– Зачем ты говорил моей крысе про аспирин?
– Мне приснился сон, что крыса таблетки мне выписывает.
– А ты не задумался, почему в твоем сне появилась моя крыса, а не бегемот из Московского зоопарка? Все в этом мире взаимосвязано: и материальный мир, и неосязаемый. Сон человека – это проявление процессов, происходящих в нематериальном мире. Я обладаю способностью видеть сны наяву. Когда я прокидываю «мостик» между тобой и маньяком, то у меня появляются дым костра и женщина, на которую вы смотрите одновременно. Как хочешь, так и понимай это видение.
– Имя Андрей и карие глаза?
– Для правдоподобности пророчество пришлось немного приукрасить, но дым и женщина в нем были. Не отмахивайся от моих видений, попробуй проанализировать их.
– Мои боссы поверили тебе, а сейчас с содроганием ждут сессии горсовета.
– Для кого-то эта сессия кончится трагически, а кто-то выйдет из нее триумфатором. Ты на горсовете не пострадаешь.
– Астара, все твои предсказания – это мошенничество в чистом виде.
– Не надо так категорично. Ты еще слишком юн, чтобы судить о процессах, происходящих в нематериальном мире.
– Я материалист и в потусторонние силы не верю.
– Давай поговорим о материальном. Мы ведь можем плодотворно сотрудничать. Ты представляешь мне необходимую информацию о преступлениях, я – оплачиваю твои услуги. Чем крепче мой авторитет, тем выше твой гонорар. Для начала я могу предложить тебе пять тысяч рублей в месяц.
Она достала пачку пятидесятирублевых купюр в банковской упаковке, небрежным жестом бросила ее на стол.
– Посчитай, сколько твоих зарплат в одной этой пачке. Тебе не надоело жить как нищему: ни квартиры нормальной, ни машины? Забирай деньги. Встретимся, когда у тебя появится что-нибудь интересное.
– Астара, тебе, как специалисту по общению с нематериальным миром, я хочу рассказать один сон. Иду я по городу, навстречу мне люди, но у них вместо лиц свиные рыла, а в глазах вместо зрачков нарисован знак доллара. Я не святой, мне нимб над головой не нужен, но в свинью я превращаться не желаю и не буду. Я живу по своим понятиям и иду своей дорогой. Если у тебя о маньяке все, то я пошел.
– Погоди, – остановила меня жрица. – Как честный человек, скажи, ты не подкинешь мне подлянку за жену? В Ташкент звонить не будешь?
– Астара, я же не экстрасенс! Откуда мне знать, кто тебе в Ташкенте друг, а кто враг?
В управлении я честно признался Малышеву:
– Источник иссяк! У меня не осталось ни одной ниточки к маньяку.
30
Десятое ноября – главный милицейский праздник. Обычно в этот день утром проходит торжественное собрание, на котором чествуют отличившихся в году сотрудников, вручают грамоты и ценные подарки. После официальной части работники милиции расходятся по подразделениям и садятся за праздничный стол. К вечеру десятого ноября трезвого милиционера можно встретить только в дежурной части, все остальные уже с обеда ходят под хмельком.
В связи с сессией горсовета начальник УВД сломал годами установившийся порядок празднования Дня милиции и отменил торжественную часть.
– Чего праздновать, когда неизвестно, чем сессия закончится? – пояснил он свое решение.
Начальники служб, вернувшись с совещания у Большакова, запретили подчиненным распивать спиртное на работе, и главный профессиональный праздник превратился в обычный будний день.
– Проклятые депутаты! – гневались менты по кабинетам. – Чтобы им, сволочам, сдохнуть прямо на этой сессии! Какой мерзавец выдумал этот горсовет? Жили без него, план делали и в ус не дули, а теперь выдумали черт знает что. Где это видано, чтобы менты перед всяким сбродом отчитывались? Что они о нашей работе знают? Ничего.
Сессия городского совета народных депутатов проходила в актовом зале горисполкома. Вместо привычной трибуны центральное место в нем занимал угловой стол, рассчитанный на пятнадцать человек. Нас, приглашенных сотрудников милиции, завели в зал до начала заседания и рассадили на задних рядах. Депутаты горсовета заняли все остальные места. Ровно в четыре часа дня в зал вошел председатель президиума горсовета Холодков. Глава законодательной власти города был важен и многозначителен, как петух, приметивший симпатичную курочку. Его заместители и главы комиссий выглядели кто как: одни шли, гордо выставив выпирающий из-под пиджака живот, другие смотрели себе под ноги – эти народные избранники еще не поняли, что они и есть власть. Две женщины, занявшие места за председательским столом, были одеты в деловые костюмы. Лицо одной из них мне показалось знакомым, но я не мог припомнить, кто она. Кроме депутатской верхушки, места в центре зала заняли прокурор города Воловский, начальник городской милиции и первый секретарь горкома партии. Чтобы подчеркнуть никчемность бывшего хозяина города, место ему отвели в конце стола, рядом с начинающимися рядами кресел для массовки.
Три первых вопроса сессии нас не касались, и я прослушал, о чем шли дебаты – думал о своем. Очнулся я только после слов «катастрофическое состояние дел борьбы с преступностью». Я присмотрелся к выступающему: низенький плешивый мужичок. Кто такой, неизвестно, но обвинениями он сыпал, как горохом из ведра.
– Бездействие городской милиции привело к тому, что кровавый маньяк среди бела дня, прямо в школе, зверски изнасиловал и убил ученицу. При попустительстве милиции мы дошли до того, что ни одна женщина в нашем городе не может быть спокойна за свою безопасность. Кого изберет следующей жертвой взбесившийся монстр?
Следующий оратор продолжил бичевание милиции:
– Наши с вами жены, матери и дочери под угрозой. Уже после убийства женщины на стройке стало понятно, что ни уголовный розыск, ни городская милиция в целом не в состоянии остановить бесчинствующего извращенца.
Выслушав всех пожелавших выступить депутатов, слово взял Холодков.
– Гангрену лечат хирургическим путем, – сказал он. – Если у нас в городской милиции завелась гниль, давайте возьмем в руки скальпель и отделим отмершие ткани от здорового организма.
Я посмотрел на Воловского. Прокурор города для вида что-то помечал в своем ежедневнике. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу ответственным за раскрытие и расследования преступлений является следователь. Именно подчиненные Воловского были повинны в том, что маньяк до сих пор на свободе. Но к прокурору депутаты вопросов не имели. Они не разбирались в уголовном законодательстве и судили о раскрытии преступлений по книгам и кинофильмам, где следователь всегда является придатком у бравого опера. А если так, то с кого спрашивать за кровавого злодея? С руководства городского уголовного розыска.
– Нам дадут слово или нет? – встревоженно зашептал Малышев. – У меня есть что сказать в наше оправдание.
– Похоже, что приговор вынесен заранее, – оценил обстановку Клементьев.
– Я предлагаю, – обратился к залу Холодков, – ходатайствовать перед руководством областного УВД об отстранении от должности и увольнении из рядов МВД начальника городского отдела ОУР Малышева. Кто за это предложение, прошу голосовать.
Депутаты дружно подняли руки с мандатами. Участь моего начальника была решена.
– У меня есть еще предложение, – обратилась к председательствующему женщина, показавшаяся мне знакомой. – Давайте уволим Лаптева. Это он, бездельник, не смог задержать маньяка, когда тот был у него в руках.
Услышав голос женщины, я сразу вспомнил, кто она.
«Ба! Да это же жена прокурора Центрального района Владимира Николаевича Окопова! Ничего удивительного, что она призвала линчевать меня. Я и ее муж столько раз схватывались в словесных баталиях, что Окоповой впору потребовать моего расстрела, а не какого-то увольнения».
– Ну что ж, давайте и Лаптева уволим, – охотно согласился председатель горсовета. – Кто «за», прошу голосовать.
Депутаты, уставшие от двухчасового сидения в душном зале, единогласно проголосовали за мое изгнание из милиции. Никто из них не задумался, что своим решением они сломали мне судьбу и навсегда вышвырнули на обочину жизни. На мою беременную жену им было наплевать. Депутатам, им ведь вообще плевать на народ. Народ – это масса, а каждый депутат – человек. Депутат – лицо неприкосновенное. Его нельзя просто так выгнать из горсовета. Если бы сейчас Холодков решил лишить депутатских полномочий кого-то из своих соратников, то зал бы не поднял руки в едином порыве. Нашлись бы недовольные, прорвались к микрофону и отстояли бы своего собрата. Ворон ворону глаз не выклюет, а вот другим птичкам надо от воронов зрение беречь.
В прострации я покинул сессию горсовета, побродил по притихшему управлению и поехал домой. По пути купил на последний талон бутылку водки, сел на кухне и стал пить в одиночестве. После второй рюмки у меня стал созревать план мести.
«Если меня уволят (а ведь уволят, тут и сомневаться не приходится), то я пристрелю жену Окопова. Это она, сволочь, во всем виновата».
Чем больше я вливал в себя спиртного, тем отчетливее прорисовывался план убийства жены прокурора.
«У меня есть пистолет, который подарила Журбина. Купила его Валентина Павловна в Узбекистане, так что по пуле меня не вычислят, у нас сейчас с союзными республиками взаимодействия никакого нет, на наши запросы они не отвечают. Где подкараулить Окопову? Где прихлопнуть ее так, чтобы уйти с места преступления незамеченным?»
Прокрутив в голове кучу вариантов, я пришел к выводу, что лучше всего застрелить Окопову у нее дома.
«Окопов приходит с работы часам к семи, в прокуратуре допоздна не задерживается, так что придется пристрелить и его. А что такого? Муж за жену всегда в ответе. Если бы не прокурор, его жена фамилии бы моей не знала и расправы надо мной не требовала… А вдруг в квартире будут дети, как с ними?»
После очередной рюмки на меня накатила жалость к самому себе.
«За что я поплатился? За то, что хотел поймать маньяка? Какое издевательство: меня на сессии горсовета решили уволить, а Клементьеву, пьянице и бездельнику, почетную грамоту дали. Малышева пустили под раздачу, а Большакова только слегка пожурили. Что теперь делать, куда податься после увольнения? В адвокаты? Представляю, с какими лицами они встретят меня: «Что, допрыгался? Раньше был на переднем крае борьбы с преступностью, а теперь у воров будешь копейки выклянчивать?» Теоретически через год-два можно попробовать восстановиться, но все это время на что жить? Лиза беременна, я без работы – положение, хоть в петлю лезь».