Дядька стоял за дверью и слышал разговор.
Было еще светло, когда они въехали в Сретенский переулок. Замечательное это время — начало лета. Солнце не торопится покидать город, к вечеру оно становится ласковее, и улицы, залитые его зыбким светом, таят в себе ожидание замечательных встреч. В такое время хочется увидеть женщину, о которой мечтал всю жизнь. Она обязательно должна появиться из глубины переулка, из надвигающихся сумерек и переплетения теней. Нежным становится город. Нежным и таинственным.
Юрий вылез из машины, посмотрел на перспективу переулка. Посмотрел, но никого не увидел в мерцающем мареве вечера.
Носков закрыл машину, и они вошли во двор. В прекрасный московский двор, каких уже мало осталось в городе. Он зарос акацией, лопухи прижимались к щербатым стенам домов, поросших у основания мхом.
На третьем этаже, прямо из стены, выбилось какое-то храброе деревцо, оно искривилось, пробираясь к свету, и листья его тихо раскачивал ветерок.
— Это наше дерево, — сказал Николай, — выросло вопреки всему прямо в стене. Мы его с Мишкой бережем.
Подъезд был прохладным и гулким, вытертые обитые ступени вызывали ассоциации с развалинами древних городов.
На третьем этаже Носков открыл ключом дверь.
— Это моя мастерская. А теперь и квартира. Я с женой развелся.
В коридоре было три двери. На двух висели мольберты, на третьей — старый фотоаппарат с медным кольцом вокруг объектива. Именно эта дверь открылась, и вышел высокий человек с аккуратно подстриженной бородкой.
— Привет, Елец, — улыбнулся он.
Юрий, не узнавая, глядел на него, весь напрягшись, готовый немедленно послать в атаку послушное тело.
— Ты чего, Юра? Не узнаешь?
Можно изменить внешность, но голос…
— Мишка!
Они обнялись.
Потом Ельцов часто будет вспоминать тот вечер. Комнату странную, в которой перемешалось время. Ощущение это создавала невесть где набранная мебель. Буфет, сработанный под раковину, типичный модерн начала века. Платяной шкаф, простой и незатейливый, напоминал о революционном аскетизме. Дубовый стол и стулья с резными спинками, явный трофей, вывезенный из побежденной Германии. Бамбуковые этажерки — привет из пятидесятых, а кривая книжная полка напоминала о хрущевских новшествах. Под потолком висела старая люстра под китайский фонарь, над тахтой — бронзовое массивное бра.
— Всю эту красоту по помойкам собрали. Народ на польские да немецкие гарнитуры бросился, а мы восстановили. Вон, даже ковер в порядок привели, — пояснил Николай, умело накрывающий на стол.
Все стены в комнате были увешаны прекрасными фотографиями с видами старой Москвы. Юра внимательно рассмотрел их. Работы неплохие. Три из них были просто прекрасными.
— Хорошие работы, — сказал он.
— Нравится? — спросил Мишка.
— Да. Кто автор?
— Я.
— Ну ты даешь.
— А он теперь фотохудожник. Вполне официальный человек, — вставил Носков.
— Как же?.. — начал Ельцов.
— В этом деле без полбанки не разберешься, — засмеялся Мишка, — давайте к столу.
И начался разговор. Нервный, рвущийся.
Юра позвонил дядьке, успокоил его, и они просидели за столом до рассвета.
— Нам нужен выход на Ястреба, — подытожил разговор Юра.
— Что тебе Петро перед откидкой сказал? — поинтересовался Мишка. — Давал маляву, называл имя?
— Маляву не давал, а человека назвал.
— Кого?
— Витю Золотого.
— Солидный человек. Не ссученный, мы с ним кенты. Петро как сказал? Повтори дословно.
— Сказал: «Иди, Юрок. Ты срок отмотал, как настоящий бродяга. На воле тебе есть с кого получить, но один не лезь. Я маляву отправил Вите Золотому. Он мой кент и вор честный, если что, он тебе поможет, тем более что ты кореш моего брата Махаона».
— Видишь, — сказал с гордостью Мишка, — есть у меня еще авторитет.
— Есть, есть, — засмеялся Коля, — но лучше бы его не было.
— Это почему? — обиделся Мишка.
— По кочану, — сказал Коля, — твой авторитет теперь на стенах висит. Был ты урка, а теперь художник.
— Если бы я все забыть мог… — Мишка выплеснул в рот полфужера водки. — Если бы мог. Лучше бы отсидел свой срок на Севере диком, а не влип в такую историю.
Горечь услышал Ельцов в Мишкиных словах.
— Юра, — Мишка закурил фирменную сигарету, затянулся глубоко со вкусом, — эти сявки ссученные работают не от себя, мусор тот, что тебя допрашивал, как сказал? Шестерки они. Главный высоко сидит, раз мог меня зараз с кичи сдернуть. Нам надо шестерок отбомбить, а тогда мы на паханов выйдем. Ты говорил, что ментами теми Игорь Дмитриевич занимается. Пусть. Он мент в законе. Все-таки начальник МУРа…
— Бывший, — перебил его Ельцов.
— Не бывает бывших воров и бывших ментов, — засмеялся Мишка, — это, ребята, печать на всю жизнь.
— Значит, ты так всю жизнь и останешься вором? — огорчился Коля.
— Чудак ты, кент мой дорогой. Можно на дело не ходить, а оставаться уркой. Это свойства характера. Не понимаете? Поясняю. Сук ненавидеть, ментов презирать, разбираться со всякой шпаной по-воровски. По закону, значит. О чем мы сейчас говорим? О том, как будем с этих козлов получать. И нам правильные воры помогут. Потому что хоть я на дело не хожу, но закон бродяг соблюдаю.
— Ты, Мишка, — Юра посмотрел на него внимательно, — все перепутал. Тот же Ястреб человек страшный…
— Ну да, такой страшный, что на него даже муха сесть боится. Юрик, ты хоть и чалился у хозяина, психология фраера у тебя осталась.
— Ну вот, я фраером стал, — засмеялся Ельцов.
— Ты и есть фраер. А кто ты? Вор? Нет. Ты как мужик на зоне жил. Все по закону исполнял. Поэтому стал бродягой, и тебе вор помочь может.
— Да ну тебя, Мишка! — разозлился Носков. — Забывай свои блатные примочки.
— Коля, это уже до смерти.
— Знаешь, Мишка, многие думают, что если они путь свой жизненный извилистым делают, то от этого живут дольше. Нет, дорогой…
— Хватит философии! — Махаон хлопнул ладонью по столу. — О деле давайте базарить. Юра, ты знаешь, где Золотого найти?
— Да.
— Утром иди к нему.
— Так уже утро.
— Ничего, поспишь вечером. У тебя сегодня тренировка есть?
— Нет.
— Значит, к Золотому. А у меня план созрел, как на Ястреба выйти.
— Миша, а почему его зовут «Золотой»? — заинтересовался Коля.
— А потому, что он, кроме золота, ничего не ворует. Шуба будет норковая лежать большой цены и рядом колечко пустяковое. Он колечко возьмет, а шубу не тронет. Такая у него специализация. Я ему маляву напишу.
— Ребята! — Коля поднялся, подошел к окну и распахнул его. — Утро уже. — В комнату ворвался свежий, настоянный на дворовой зелени воздух. — Хорошо-то как. А может, пойти в милицию или КГБ, в прокуратуру, рассказать все. Мы же в стране живем, а не в лесу. Закон…
— Закон, — перебил его Мишка, — а когда тебя ни за что в Бутырку окунули, где твой закон был?
— Так разобрались же… — тихо откликнулся Коля.
— А год жизни в крытке, под следствием, это как?
— Бывают же ошибки, Миша.
— Ошибки… Эх, Коля-Николай. Парень ты золотой. Я, конечно, не такой образованный, как Юрка, но скажу тебе так. Мы все в нашей стране навоз. Дерьмо. И вкалываем на хозяина. Сначала на Ленина, потом на Сталина, потом на придурка Хрущева, теперь на Леню бровастого. У меня теперь время есть, я книжечки почитываю. Так в мемуарах Жукова прочел интересную вещь, будто он, маршал, ездил за советом к полковнику Брежневу. Да кто Жуков и кто Леня, ты задумался? Вот так-то.
— А при чем здесь Жуков и наши дела? — запальчиво спросил Коля.
— Да при том, что таких Лень Брежневых у нас в каждом райкоме натыкано. Для них власть — всласть. Вот Юрка решил их потревожить и намотал срок на уши.
— Значит, все напрасно? — огорчился Коля.
— Нет, — сказал Ельцов, — правду мы найдем. Конечно, тяжелое это дело. Но все равно найдем. Власть эта не вечная. Брежнев на ладан дышит.
— Думаешь, придет новый, и все изменится? — захохотал Мишка.
— Уверен, что перемены будут, иначе стране кранты.
Шорин не любил баню. Он терпеть не мог парилку и мыться предпочитал в ванной. Хватит, в давние времена в лагере в Потьме походил в баньку вместе со всей кодлой. По сей день у него осталось чувство отвращения к ораве голых мужиков.
Он и теннис не любил, хотя играл неплохо. Новое спортивное поветрие охватило номенклатуру, и с этим надо было считаться.
Суббота называлась банно-спортивным днем. На стадион «Шахтер» в Сокольники приезжали весьма влиятельные персоны и, конечно, вездесущие торгаши и люди творческих профессий, считавшие за честь для себя погонять упругий мячик с генералом МВД или замминистра. Компания была устоявшаяся. Работники ЦК и горкома, высокие чины из министерств и ведомств, офицеры и генералы КГБ и МВД. Известные журналисты-международники, писатель, автор популярных детективных романов, директора больших гастрономов, два известных в Москве ресторатора и, конечно, вездесущий Вовчик.
Встреча начиналась с ритуального теннисного матча, потом парилка, выпивка с легкой закуской, далее опять парилка и настоящее застолье. И если закусочный стол накрывали из того, что каждый привозил с собой, то главное угощение выставляли рестораторы.
Шорин, который всегда брал с собой Вовчика, позвонил и сказал, что задерживается. Не хотелось козлом бегать за мячиком. Тем более что неделя выдалась тяжелая.
Он наконец-то купил дачу рядом с рестораном «Архангельское». Продал ее сын покойного маршала, отставной полковник, гуляка и светский лев. Дача, конечно, была полковнику нужна, на ней почти ежедневно пьянствовала развеселая московская шобла. Но для широкого образа жизни, к которому так привык бывший полковник, 250 рублей пенсии явно не хватало. Полковник поставил одно условие: все деньги наличными и сразу. Сумму он заломил крутую — двести тысяч.
Шорин знал, что эти деньги ему готовы отдать друзья с Кавказа, поэтому торговаться не стал и привез деньги на улицу Грановского в огромную восьмикомнатную квартиру. Полковник раскрыл чемодан, высыпал пачки сторублевок на ковер и, не стесняясь Шорина, сел на пачку купюр.