коротко стриженную голову с безукоризненным пробором. Глаза его были полузакрыты, и Федор напоминал Мишке медного азиатского божка.
Махаон говорил долго, не упуская мельчайших деталей, даже на интонациях акцентировал внимание. Он закончил, жадно выпил стакан пива и закурил.
— Все? — спросил Федор.
— Муха не пролетит.
— Взял ты, Миша, знаменитый абаловский ларец. Много лет за ним фартовые люди охотились, а он, значит, в банке лежал. Пистолет выкинул?
— А зачем мне с оружием светиться? Я его в Баку каспийским рыбам подарил.
— Молодец. Дело непростое, ох непростое. Ты-то понимаешь, что это не кинофильм «Котовский»? Помнишь, как он с поезда подорвал?
— Смутно.
— Не важно, тебя с зоны не Ястреб вынул. Большие люди дали ментам команду сдернуть тебя со шконки. На этих людей Ястреб и работает. Он теперь сам вроде мента стал.
— Ссучился?
— Да нет. Вором он был неплохим. Закон уважал, авторитет имел. Слово его кое-чего стоило. Потом он от всех дел отошел, начал с цеховиками работать. Долги вышибать, данью, кого надо, обложить, товар левый охранять. Но закона нашего не нарушал пока. С тобой и Жориком он беспредел совершил, позволил фраерам на авторитетных воров руку поднять. О Зельдине Семене Борисовиче, хозяине бомбардиров, я слышал. Известный делец, хитрован. Получить с него за беспокойство — святое дело. Ты его адрес знаешь?
— Нижняя Масловка, дом 5, квартира 40.
— Вот и хорошо, попрошу, чтобы молодые за его квартиркой присмотрели. Поставлю тебе дело.
— А что мне с Ястребом делать?
— Ты, Миша, погоди. Я к уважаемым людям съезжу, посоветуюсь. Ты пока у меня поживи. Шухера еще нет. Как этих козлов, что банк грабанули, заловят, вот тогда тебе на дно надо ложиться.
Федор уехал утром, предварительно сгонял на велосипеде на станцию и привез продуктов и пива.
Его не было три дня, которые пролетели для Михаила как один час. Никогда в своей взрослой воровской жизни не наслаждался он так одиночеством и покоем. Первый день он вообще ничего не делал, только смотрел телевизор и читал книжки. На второй, обойдя дом, увидел, что для него есть работа. Махаон — парень рукастый, он и по металлу работать умел, этого требовала его профессия, и плотничал, и столярничал.
Он кормил кота и собаку, жарил себе картошку с колбасой, потягивал пиво. За три дня он словно ожил, ушла страшная усталость, давившая на него все два года последнего срока. Ему захотелось жить здесь всегда, гулять с собакой в лесу, пить пиво, читать и никого не видеть.
Вечером в воскресенье кот Тимофей внезапно спрыгнул с кровати и уселся у калитки, чуть позже завизжал, затявкал Кум.
На тропинке появился Федор.
Сначала он пошел в дощатую кабинку, где у него находился самодельный душ — обычный бак, воду в котором нагревало солнце.
Федор вошел в комнату свежий после прохладной воды, сел за стол, налил пива и сказал:
— Дерьмо твое дело, Иван-царевич.
— Это почему?
— По хрену да по кочану.
— Не понял.
— Жорика в Сочи замочили.
— Кто?
— Говорят, грузинские воры счеты свели.
— Говорят или в цвет?
— Я сказал, что знаю. О тебе из малявы стало известно, что загнулся ты на этапе.
— Значит, я теперь вроде бы жмур?
— Это только вроде. Те люди, что тебя с зоны сдернули, распрекрасно знают, что ты с двадцатью пятью тоннами бабок гуляешь где-то. И хотят тебя отловить.
— А как же Ястреб?
— За него многие воры и просто блатные мазу держат. Сказали, что на вас руку бакланы подняли и за это с них Ястреб получил.
— Замочил?
— Точно. Народ мелкий стал. Закон забыли. Особенно грузинские воры за Ястреба слово говорили. Мне шепнули, что сучонок этот многим за бабки помог от сроков и даже от вышки отвертеться. Многие блатняки и приблатненные при нем кормятся. На меня буром поперли, грозили, только я на них клал.
Федор в уголовном мире был знаменит тем, что никогда не ругался матом.
— Потом, после правила, ко мне Коляша Кошмар подошел и побазарил, мол, некоторые с меня получить желают. Чтобы я кровью ответил. А твое дело я поставил.
— Какое?
— Да с Зельдиным этим. Вот тебе слепочки ключей, жена его с дочерью в Гаграх греются, а он ежедневно, как часы, в семь домой. Час побудет, переоденется — и к любовнице.
— А кто любовница?
— Певица из «Метрополя».
— Значит, он не в кабак ездит?
— Когда как, Миша. Но из дому всегда уходит в одно и то же время.
— Каков клиент из себя?
— Крупный, жирный мужик, рыхлый, но духовитый. Может, мне пойти с тобой?
— Не надо, Федор, это мое дело.
— Ладно, тебе жить, кент. В подъезд ты должен зайти ровно в пять. Слева от двери электрощит, откроешь его — там будет лежать волына…
— Зачем?
— Для понта, чтобы страху нагнать. Закончишь дело, волыну вытрешь как следует и обратно положишь. Не бойся, ее сразу заберут. Тебя мои люди страховать будут.
— Зачем, Федор?
— Надо, Миша. Зельдин этот с Ястребом повязан под завязку. Надо. Не бойся, ребята работают молодые, тебя не знают. Вот, держи, я тебе усики в цирковой гримерной взял. Давай попробуем.
Федор помазал кисточкой под носом у Мишки и ловко приклеил усы.
— Посмотри-ка на себя в зеркало, — захохотал Федор.
Мишка взглянул и увидел, что усы сильно изменили его лицо.
— Вот не думал, — сказал он.
— Так и должно быть, а если бороду отрастишь, тебя вообще никто не узнает. У тебя котлы есть?
— Нет, — вздохнул Мишка, — не успел купить. Ты же знаешь, я какие попадя не надену.
— Знаю твой дешевый понт. Но на дело тебе без них идти нельзя, там все по времени рассчитано.
Федор встал, открыл шкаф, вытащил несколько наручных часов, положил перед Мишкой.
— Новьё. Котлы японские и швейцарские.
Мишка любил часы трепетно и нежно. На воле часто менял их. Сидел, бывало, за столом, чуть сдвинув рукав пиджака, и краем глаза любовался красивой игрушкой на запястье.
Часы перед ним лежали хорошие: «Сейко», «Ориент», «Омега», «Ланжин».
Он выбрал «Ланжин-хронограф» с двумя отливающими перламутром маленькими циферблатами внутри основного и тонкой красной секундной стрелкой, бегущей по кругу.
— Я так и знал, что ты их выберешь. Швейцарская машина на все времена.
— Сколько? — Мишка надел часы на руку.
— Ты же знаешь цены, Миша.
— Кусок.
— Годится.
Мишка рассчитался.
Когда красная секундная стрелка приблизилась к пяти, Мишка вошел в подъезд. Набрал код. Замок хрипло крякнул, и дверь отворилась. Мишка вошел в пустой, пахнущий горелой картошкой вестибюль подъезда. Справа — металлическая дверца распределительного щита. Он открыл ее и увидел наган, старый, надежный револьвер. Сунул его в карман и пошел к лифту.
В кабине он проверил оружие, желтые патроны сидели в гнездах, внушая спокойствие. Мишка поднялся на последний этаж и начал спускаться вниз.
Никого. По летнему времени большинство жильцов кооператива кантовались на даче.
Мишка подошел к двери 40-й квартиры, раскрыл кейс, вынул смастыренные ключи.
Посмотрим, как он их заделал. Замков три. Один обычный и два сейфовых. Сейфовые для Махаона — дело плевое, а вот нормальный финский — тут посложнее для него. Он был медвежатник, а не домушник.
Он вставил ключ, и замок поддался спокойно и просто. Теперь сейфовый, один открылся, а второй начал заедать. Ладони в перчатках взмокли.
Махаон достал заделанную на даче отмычку, вставил, повернул, и дверь поддалась. Его встретила знойная тишина квартиры. Окна были закрыты, в комнатах стоял запах дорогого табака и французского одеколона.
Мишка обошел квартиру. Неплохо жил однофамилец известного артиста.
В спальне мебель белая, в гостиной — карельская береза, в комнате дочки — веселый финский гарнитур. Время еще было, и Мишка начал искать зельдинские «лабазы каменны, где лежат алмазы пламенны». Он аккуратно простукал стены, осмотрел все картины в комнатах, все шкафы проверил и все ящики столов и горок. В коридоре, устланном мягкой ворсистой дорожкой, на стенах разместилась дорогая серебряная чеканка. Махаон снял одну, вторую, а третья, с выбитым барсом, не поддалась.
Неплохо придумано. Мишка начал аккуратно ощупывать края чеканки. Вроде что-то есть. Выступ странный. Мишка нажал на него. Ничего. Тогда он резко дернул его вверх. Мимо. Вниз. И отъехала крышка, обнажая стенной сейф.
Пустяковину эту Махаон открыл за две минуты. На нижней полке лежали деньги. Много. Пачки стольников. В банковской упаковке, каждая по двадцать пять тысяч. Богато жил цеховик Зельдин, если только дома полмиллиона держал.
На верхнюю полку сейфа, где лежали драгоценности, Мишка даже лазить не стал. Жадность — вот что губит фраеров. Он все аккуратно закрыл, пошел в гостиную и начал ждать.