Пойти, что ли, в церковь? Но врач запретил уходить надолго из дома.
В прошлый раз он купил в храме маленькую картонную иконку и поставил ее под стекло в горку.
Ястреб встал, пошел в другую комнату, взял икону и вернулся в спальню. Лег, устроив икону напротив, и начал внимательно смотреть на нее. Лик Божьей Матери был спокоен и добр, она смотрела на Ястреба нарисованными глазами, и ему казалось, что взгляд ее был осуждающим.
Он мысленно начал упрашивать ее простить ему все, что он сделал плохого.
Божья Матерь глядела на него, она, конечно, слышала его исповедь, и Ястребу казалось, что глаза ее постепенно теплели.
Он и не заметил, как начал каяться вслух, вспоминая все, что было, даже самые мелкие пакости, сотворенные им.
Глаза Божьей Матери становились все ласковее, и он заснул.
— Это не замки, а фуфель, — сказал Махаон.
Он достал из кармана связку отмычек. Ковырнул в замке, и дверь открылась.
Ельцов шагнул через порог, почувствовал запах лекарств.
В комнатах было тихо.
— Нет его, — прошептал Ельцов.
— Ты прислушайся, — одними губами произнес Махаон.
Действительно, кто-то тяжело дышал в комнате рядом.
Они вошли и включили свет.
На постели лежал Ястреб. Лицо его было мокрым от пота, и дышал он тяжело и прерывисто. Его разбудил яркий свет, и когда он открыл глаза, то увидел двоих в кожаных куртках, стоящих у кровати.
Он подумал, что это сон, и опять закрыл глаза.
— Ты просыпайся, Ястреб, — услышал он до боли знакомый голос.
Беспорядочно и быстро заколотилось сердце. Ястреб сел на постели и спросил хрипло:
— Вы кто?
— Твоя смерть, — коротко ответил бородатый, и в его руке выщелкнулся нож-выкидуха.
— Ты что… Ты что…
А сердце падало куда-то, и вместе с ним срывался в темную пропасть и он.
А двое стояли рядом. Два Ангела смерти.
— Вы кто? — теряя голос, просипел Ястреб.
Он не чувствовал своего сердца, и все происходящее стало ему безразличным. Один из вошедших снял темные очки и сказал знакомым голосом:
— Приглядись ко мне, Ястреб, внимательно смотри, вдруг узнаешь.
Он смотрел на этого человека, находил какие-то знакомые черты, но не мог их сложить в единый портрет.
— Значит, не узнаешь. Ну что ж, я тебе напомню. Ты почему, сука, долю моей сеструхе не отдал, когда твои волки позорные нас с Жориком к последней зоне везли?
И сложился портрет. Исказили борода и усы, и знакомое лицо с холодным прищуром светлых глаз смотрело на него.
— Махаон… Ты… Ты…
— Правильно понимаешь, я с того света к тебе пришел за всю масть получить.
— Махаон… Махаон, — повторял, раскачиваясь, Ястреб.
Страха не было, только полное безразличие ко всему овладело им.
— А его ты узнал? — кивнул на второго Махаон.
— Его… Его… Узнал.
— Вот и славно. Это же твои дружки упекли его на зону.
— Это не я, — тихо сказал Ястреб, — не я. Это Шорин
Внутри него словно сломалось что-то. Чувство сопротивления ушло вместе с бешеным стуком сердца. Но даже это не пугало его.
— Вы пришли меня замочить?
— Если не сделаешь того, что мы хотим.
— Я отдам все бабки.
— Они нам до задницы.
— А что же вам надо?
— Ты думаешь, сука, — усмехнулся Махаон, — я тебя в Ереване не узнал? Ястреб… Я тебя сразу срисовал, Леня Сретенский, хоть ты и кликуху, и обличье сменил. Честно говоря, хотел я тебя в деревянный бушлат упаковать за жизнь мою и его испорченную. Но гляжу, у тебя здесь целая аптека. Сам скоро к Господу в ворота стучаться будешь.
— Так чего же вам надо? — Ястреб насыпал на ладонь горсть таблеток, запил из стакана.
— Сними с души грех, вот ты Божью Матерь на кровать поставил, расскажи нам про Шорина твоего и дела ваши.
Ястреб посидел несколько минут с закрытыми глазами, сердце немного успокоилось, но чувство безразличия не покинуло его.
— Ну? — спросил Ельцов и достал диктофон.
— Записывать будешь? — усмехнулся Ястреб.
— А то.
— Валяй. С чего начинать?
— Как положено по протоколу с фамилии, имени и отчества.
— Я, Леонид Колосков, вор-рецидивист, кличка Леня Сретенский, проживающий в данный момент по документам Ястребова Леонида Михайловича, кличка «Ястреб», познакомился на зоне с Сашкой Шориным, у которого тогда была кликуха «Умный».
Ястреб говорил долго. С каким-то злым напором он не очищался, а сводил счеты со всеми: Шориным, Рытовым, Зельдиным, Филином. Словно они были виноваты в его сердечной болезни. Он не рассказывал — стучал на них, чего никогда не делал в прошлой жизни. Особенно зло он говорил о Рытове. Потому что боялся и поэтому ненавидел его.
Он говорил, и сердце начало успокаиваться.
«Неужели и впрямь сбросил с плеча все дерьмо и полегчало?» — подумал он.
— Все, ребята. — Он откинулся к стене.
— Вставай, — сказал Махаон.
— Зачем?
— Теперь ты все это на бумаге напишешь.
— Зачем?
— Это наше дело.
— Давай, давай, — впервые вмешался в разговор Ельцов, — пленка одно, а бумага — совсем другое.
В соседней комнате часы пробили три раза.
— Ну что ж, — усмехнулся Ястреб, — нынче вы банкуете.
Он открыл шкаф, достал бумагу.
— Писать, как говорил?
— Молодец, Ястреб, понял главное.
Он начал писать, и яростная радость охватила его. Сердце практически успокоилось, хотя Ястреб еще не выпил лекарство. И он вновь почувствовал собственную силу.
Ну что, суки, урыть его решили, с пленкой и бумажками к прокурору пойти? Нет, не выйдет. Заделаю я вас сегодня, заделаю. Сейчас он закончит писать и усталый, больной все-таки, в кресло усядется. А там, между подушкой и спинкой, рукоятка торчит. Простенькая такая, со звездочкой по центру. «Тэтэшник» там, «тэтэшник». Он его вынет и уложит этих козлов на пол, ребятам вызвонит, те приедут и отвезут их в карьер песчаный за станцией Кучино, там и оставят. Второй раз, Махаон, смерть не обманешь. Если она к тебе разок подошла, то будет все время рядом ходить. Минутку свою ждать. А вот и пришла минутка эта.
Сейчас, сейчас. Узнаете вы, волчары позорные, кто такой Леня Сретенский. А грешок он отмолит, Матерь Божья добрая, а Бог не прокурор. Простят. Немного осталось, совсем немного, с каждой буквочкой приближается смертушка Махаона и Ельцова.
Но вдруг чуть закружилась голова, и горячий пот потек по спине. Сердце рухнуло в пропасть, а вслед за ним полетел и он. Внезапно Ястреб, словно ребенок, ойкнул, рукой взмахнул смешно и рухнул со стула на пол. Ельцов наклонился над ним, взял руку, пытаясь нащупать пульс, но его не было.
— По-моему, он готов, — сказал он.
— Бог не фраер, — облегченно заметил Махаон, — он все видит. Давай, Юра, бери бумажки, линять надо. Ты перчатки не снимал?
— Нет.
— Это правильно. Пошли.
Они осторожно вышли из дверей. Махаон спустился на лифте, а Ельцов пешком. Встретились у машины.
По дороге на Сретенку молчали. Махаон курил, отрешенно глядел в окно. Ельцов нарочито внимательно следил за дорогой. Его не терзало раскаяние. Только вдруг, склонившись над телом Ястреба, он понял, какая тонкая грань, зыбкая и непрочная, отрезает поступок от преступления. Он не убивал этого человека с потным лицом и дергающейся щекой, он даже не хотел его смерти, но стал ее причиной.
Ему приходилось убивать. Ножом, из автомата, в липких африканских сумерках. Но там он был солдатом и дрался с солдатами. А сегодня он просто мстил. Значит, он преодолел страх. Значит, он может победить зло.
Когда выезжали в переулок, Махаон сказал:
— Ну что, Юрок, с крещением тебя? Первая разборка в жизни. Жмур есть, а мокрухи нет. Сегодня нам пошла карта. Ты знаешь, когда он завалился, волк позорный, у меня на душе полегчало. Менты обо мне давно забыли. Главное, пальцы нигде не оставить, а вот Ястреб не забыл обо мне, сука. Теперь могу жить спокойно. А кто такой Шорин этот, Сашка Умник?
— А тот самый, что с моей бывшей женой живет. — Ельцов повернул руль и машина въехала во двор.
— Вот это номер! — ахнул Махаон.
— Святая правда.
— А Рытов?
— Зампред Совета Министров.
— Это тот, что все время рядом с Леней светится?
— Ага.
— Ты на меня не сердись, брат, но с Сашки Умного я тебе помогу получить. Я про него в Бутырке слышал. А с Рытовым нам не разобраться. Уж больно велик бугор.
— Прав ты, дружище, ох как прав, — Ельцов достал сигарету, — здесь ни кулаки, ни ножи не помогут. А вот пленочка эта да текст недописанный — для него как бомба.
— Ты думаешь, — засмеялся Махаон, — наших паханов этим возьмешь? Ты думаешь, что хоть один опер с этой предъявой к нему пойдет? Да он до его порога дойти не успеет, как с него погоны снимут. Подписался я с тобой, кент мой дорогой, на гиблое дело. — Махаон посмотрел на Юру, улыбнулся и хлопнул его по плечу: — А раз подписался — вход рупь, выход — червонец. Заделаем хозяев на всю шоколадку. Ну давай, пошли ко мне, позвонишь Игорю Дмитриевичу, чтобы он не тревожился, да снимешь напряг старым методом.
Алена сразу же почувствовала неладное, когда вышла из машины и увидела свет в спальне. Она влетела в подъезд, поднялась на лифте и уже у двери поняла, что случилось непоправимое. Увидев Ястреба, лежащего на полу, она позвонила врачам. Хотя прекрасно понимала, что ему ничто не поможет.
Закурила и стала ждать. Внутри нее словно замерзло все. Приехали доктора-знакомцы. Осмотрели, вызвали перевозку. Появился участковый. Она подписала какую-то бумагу.
Санитары унесли Ястреба, ушел мент. Только врачи ждали, когда им воздастся по трудам. Алена дала им стольник, поблагодарила.
Она осталась одна в этой двухкомнатной квартире. Никто не знал, даже Шорин, что она, как вдова Леонида Колоскова, имела на нее все права. У нее была своя квартира в старом доме на Якиманке, двухкомнатная, но огромная и неуютная. Она получила ее, когда работала замдиректора магазина «Ванда». Там она и познакомилась с интересным мужиком по имени Леня, сошлась с ним, влюбилась, потом все узнала о нем и по-бабьи начала жалеть его.