– Короче, дело было так, – рассказывал Геннадию Александровичу беззубый потрепанный мужик. – В половине седьмого, перед закрытием магазина, мы скинулись на пузырь. Взяли ноль-семь бормотухи, распили на пятерых. Кто пил, называть? Значит, я, Дунька, Вася Шапошников, Коля с пятого дома и Хромой. Как Хромого звать, не знаю, он приблудный, не с нашего района. Когда у него деньги есть, захаживает к нам, а так, кто он и чем занимается – я не знаю.
– Ближе к теме, – перебил его Клементьев.
– Мы, всей толпой, зашли в детский садик и там, на веранде, распили пузырь из горла. Понятно дело, что мало, а денег ни у кого больше нет. Тут появился этот ухарь. Он через ограду Дуньку к себе подозвал и о чем-то с ней пошептался. Она вернулась к нам и говорит: «Я схожу ненадолго, вернусь с червонцем». Мы прикинули: чирик – это две бутылки «Агдама», на всех хватит, а если магазин к тому времени закроется, то можно на «яме» бутылку взять.
– «Яма» – это квартира, на которой после закрытия магазинов спиртным торгуют? – уточнил Геннадий Александрович.
– Она, родимая! Три «ямы» в округе работают, у них всегда вино есть. Как с водкой – не знаю, у нас на водку денег никогда нет, а вино – в любое время дня и ночи…
– Дальше! – приказал Клементьев.
– Короче, он повел Дуньку на стройку, а мы – следом, но так, чтобы они нас не заметили. Хромого мы в садике оставили, Коля домой пошел, а я с Шапошниковым – за ними. Я Васе говорю: «Этот чувак, наверное, только что из зоны освободился. Жмет его! Дуньке цена – три копейки в базарный день, а он десятку дает». Вася отвечает: «Если у него давно бабы не было, то Дунька с минуты на минуту освободится. Зэковское дело оно такое, скоротечное».
Свидетель перевел дух и продолжил:
– Он завел Дуньку на стройку, а мы у трансформаторной будки присели, ждем, когда она с деньгами выйдет. Дунька, она ведь, тварь такая, кинуть может. Он с ней расплатится, а она нам соврет, что вместо денег ей тумаков выписали.
– Погоди, – остановил рассказчика Геннадий Александрович. – Дунька что, не в первый раз за деньги снимается? Сам же говоришь, что она вся потасканная и замызганная. Кто на грязнулю позарится?
Мужик показал пальцем на свои губы.
– Мастерски делала! – пояснил он. – Она, как работать бросила, решила телом торговать, а товарного-то вида нет, вот она и приспособилась по-заграничному мужиков ублажать. Тариф – трешка. Если с похмелья болеет, то за рубль согласится. Пацанчиков с ПТУ за пятерку обслуживала, а бывало так, что залетный фраер нарисуется: с того – червончик. Залетные, они ведь всегда спешат и всегда при деньгах, отчего бы хорошую сумму не выставить?
– Сколько ей лет было? – спросил я.
– Я в ее паспорт не заглядывал, – развязным тоном ответил свидетель, – а так, по разговорам, молодая еще – лет тридцать пять – сорок. У нее ребенок был, но его в детдом забрали. А квартира у нее своя, она с матерью живет. Я раз был у нее…
– Дальше! – оборвал не имеющие к делу воспоминания Клементьев.
– Чего дальше? Мы сидим, время идет, со стройки никто не выходит. Темнеть стало. Я говорю: «Вася, пошли посмотрим, что там. Чует мое сердце, кинула нас эта крыса, через окно с другой стороны дома выпрыгнула». Мы еще немного подождали и пошли. Вася мне по пути говорит: «Хрен с ним, пускай она от нас сбежала, а мужик-то куда делся? Ему-то зачем в окно выпрыгивать?» Пришли, значит, постояли у подъезда. Никого. Тишина. Мы позвали Дуньку, никто не отзывается. Пошли искать по этажам… и нашли. Убитую.
– Почему в милицию не сообщили? – строго спросил Геннадий Александрович.
– Вася говорит: «Нам от этого дела лучше подальше держаться, а то менты никого искать не станут и на нас убийство повесят». Мы к ней, к мертвой, даже близко не подходили. Как глянули: мать честная, да там все в крови, словно свинью резали, – так и ушли. Я все, что видел, то и рассказал.
– Как выглядел мужчина, с которым Дунька ушла?
– На него похож, – указал на меня свидетель. – Ростом, может, немного повыше… Хотя нет, он.
Клементьев удовлетворенно хмыкнул:
– Андрей Николаевич, ты, между делом, набросай объяснение, чем вчера вечером занимался. Свидетель зря говорить не будет.
Я внимательно посмотрел на дружка убитой Дуньки, сходил к себе в кабинет и вернулся с фотографией.
– Смотри сюда! – велел я свидетелю. – Этого мужика узнаешь?
– Он, он! – обрадовался очевидец. – Точно, он! Я с вами, гражданин начальник, немного промахнулся, а вот этот фраер – это точно он. Взгляд у него такой злодейский и ухмылочка, не дай бог второй раз увидеть! Как вспомню, так вздрогну. Это он Дуньку-кладовщицу вчера на стройку увел. Душегуб, кровопийца!
– Дай-ка я посмотрю, что там у тебя, – попросил Клементьев.
Он взял фотографию, мельком глянул на изображение, перевернул на оборотную сторону и прочитал:
– «Л.В. Большаков на субботнике. Весна, 1972 год». Откуда это у тебя?
– Стенгазету в прошлом году ко Дню милиции делали. Эта фотка лишняя была, я ее на память оставил.
– Что, опять я не того опознал? – извиняющимся тоном спросил свидетель. – Память у меня совсем никудышная стала. Портвейн проклятый всему виной. А кто этот, на фотографии? Бандит какой, в розыске? Лицо у него нехорошее, жестокое.
– Ты с какого расстояния убийцу видел? – спросил я.
– Метров пятнадцать, наверное. Замерить же можно! – оживился свидетель. – Я же помню, на какой веранде мы пили. Песочница, детская горка, а потом забор. Кусты растут. Он из-за кустов Дуньку позвал.
– Я поехал, у меня сегодня выходной, – объявил я.
Клементьев вышел за мной следом.
– Проклятый алкоголик, ничего толком не помнит, – сказал он. – С фоткой у тебя здорово получилось. Представляю лицо свидетеля, если бы Большаков к нам зашел… Ты, Андрей, чего такой мрачный стал?
– Имитатору фантастически везет. Никто его примет назвать не может. Безликий призрак, фантом. Когда попадется, как опознавать будем?
– Как всегда, – улыбнулся Клементьев. – Наши алкаши, если их правильно настроить, кого хочешь опознают: хоть тебя, хоть меня.
На лестнице сверху раздались тяжелые шаги. В коридор заглянул Большаков.
– Чего вы здесь шепчетесь, как два заговорщика? Свидетеля разговорили? Андрей Николаевич, я в твою сторону поехал, могу подвезти.
– Еду, еду! – обрадовался я. – В субботу после обеда транспорта не дождешься, а с вами я мигом домчусь.
В «Волге» начальника УВД я откинулся на заднем сиденье, прикрыл глаза.
– Что задумался? – спросил меня Леонид Васильевич.
– Хочу представить себя на месте имитатора. Сумерки. Он стоит у окна, внизу труп, в руке нож, а на улице два мужика свою подружку ищут…
– Вашим алкашам надо свечку в церкви поставить. Поднялись бы они к нему на этаж – там бы и остались. Кто раз кровь пролил, тот второй раз о цене человеческой жизни не задумывается. Был у меня случай, году так в 1969-м. Андрей Николаевич, ты что в 1969 году делал?
– В начальную школу ходил, – неохотно ответил я.
– Сам к тому времени нос вытирать научился?
– О, в то время я уже многое умел! Я знал, как пишется и что означает слово из трех букв. Сказать его вслух я бы никогда не решился, но слово-то знал! А еще я вырывал листы с плохими отметками из дневника и учился подделывать подпись классного руководителя. Первые опыты по подделке подписи были неудачными, но к концу третьего класса я уже интуитивно понял, что при копировании чужой подписи надо соблюдать скорость написания и наклон букв.
– Как ты в детстве научился мухлевать, так и продолжаешь. У тебя каждый месяц процент раскрываемости сам собой поднимается в нужный момент.
– Игры с цифрами не я придумал. Все вокруг передергивают карты, а я что, рыжий, что ли?
– Черт с ним, с процентом. Слушай историю. В 1969 году у нас в городе произошло тройное убийство, по тем временам преступление невиданной дерзости и жестокости…
За окном автомобиля проносились знакомые улицы. Мелькнул витринами Центральный универмаг. На площади Пушкина старушка разводила антисанитарию – кормила голубей. Огромная толпа мужиков штурмовала винно-водочный отдел универсама. Беззаботные школьники шустрыми стайками возвращались с занятий. На перекрестке молодая мамаша задумалась и чуть не пошла с коляской на красный свет светофора. Город жил своей обычной жизнью, и я, Большаков и прохожие на улицах были частью этой жизни, а имитатор – нет. Его следовало найти и выдернуть из городского тела, как выдергивают занозу из пальца.
«Я найду тебя, – мысленно пообещал я имитатору. – Ради спокойствия женщины с коляской найду и обезврежу».
17
В воскресенье мы с Лизой вновь были у Кононенко. Перфилов Юрий пришел вслед за нами. Он оказался мужчиной высокого роста, физически развитым, с правильными чертами лица. Одет руководитель «Космогонии» был в костюм-тройку с галстуком. С первого взгляда я определил, что галстук является для Перфилова привычной частью одежды и он не испытывает неудобства от «удавки на шее».
– Я вижу, – пожимая мне руку, сказал Перфилов, – что не оправдал ваших ожиданий? Надеюсь, вы не представляли меня этаким дервишем, увешанным амулетами, с миниатюрным телескопом под мышкой?
– Я думал, что вы немного ниже ростом, – выкрутился я.
– Что же, пойдемте, займемся делом, – предложил он.
– Софья осталась на хозяйстве? – спросил Кононенко.
– Софья Владимировна сегодня проводит расширенный семинар о влиянии космических сил на выбор профессии. Очень интересная тема. Я бы сам с удовольствием принял участие в семинаре, но наш милицейский друг нуждается в поддержке, и я готов оказать ее. Блеснуть накопленными познаниями перед внимательным слушателем всегда интереснее, чем втолковывать прописные истины тупоголовым ученикам.
В кабинете у Кононенко Перфилов достал длинную черную сигарету, не спрашивая у хозяина разрешения, закурил.
– Запоминайте, – преподавательским тоном сказал он, – сексуальные маньяки делятся на садистов, душителей, некрофилов, педофилов, геронтофилов и потрошителей. Это традиционная классификация маньяков, основанная на действии и объекте. Ваш маньяк, – Юрий Владимирович ткнул в мою сторону сигаретой, – не совсем вписывается в эту схему. Он не душитель и не потрошитель в полном смысле этого слова, он – «ловец страха». Физическое насилие для него – это только способ вызвать страх у жертвы, а не путь к получению сексуального удовлетворения.