Актрису Мелентьеву сбила насмерть неизвестная машина, прямо у входа в Театр драмы.
А в пятьдесят пятом, когда Ельцов уже стал подполковником и замначальника МУРа, он на Даунгеровке заловил налетчика-мокрушника Никанорова. Деваться Никанорову было некуда, на нем висело четыре убийства, совершенных с особой жестокостью, и он понимал, что его все равно прислонят к стенке. Поэтому и признался, что на квартиры богатых людей, имевших дорогие вещи, его наводил полковник Нагиев.
Никаноров и еще двое переодевались в форму МГБ в конспиративной квартире на улице Воровского, там же Нагиев давал им эмгэбэшные документы. Они приходили с ордером на арест и обыск, изымали ценности, а хозяев вывозили в песчаный карьер и расстреливали.
Потом, на конспиративной квартире, Нагиев забирал все драгоценности, а остальное барахло — меха, отрезы, пальто и костюмы они делили между собой.
Драгоценности уходили на самый верх, начальству.
Трупы из карьера забирал старшина из МГБ и отвозил в крематорий.
Ельцов задокументировал рассказ Никанорова, а потом начальник Главного управления Уголовного розыска сказал ему:
— Ты, Ельцов, сыщик классный, но об этом забудь, не наше это дело. Рапорт твой я в КГБ отправил, пусть чекисты со своими разбираются.
Потом следователь из военной прокуратуры, который вел дело Нагиева, рассказал ему, как братья Кобуловы вербовали уголовников и те по их наводке грабили и убивали людей, прикрываясь удостоверением МГБ.
Все это Игорь Дмитриевич вспомнил, пока ехал от дома до Трубной площади. Он пристроил машину на стоянке, рядом с домом Политпросвещения, вылез, огляделся. Город словно качался в утреннем мареве. Солнце еще не начало припекать, было по-утреннему ласковым. Свет его подновил облупленные стены старых домов, залил золотом бульвар.
Нет, не зря сегодня он вспомнил старую историю. Не зря. Все повторяется и будет повторяться, потому что алчность бессмертна. Конечно Болдырев — это сегодняшний Нагиев. И работает он на людей крутых и сановных. Иначе кто бы разрешил ему создавать под эгидой МВД специальную группу.
Игорь Дмитриевич вошел под арку дома и едва увернулся от несущегося на велосипеде пацана лет десяти. Он успел только заметить азартно вытаращенные глаза и закушенную губу юного гонщика. Пролетел велосипедист и скрылся за углом, и Ельцов позавидовал ему. Счастливому и радостному в это отличное летнее утро.
В подъезде дома, где жил Кретов, пахло залежавшимся сукном, нафталином и бумажной трухой. Лифт работал, и, как ни странно, стены его были без наскальной живописи.
Ельцов поднялся на четвертый этаж, взглянул на номер квартиры и нажал кнопку звонка. Тихо. Ни звука.
Тогда он постучал кулаком в дверь и прислушался. Заливисто затявкала собака, потом послышались тяжелые шаги.
— Кто? — спросил хриплый голос за дверью.
— Свои, Витя, свои.
Скрипнул замок, и распахнулась дверь. На пороге стояло некое подобие человека, в синих семейных трусах, грязной майке, с разбитым опухшим лицом.
— Вы Кретов?
— Я, товарищ полковник.
— Значит, узнал меня?
— Так точно, вы начальник МУРа полковник Ельцов.
— Ну что же, тогда можно сразу перейти к делу. Я могу войти?
— Конечно. Только пойдемте на кухню, у меня в комнатах…
— Понятно.
Ельцов прошел на кухню — чистую и прибранную и сел на табуретку, похожую на трехногого паука. Косматый маленький песик подскочил к нему, поставил лапы на его ногу.
Ельцов наклонился и взял собачку на руки.
— Ну что, хороший мой? Что?
Песик преданно заскулил и начал облизывать щеку полковника.
— Славный у тебя пес, Кретов. Любит тебя?
— А кому же еще меня любить, товарищ полковник? — Когда заговорили о собаке, голос Кретова стал нежным и мягким.
— Хорош! — Ельцов внимательно посмотрел на опухшую разбитую рожу Витьки. — Хорош. Такое лицо, братец Кретов, в штанах носить надо. Что, асфальтовая болезнь?
— Упал я вчера.
— Ишь, как у тебя руки-то трясутся. С острова Большой Бодун приехал?
— Было дело.
— Похмелись, иначе умрешь, не дай бог.
— Нечем, — жалобно выдохнул Витька.
— Стакан есть?
— Конечно.
— Давай.
Кретов открыл шкафчик над газовой плитой, вынул из него стакан, поставил на стол.
Ельцов взял его в руку. На удивление, стакан оказался безукоризненно чистым. И вообще эта прибранная кухня, чистая посуда, незахламленный коридор никак не вязались с внешним видом хозяина.
Ельцов достал из кармана пиджака фляжку коньяка. Кретов смотрел на нее не верящими своему счастью глазами и шумно сглатывал слюну, двигая кадыком.
Ельцов налил полный стакан, поставил фляжку на стол.
— Прими, страдалец.
У Витьки так тряслись руки, что он не мог поднять стакан. Он подвинул его к себе, наклонился и сделал первый небольшой глоток, откинулся, закрыл глаза. Горло перехватил спазм. Все внутри протестовало, не хотело принимать жгучую жидкость
— Ты, братец Кретов, видать здорово огорчил организм. Не хочет он принимать коньячок-то, — брезгливо сказал Игорь Дмитриевич.
Наконец кадык на шее Кретова перестал дергаться и он открыл глаза.
— Ну что, прижилась?
Витька не ответил, только вздохнул облегченно. Руки немного успокоились, и он взял стакан и выпил остальное. Постепенно лицо его разгладилось, глаза пояснели, голос обрел звучность и покой.
— Вы извините меня, товарищ полковник, я пойду переоденусь.
— Валяй, Витя, валяй.
Послышался шум воды в ванной, потом шлепающие шаги по коридору. Собачка убежала вслед за хозяином, и Ельцов остался один в этой странной кухне.
Во дворе заиграл аккордеон. Голос его, щемящий и добрый, уверенно выводил забытую мелодию фокстрота «Гольфстрим». Когда-то, очень давно, он танцевал под эту музыку в ресторане «Аврора», и его дружок, лучший ударник Лаце Олах, взрывался внезапно немыслимым брейком и подмигивал ему весело. Он танцевал с барышней по имени Ира. У них тогда только наметился стремительный роман. Господи, как все это было давно. Ира, ресторан «Аврора», ночные московские улицы, по которым он провожал прелестную молодую женщину.
— Я готов, — сказал за его спиной Кретов.
Голос его разорвал зыбкую паутину воспоминаний и вернул Игоря Дмитриевича обратно, на кухню странной квартиры. Ельцов посмотрел на Кретова, тот побрился, надел чистую рубашку, старенькие брюки были аккуратно выглажены. Другой человек вошел на кухню, совсем другой.
— Я пришел к тебе, братец Кретов, чтобы задать один вопрос и дать совет.
— Я слушаю, — упавшим голосом ответил Кретов и показал на фляжку с коньяком.
— Кто вас наводил? — резко, словно выстрел, прозвучал вопрос Ельцова.
— Я… Да…
— Смотри мне в глаза! — рявкнул полковник.
Собачка у ног Витьки испуганно тявкнула.
— Боюсь я, понимаете… не знаю.
— Не знаешь или боишься?
Пауза повисла на кухне. Тяжелая, гнетущая.
— Зачем вам? — тихо спросил Кретов.
— Если спрашиваю, значит, надо, Кретов. Надо. Да ты не межуйся, вспомни, что на пленку наговорил, тебе этого за глаза хватит.
— Боюсь я, — не сказал, а выдохнул Кретов.
Ельцов налил ему полстакана.
— Пей, как солдат перед атакой.
Кретов выпил, зажмурился, вздохнул облегченно.
— Кто наводил, Кретов?
— Макаров, — сказал Витька, словно груз сбросил.
— Кто это?
— Ювелир. Он на Горького в доме шесть живет.
— Ну вот видишь, а ты боялся, — усмехнулся Ельцов. — Теперь мой тебе совет. Кореша твои бывшие, милиционеры-разгонщики, когда их за задницу возьмут, тебя, как свидетеля опасного, замочат и собачку не пожалеют. Понял?
Витька наклонился, поднял пса, прижал его к груди.
— Так что же мне теперь делать, товарищ полковник?
— Вот тебе адрес. Под городом Пено в Калининской области мой товарищ лесничим работает. Я звонил ему, он о тебе знает, даст работу и крышу. Только линяй немедленно. Бери расчет и в понедельник мотай из города. А к Новому году, если захочешь, — вернешься. Понял?
— Спасибо, товарищ полковник.
— Не за что, не на курорт отправляю. Спасай своего песика.
Ельцов потрепал собачку по лохматой голове. Встал и ушел.
Он вышел в колодец двора, поднял голову, посмотрел на окна квартиры Кретова. Тот глядел на него с четвертого этажа. Ельцов повернулся и двинулся к арке.
Витька Кретов проводил взглядом бывшего начальника МУРа и допил остатки коньяка. Конечно, можно было побежать к Болдыреву и все рассказать, но ведь есть пленка. Прикупил его гад Анохин. Крепко прикупил. Теперь ему деваться некуда. Полковник Ельцов — человек солидный: если сказал, что линять надо, значит, в цвет.
Не знал Ельцов, что Витьку на той неделе выгнали с работы, он еле-еле уговорил начальство на обтекаемую запись в трудовой книжке: «По собственному желанию». Нажрался он и спал на посту, а проверяющий, сука, застукал. В пятницу он получил расчет, нажрался опять, конечно, но полтинник у него остался.
Витька быстро собрался, взял Малыша и поехал в Марьину Рощу на Стрелецкую улицу. Там, в гараже покойного дядьки, стоял новенький «запорожец», который Кретов успел закупить во время службы в группе Болдырева. Ни один человек не знал об этой машине. Ни бывшие коллеги, ни друганы из «Ямы». Не надо было им знать об этом.
Витька открыл гараж, сел в машину, повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал басовито и успокаивающе.
— Ну что, Малыш, поедем. Там лес, озеро, тебе хорошо будет.
Витька выжал сцепление, воткнул заднюю передачу и выехал из гаража.
Игорь Дмитриевич был полностью уверен, что Кретов не побежит к Болдыреву. Он хоть и алкаш, но не дурак. Пленка легла между ним и его бывшими корешами. Не пойдет он к ним. И из Москвы подорвет наверняка. Не за себя бояться будет, а за собачку свою. Она у него и семья, и друзья. Единственное счастье в его испоганенной жизни.