— Проститутка.
— Почему?
— А потому. — Лена залпом выпила рюмку коньяка, поставила ее на стол с такой силой, что сломалась хрустальная ножка. — Ненавижу его, ненавижу!
— За что? — искренне удивился Шорин. Он смотрел на изменившееся лицо своей любовницы, заметив, как гнев портит его. Неужели она любит Ельцова? Нет. Чушь. Когда любят — не продают человека. Другое это. Собственница в ней проснулась. Жадная. Хищная. Обобрала своего бывшего мужа, лишила его машины, квартиры, даже шмотки его фирменные распродала. Но этого мало. Она до сих пор числит его своей вещью, как собаку на даче, как домработницу отцовскую. Ждала, что он, побитый, со сломанной судьбой, приползет к ней на коленях или базар по поводу имущества подымет. Ждала, чтобы скандал на всю Москву устроить, унизить Ельцова. А он просто выкинул ее из своей жизни, как выбрасывают сношенную обувь. Нет для него Лены Патолиной, с ее красотой, квартирой, машиной, папой. Нет. Вот это она и не могла пережить.
Мало того, Ельцов появился в престижном кабаке с бабой-красоткой, одетой от Диора. Да и сам выглядел классно.
Понял ее состояние Шорин и усмехнулся.
— Ты чего смеешься? — зло прошипела Лена. — Радуешься?
— Чему, дурочка? Ну, появился твой бывший муж, борец за правду, в красивом пиджаке. А дальше-то что? Он одного не понял, что правда в наши дни — это газета. Что в ней написано — то и правда в последней инстанции. Он пока на старом керосине летает. Прогуляет деньги за машину, пиджачки модные сносит, и конец. На свои сто двадцать будет костюмчики носить, в которых теперь даже не хоронят. Успокойся, детка, потерпи немного и порадуешься.
— Ты так думаешь? — деловито осведомилась Лена. — А все-таки интересно узнать, что за девка с ним.
— Какая разница, скоро он для прокорма с ресторанными официантками будет спать. Вот тогда посмеемся. Пошли ко мне.
— Лучше ко мне.
— Куда хочешь, лишь бы в постель.
Обслуживал веселую компанию худощавый с модным пробором, щеголеватый даже в белом лакейском пиджачке официант. Он был знаком с Ельцовым и Анохиным, поэтому спросил лишь, что будут пить дамы. Все остальное он знал, как старшина Устав внутренней службы.
Они только успели выпить по стакану знаменитого домжуровского кваса, как в «аджубеевку» заглянул Вовчик.
— Привет, пацаны, — радостно улыбался он.
— А как же мы? — засмеялась Женька. — Где твой киевский политес?
— Здорово, пацанки! — Вовчик улыбнулся еще шире.
— Садись с нами, Вовчик. — Игорь указал на свободный стул.
— Чуть позже, мои дорогие, мне Юрик нужен на пару слов.
— Чем могу? — Ельцов доброжелательно улыбнулся.
— Юрик, я хотел бы поговорить тет-а-тет.
Они вышли из «аджубеевки».
— В чем дело, Вовчик?
— С тобой хотят поговорить серьезные люди. Вот они… — Вовчик показал глазами в угол зала.
Ельцов проследил за его взглядом и увидел двух хорошо одетых мужчин, сидевших за угловым столиком.
Перед ними в ведерке находилась бутылка шампанского.
— Кто это, Вовчик?
— Крутой солидняк, я через них немного картинами приторговываю.
— А как они вышли на меня?
— Когда вы проходили мимо, черт дернул за язык сказать, что я тебя знаю. Ты извини меня, масик.
Только близких людей называл Вовчик этой милой кличкой.
— Ништяк, Вовчик. Пошли узнаем, что им нужно.
Они подошли к столу.
— Добрый вечер, — сказал Ельцов.
— Добрый вечер, Юрий Петрович, — ответил один из них, — присаживайтесь к нам. Сделайте одолжение, Юрий Петрович, уделите нам десять минут. Извините, я не представился. Меня зовут Сергей Сергеевич, а моего друга — Николай Владимирович.
— Очень приятно. — Ельцов отодвинул стул и сел.
Вовчик исчез, словно растворился.
Николай Владимирович ловко открыл бутылку шампанского, стремительно и точно наполнил бокалы.
— За знакомство, — поднял свой бокал Сергей Сергеевич.
Выпили. Шампанское было холодным и приятно пощипывало язык.
Юрий опытным взглядом оценил, как были одеты его новые знакомые. Не часто в Москве можно было встретить таких хорошо прикинутых людей. Скромно, со вкусом и очень дорого. И часы выглядывали из рукава пиджака, тонкие, на ремешке, и, конечно, золотые. Это не московские дельцы, у которых на запястье болтались японские «Сейко» на браслетах. Это люди очень богатые, которым не надо афишировать свое благосостояние.
— Юрий Петрович, — Сергей Сергеевич достал коричневую с выдавленным рисунком пачку «Филип Морис», — прошу.
Ельцов взял, сразу же Николай Владимирович щелкнул золотым «Ронсоном». Ельцов ни минуты не сомневался, что зажигалка была сработана из благородного металла.
— Юрий Петрович, — продолжил его собеседник, — в разговоре с заместителем главного редактора «Литературной газеты» вы сказали, что, кроме магнитофонной записи и шести страниц текста, некто передал вам записную книжку, старинную, с коваными застежками и с шифрованными записями.
Как же он мог забыть о книжке, которую отдал дядьке! Но одно он помнил точно: разговаривая с замом, он мельком упомянул о книжке, но не описывал ее.
— Была какая-то книжка. По вашему описанию похожа, но разобрать, что в ней написано, я не смог. Думаю, ее изъяли при обыске.
— В описи среди изъятых у вас вещей книжка не значится. У меня есть фотокопия протокола изъятых вещей. Так где же она? — Сергей Сергеевич снова наполнил бокалы.
— Ей-богу, не знаю, — искренне ответил Ельцов.
И собеседник поверил ему сразу и безоговорочно.
— Юрий Петрович, она нам очень нужна… Подождите, не перебивайте. Нам — это мне и Николаю Владимировичу. Эти записи могут прочитать трое людей. Вернее, двое. Абалова, как вы знаете, расстреляли. Остались только мы. Зная вас, денег не предлагаю, боюсь обидеть, но могу предложить большее — свою поддержку.
— Простите, Сергей Сергеевич, вы говорите так, словно представляете некое таинственное госучреждение.
— Юрий Петрович, ни я, ни мой друг не имеем никакого отношения к существующей власти, но можем заставить людей власти прислушаться к нашим словам.
— Любопытно, прямо история «Фантомаса», — усмехнулся Ельцов.
— Юрий Петрович, хочу сказать вам, что у нас есть некоторые возможности помочь вам в вашей ситуации. Но сделаем мы это только тогда, когда книжка окажется в наших руках.
— А если ее нет?
— На нет и суда нет. Но если она есть, то лучше отдать ее нам…
— Я поищу. — Юрий поднялся.
— Всего хорошего, Юрий Петрович.
Встали и его собеседники.
— А дядюшке вашему, уважаемому Игорю Дмитриевичу, передайте, что разговаривали вы с теми, кто помог ему когда-то найти золотые слитки…
— Что за дело у Вовчика? — сразу же спросила Женька, когда он вернулся.
— Он меня с мужиком познакомил, который просит, чтобы я взял в свою группу его великовозрастного племянника.
— Начинаешь приобретать известность, — весело сказал Игорь.
— Не умеешь ты врать, Ельцов, — тихо прожурчала Наташа.
…Когда Юра пришел домой, дядька еще не спал. Он курил трубку и читал книгу Анохина, которая вышла совсем недавно.
— А знаешь, мой тезка молодец. Здорово написал. И, главное, постарался не исказить факты.
— Ты чего не спишь, дядя?
— Тебя жду. А то нам с тобой никак поговорить не удается. Завел роман, племянник?
— Есть малость.
— Когда познакомишь?
— На днях. Слушай, дядя, а что за люди помогли тебе найти золотые слитки?
— А ты откуда знаешь?
— Они мне сказали.
— Тебе?
— Почему ты удивляешься?
— Где ты их видел?
— В Домжуре.
— Что они от тебя хотели?
— Книжку, которую передал тебе Махаон.
— Я так и знал, что эти люди узнают о ней.
— Да кто же они?
— Они тебе, конечно, денег не предлагали?
— Естественно, нет. Сергей Сергеевич сказал, что не хотел бы обижать меня подобным предложением.
— А что же они пообещали?
— Поддержку.
— Это очень много, — серьезно сказал Ельцов-старший.
— Слушай, прямо как в романе Эжена Сю. Ты так сказал, как будто эти люди управляют некими подпольными рычагами.
— Не без того. — Игорь Дмитриевич откинул занавеску, вышел на балкон и Юрий услышал, как дядька постукивает трубкой о перила.
Он поднялся, подошел к балконной двери. Над городом удобно устроилась звездная летняя ночь. Ветра почти не было, и деревья во дворе стали тихими, почти заснули. Спал двор, в котором когда-то Юра бегал маленьким пацаном. Спал дом — старый московский житель, многое повидавший глазами окон с далекого двадцать восьмого года.
Тишина и покой сделали свое дело, и Ельцову расхотелось слушать дядькину историю об очередном крупном жулике. А тот, окунувшись в покой ночи, замолк, только выбивал на балконных перилах одну, только ему ведомую мелодию.
Игорь Дмитриевич думал, что уже совсем не молод и чудовищно устал. Устал от двойных стандартов, телефонного права, лжепартийных собраний. Думал он о судьбе племянника, его непредсказуемом будущем. О том, как трудно приходится Юрию в жизни.
Так, молча, больше ничего не сказав друг другу, разошлись они по своим комнатам, словно чужие.
Что же случилось? Почему вдруг два самых близких человека не захотели говорить друг с другом? Никто из них не смог дать ответ на этот простой вопрос.
Оба, дядя и племянник, не могли долго уснуть. Ельцов-старший достал из письменного стола пачку старых фотографий и внимательно рассматривал их. Юрий читал «Черного монаха». Чеховская проза накатывала на него подсознательной тревогой, и ему иногда казалось, что из-за корпуса сорок третьего дома, из-за гаражей возникнет вдруг фигура и лик черного монаха, возникнет и потребует ответа за всю его странно прожитую жизнь.
А за окнами в ночи спал город, и люди в нем существовали странно, лихорадочно и торопливо, опасаясь не достать, не успеть, не получить. Они окунались в сон, на короткое время забывая о дневных заботах и неприятностях. Ночь давала им ощущение обманчивого покоя.