Владелец магазина хозтоваров Анджело, бывший лидер скаутов, покачал головой:
– Никто из тех, с кем мы говорили, ничего об этом не знал. Парня у нее не было, и она никогда не уезжала из дома. Поэтому мы все были уверены, что кто-то причинил ей зло.
– Локателли.
– Нет. Не он, а кто-то посторонний.
– Значит, ее ни с кем не видели и в ту ночь, когда она пропала, не случилось ничего странного?
Все пятеро обменялись взглядами. Слово взяла Нина, единственная присутствующая женщина. Она была владелицей табачной лавки, где они сидели.
– Мы не знаем, сделала ли это Джада, но примерно в то же время кто-то проник в штаб и украл все летные и охотничьи тетради за восемьдесят шестой год. Если мне не изменяет память, сначала исчезла тетрадь Джады, а потом и остальные.
Франческа и Джерри переглянулись: это был год смерти Марии.
Когда пришла пора прощаться, Джерри снова ускользнул, предоставив Франческе благодарить всех за помощь. Последним ушел Анджело, пятидесятилетний лысеющий толстяк.
– Вижу, вы тоже заметили совпадение, – сказал он напоследок.
– Какое?
– Восемьдесят шестой год. Мы все думаем одинаково, хотя остальным и не хватает смелости сказать это вслух. Сначала Мария, потом Джада. Мы уверены, что их убил один и тот же человек.
– Но зачем ему было красть тетради?
– Чтобы оставить свою «подпись». Кто знает, как он развлекался за нашей спиной.
На смотровой площадке на фоне заката Джерри заканчивал телефонный разговор на иврите; там его и нашла Франческа. Попрощавшись с неким Иммануилом, он вернул мобильник прохожему и подбежал к ней, ведя за собой стаю.
– Срочный звонок? – спросила Франческа.
– Я отдал на экспертизу фильтр фургона, в котором похитили Амалу, и мне сообщили результаты…
– Простите, фильтр фургона?
– Да, я вытащил его, перед тем как сжечь фургон. И правильно сделал, – по крайней мере, он не сгорел вместе со всем остальным.
– Когда же вы собирались мне об этом сообщить?
– Я говорю вам сейчас.
– Если вы хотите, чтобы мы и дальше ладили, прошу вас делиться со мной всей информацией, которая касается похищения моей племянницы. Кому вы отдали фильтр?
– В лабораторию моих знакомых. Во время военной службы я завел некоторые контакты, а теми, которых мне не хватало, обзавелся перед отъездом в Италию.
– Вы точно не из «Моссада»?
– Не обязательно служить в «Моссаде», чтобы иметь связи. Знаете, что такое Asphodelus albus?
– Белый асфоделус… Кажется, какое-то растение.
– Верно. В фильтре нашли следы Asphodelus albus, произрастающего только в Южных Альпах. Иначе говоря, в здешних краях. Кроме того, в фильтре обнаружили Veratrum nigrum[46], болотное растение, итальянское название которого я забыл, и кукурузу так называемого древнего сорта, который они не смогли идентифицировать, но мы можем себе представить.
– Зубовидная… – Франческа побледнела, когда поняла, что это значит. – Постойте, постойте… Он мог просто угнать фургон где-то поблизости…
– Вы можете выяснить это через своих знакомых, и я прошу вас сделать это.
– По-вашему, Амала находится в этих краях? – спросила Франческа. От волнения у нее перехватило дыхание.
– «Эти края» охватывают территорию площадью тридцать пять квадратных километров, на которой проживают сто тысяч человек.
– Полицейские могли бы обыскать местность.
– Они не могут изолировать всю долину. Вдобавок, даже если им хватит сотрудников и ваша племянница действительно окажется здесь, монстр может убить ее, прежде чем его схватят.
– Когда я думаю, что она совсем рядом…
– Франческа, мы должны действовать наверняка. Это единственный путь. Вернемся к фильтру: в нем обнаружены также фрагменты ос, все тех же шершней-мандаринов, которых я уже находил ранее. Это единственное, чего не должно быть в здешних краях. В итальянском климате они не выживают подолгу, но развелись в убежище монстра. Хотел бы я знать, почему он их не истребил…
– Потому что он псих! – Франческа изо всех сил старалась сохранять спокойствие. – Возможно, он не только имеет поблизости убежище, но и живет. Если он убил Марию, когда был подростком, то, возможно, даже родился здесь.
– Нет. Когда мы сюда приехали, я надеялся, что он из местных, но теперь понял, что это не так.
– На каких основаниях?
– Никто из тех, с кем мы говорили, не упоминал ни о каком странном или чудаковатом пареньке. В деревнях все суют нос в чужие дела и навешивают друг на друга ярлыки. Хорошие, плохие, чокнутые…
– Вы говорите по собственному опыту?
Джерри странно посмотрел на нее, и Франческа спросила себя, уж не попало ли ее предположение в цель. Возможно, его и самого когда-то считали деревенским сумасшедшим.
– Мы мало что знаем об Окуне наверняка, – наконец сказал он, оставив ее вопрос без ответа. – Во-первых, он мужчина. Во-вторых, он страдает от расстройства личности, которое вызывает у него агрессию по отношению к девушкам. Даже если он старался держать себя в руках, в подростковом возрасте у него, без сомнения, случались эпизоды агрессии или неадекватного поведения. Даже у самых приспособленных психопатов уходят годы, чтобы научиться подражать окружающим. Такой человек должен был стать главным подозреваемым в убийстве Марии, однако единственным претендентом на роль злодея оказался Локателли.
Они направились к машине.
– А вдруг девочку убил он? – спросила Франческа. – Может быть, он воспользовался наводнением, чтобы замести следы.
– Когда погибли вторая и третья жертвы Окуня, он находился в тюрьме по обвинению в убийстве дочери. К тому же после его исчезновения полицейские безрезультатно пытались разыскать его в связи с неуплатой налогов.
Франческа остановилась, вынуждая спутника сделать то же самое.
– Мне кажется странным, что вам удалось раздобыть все эти сведения за несколько дней, которые прошли после похищения Амалы.
– Я такого не говорил.
– Как давно вы занимаетесь Окунем?
– Я узнал о его существовании два года назад.
– А почему вы не пытались найти его раньше?
– Я не был уверен, что он еще жив. Единственный способ узнать это наверняка – дождаться, пока он похитит очередную девушку. – Джерри сочувственно улыбнулся. – Мне жаль, что ею оказалась ваша племянница.
Все утро Амала листала на матрасе новые старые книги, оставленные ей Орестом. Но не читала, а украдкой отрывала клочки страниц. В одной рассказывалось о безупречном камердинере Дживсе[47], другая – сборник рассказов Герберта Уэллса: это был единственный автор, о котором она слышала, то ли в школе, то ли в соцсетях. Сборник был обернут в картонную защитную обложку, а внутри стояла полустертая печать какой-то организации с символом, похожим на трилистник.
Ее мысли снова обратились к девушке из уборной. Или это мужчина? Амала была уверена, что это такая же пленница, как и она сама, но не знала, похищает ли Орест взрослых. Возможно, возраст для него не имеет значения. Однако, кто бы это ни был, он уже не мог даже говорить; кто знает, что Орест с ним – или с ней – сделал. И в любом случае в записке мог заключаться другой смысл, а не тот, о котором она сперва подумала. Возможно, записка означала «Не беги, потому что я тебя поймаю», или «Не беги, потому что Орест – хороший человек», или «Не беги этим путем, потому что здесь высокая вода и ты утонешь». Нужно в этом разобраться. Амала составила новое послание, используя более быструю систему. Вместо того чтобы вырывать и приклеивать отдельные буквы, она подыскала подходящие слова. Результат получился понятным, хотя и немного нелепым:
Амала взяла антисептическую мазь, смену белья и чистые повязки и потащилась в туалет, изучая каждый сантиметр пути. Сквозь вентиляционные отверстия проникали косые лучи солнца, что позволяло до мелочей рассмотреть стены, особенно надписи, которые проступили под плакатами. Там, где они отходили от стен, просматривалось множество слоев – плакаты были наклеены один поверх другого. «Скольких девушек он здесь держал?» – подумала она.
Направляющие были сплошь исцарапаны, а это означало, что кто-то уже проходил здесь до нее, но скрытых надписей она не нашла.
Амала заперлась в туалете и промывала рану водой, пока зубы не застучали от холода. Когда она вытерлась, бумажное полотенце окрасилось в бледно-розовый цвет. Боль стала не такой острой, как вначале, но на ощупь плоть вокруг раны казалась более дряблой, а при надавливании на кожу пальцы не встречали сопротивления, как будто под ней ничего не было. «Я гнию изнутри, как червивое яблоко», – подумала Амала.
Резкое зловоние собачьего корма, оставленного на солнце, исходило теперь не только от ее лопатки, но и от белья, даже от дыхания. Нанеся мазь, она нагнулась и закрепила марлю пластырем над грудью. Затем опустилась на колени и повернула чашу унитаза – действие, которое теперь удавалось ей легко.
Она вытащила из трусов новую нейлоновую нить, оторванную от рубашки, привязала к ней записку и кусок хозяйственного мыла и бросила вниз. Трех попыток хватило, чтобы попасть в нечто, что Амала представляла себе как пандус, и звук исчез вдалеке. Она придавила нить краем чаши, а затем вернулась на свою подстилку, нарочно забыв полотенце, чтобы иметь предлог вернуться.
Амала буквально считала минуты, делая вид, что читает «Дэви Крокетта» – историю мужика, который ненавидел мексиканцев. Через час, вернувшись за нитью, она опять обнаружила, что мыло исчезло, а записка снова появилась.
На этот раз вонючей грязью было написано только одно слово:
– Какого черта… – растерянно пробормотала Амала.
Она выбросила записку в канализацию, вымыла руки от грязи и вышла. Другая пленница – или пленник, – наверное, голодала или хотела произвести обмен. Каковы бы ни были ее мотивы, Амала впервые испытала возбуждение. Она установила контакт; здесь заключен еще кто-то, кроме нее. Кто-то голодный и вонючий, чья тюрьма, похоже, еще хуже – по крайней мере, на данный момент. Возможно, когда-нибудь Орест поместит их вместе или заставит драться друг с другом до последней капли крови.