Вот с этой бедой и прибежал Ревзон к Ельцову, с которым пару раз встречался в квартире смешной инженю из детского театра. Майор выслушал перепуганного коммерсанта и поехал к Чуме, которого по роду службы знал как облупленного.
Дверь в квартиру гражданина Чумакова была открыта, Борька сидел на кухне, ел селедку с картошкой и запивал пивом. Ельцов явился ему, словно тень отца Гамлета из бессмертного творения Шекспира. Майор вошел в кухню, схватил Чумакова за волосы и, пригнув голову, поводил лицом по тарелке с селедкой, потом скрутил ему ухо и вывел во двор, где собралась вся его кодла, и при всех набил ему рожу.
Уходя, сказал:
— Если еще раз услышу о ваших художествах, всем ноги переломаю, а потом посажу.
Потом он узнал, что Чумаков от позора уехал в Калинин к сестре, а его приблатненная братва рассыпалась. Ревзон с той поры считал Ельцова своим спасителем и всячески старался угодить ему.
Семен Аркадьевич ждал его у входа в магазин. Он привел опасного гостя в свой кабинет, открыл шкаф и вытащил черно-бурую шубу.
— Вот, Игорь Дмитриевич, продал мне ее один человек за полцены. Вещь хорошая, я взял, подумал, поставлю ее на комиссию, продам, наживу немного.
— Это сколько же «немного» получится, Семен Аркадьевич?
— Тысячи две, может, три.
— Так почему не стали продавать?
— Из-за подкладки.
— А что в ней особенного?
— В самом неприметном месте есть монограмма.
— А ну-ка, покажите.
Ревзон расстелил шубу на столе, распахнул ее и чуть вывернул рукав. Две вытертые от времени, вышитые золотом буквы — Е и Г — отчетливо просматривались на подкладке.
— Шубка-то краденая, Семен Аркадьевич, придется мне ее изъять.
— Я как чувствовал, как чувствовал, поэтому сразу деньги не отдал и вам позвонил.
— Когда вы должны передать деньги?
— Сегодня в семь у Бороды.
— В ресторане ВТО?
— Именно так.
— Кому?
— Павлу Сергеевичу Веретенникову, бывает там такой театральный деятель.
— А вы часто бываете в этом ресторане?
— Завсегдатай, — с гордостью ответил Ревзон.
— Давно ли там этот Веретенников появился?
— Да больше года. Его все знают, человек он широкий. Любовница у него актриса Мелентьева.
— Серьезный господин. А адреса или телефона его не знаете?
— Да он у Мелентьевой живет на Малой Бронной. Что мне делать, Игорь Дмитриевич?
— А ничего особенного. Берите деньги и в ресторан. Как их передадите, сразу исчезайте.
— Простите, Игорь Дмитриевич, а деньги? Сумма-то немалая.
— Деньги получите после окончания следствия. Все до копейки. Мы их задокументируем, дадим вам расписку. А пока, Семен Аркадьевич, чтобы не дай бог вас за скупку краденого не привлекли, садитесь и пишите на мое имя обо всем, что рассказали.
…Зал ресторана перекрыли плотно. Лучшие муровские опера расселись за разными столиками. Ельцов наблюдал за Ревзоном, у этого человека был подлинный талант агента.
Он сидел за столиком у окна в конце зала, шутил с официанткой, весело пикировался со знакомыми за соседним столом. Вдруг он откинулся на спинку стула, вытащил носовой платок и вытер лысину. Это был условный знак.
В зал вошел высокий, барственного вида человек, одетый в прекрасно сшитый костюм из синей жатки. Он дружески поздоровался с директором ресторана, которого вся театральная и гулявая Москва звала Борода из-за смоляной кинжальной бороды, раскланивался со знакомыми.
Ревзон замахал Веретенникову рукой, и тот сел за его стол. Семен Аркадьевич налил ему рюмку коньяка, они выпили. Ревзон положил на стол завернутую в плотную бумагу пачку денег. Павел Сергеевич, не считая, спрятал ее в боковой карман пиджака.
Как было оговорено, к их столу подошла официантка:
— Семен Аркадьевич, не знаю, как вас и просить об этом…
— Что такое?
— Так неудобно…
— Да говорите, моя дорогая.
— Шубку мне котиковую принесли, а я не знаю, сколько она стоит на самом деле.
— Где шубка-то? — Ревзон встал.
— На втором этаже.
— Пойдемте, скажу вам всю правду.
— Вот спасибо.
— Я скоренько, — обратился он к Веретенникову и вышел вместе с хорошенькой официанткой.
Веретенников налил себе коньяка, уселся удобно. Ельцов подошел к нему сзади и положил руку на плечо:
— Не дергайся, падла, уголовный розыск, руки на стол.
После того как в МУР привезли заплаканную Мелентьеву и изъятые палантин и норковую шубу, Веретенников сказал:
— Ни о каких бриллиантах ничего не знаю. Все три шубы купил с рук, возле меховой комиссионки в Столешниковом, у усатого человека в черном кожаном пальто и кепке-букле. Больше мне сказать нечего.
— Отправьте его в камеру, пусть подумает, — распорядился Ельцов и пошел в другой кабинет, где навзрыд рыдала звезда московской сцены.
— Надежда Николаевна, — Ельцов присел на край стола, закурил папиросу, — мы с вами должны найти выход из этой трагической ситуации. Я, милая моя, верю, что к краже шуб у народной артистки СССР Екатерины Гельцер вы не имеете никакого отношения. Но, выходит, в вашем доме хранилось краденое, а это уголовно наказуемо.
— Я не знаю… не знаю я… — с интонацией Катюши Масловой произнесла актриса.
— Я вам верю, но поверит ли следствие и суд, вот в чем вопрос. Давайте сделаем так: вы нам скоренько поведайте, куда Веретенников дел бриллианты, а я гарантирую, что вы пойдете как свидетель. Более того, ни в театре, ни ваши друзья ничего не узнают.
— Это правда? — внезапно звучным голосом спросила актриса. Слезы на ее лице мгновенно высохли.
— Конечно, правда. Зачем нам, людям, поставленным государством на защиту граждан, преследовать любимицу московских зрителей? Но вы должны нам помочь.
— Что я могу сделать? — Актриса достала из сумочки пудреницу, провела пуховкой по лицу.
— Где бриллианты, моя хорошая?
— У меня их нет, Веретенников отвез все к ювелиру.
— Кому?
— Мохову Анатолию Васильевичу. Он в Столешниковом живет.
— Вот и спасибо. А теперь вас домой проводят. Валерьяночки выпейте и поспите.
Мохова Ельцов знал хорошо. Темный человек, темный и неуязвимый. Несколько раз МУР и ОБХСС пытались привлечь его к ответственности за бриллиантовые дела, и каждый раз какие-то неведомые, но могущественные покровители отмазывали его. Взять Мохова можно было только на краденых вещах.
Они подъехали к его дому около полуночи. Несмотря на позднее время, в Столешниковом толкался народ. В это время в переулке было всегда людно и весело. Встречались знакомые, назначались свидания.
У комиссионки оперативники свернули под арку и подошли к пятиэтажному дому в глубине двора. Окна в квартире Мохова светились ярко и празднично.
На дверях подъезда сохранилась еще табличка с номерами квартир и фамилиями жильцов. Мохов жил в 8-й, а под ним в квартире 6 некий Серков Л. Г.
Ельцов прочитал список жильцов и сказал оперу:
— Вы на некоторое время станете гражданином Серковым Л. Г.
— Понял вас, Игорь Дмитриевич, — засмеялся опер, — я уже Литваком на Тишинке был.
— Значит, такая ваша судьба.
Опер надавил на кнопку звонка. Послышались шаги, и недовольный голос за дверью спросил:
— Кто там, в такую поздноту?
— Анатолий Васильевич, вы уж простите меня, — плаксиво засуетился оперативник, — у меня в ванной потолок протек.
— Как это?
— Наверно, у вас труба лопнула. Квартиру заливает.
— Подождите, я посмотрю.
Несколько минут в квартире было тихо. Потом снова послышался голос хозяина:
— У меня все сухо.
— Может быть, вместе посмотрим, я хоть трубу перекрою, а то за ночь всю квартиру зальет.
— А вы умеете? Впрочем, что я спрашиваю, вы же инженер. Послышалось щелканье отпираемых замков. Дверь приоткрылась.
Ельцов толкнул створку, шагнул в переднюю:
— МУР, Анатолий Васильевич.
Высокий седой человек в теплых домашних брюках и бархатной куртке, прищурившись, глядел на Ельцова:
— Значит, Игорь Дмитриевич, вы меня ночью побеспокоили. Видимо, у вас и ордерок есть?
— Есть. Ордерок есть на обыск в вашей квартире, так что предлагаю добровольно выдать ценности, которые вам передал Веретенников.
— А почему вы думаете, что он мне что-то передал?
— Опираясь на его показания, Анатолий Васильевич. — И обратился к оперативнику: — Зови понятых.
— Не надо, — резко сказал Мохов.
— Чего не надо?
— Понятых.
— Почему?
— Я готов добровольно передать ценности, которые мне принесли для оценки.
— Вот и ладушки. Я всегда считал вас умным человеком. Только вам придется проехать с нами на Петровку и все задокументировать.
— Хорошо, я только оденусь.
Мохов пошел в комнату, за ним оперативник.
Пока хозяин собирался, Ельцов обошел квартиру. Мохов жил в двух комнатах, третья была приспособлена под мастерскую.
— Так где же ценности? — обернулся Ельцов к Мохову.
Ювелир подошел к сейфу с затейливыми узорами на дверце и сказал:
— Выйти я вас просить не могу, но хотя бы отвернитесь.
Ельцов засмеялся и отошел к окну.
За его спиной куранты сейфа сыграли «Коль славен наш Господь». Потом крышка захлопнулась. Ельцов повернулся. Мохов поставил на стол серебряную шкатулку редкой красоты, усыпанную красными, сиреневыми и голубыми камнями. Ельцов открыл шкатулку, в свете люстры драгоценные камни заиграли дьявольским светом.
— Нравится? — поинтересовался за его спиной голосом змея-искусителя Мохов.
— Красиво.
— И только? — ахнул ювелир. — Когда Веретенников принес их мне на оценку…
Он не успел договорить, в прихожей раздался звонок.
— Поздно гостей принимаете, Анатолий Васильевич. — Ельцов достал пистолет.
В комнату заглянул оперативник.
— Впустить?
— И сразу к стене.
Открыли дверь.
В квартиру вошел невысокий человек в коричневом ратиновом пальто с бобровым воротником и пыжиковой шапке.
— Уголовный розыск, — отчеканил опер, — попрошу документы.