Джерри покачал головой:
– Работа вслепую вредна для моего здоровья. Вдобавок я уже спалил личность Гершома. Держите, я забрал его для вас у входа, но, если вас не затруднит, не включайте сразу. – Он вернул ей мобильник. – Сенатор забудет о вас, но вы восстановили против себя Бенедетти. Этот негодяй найдет способ свести с вами счеты. Смените номер, обратитесь к услугам компании, занимающейся шифрованием, наймите в контору специалиста по информационной безопасности, а еще лучше – серьезное охранное агентство…
– А Амала?
– Скорее всего, она уже мертва. Окунь какое-то время продержал бы ее в живых, но подражатель – другое дело. Ни одну из девушек, пропавших в последние несколько лет, не нашли, если их вообще похитил один и тот же человек.
– Неужели вам совсем их не жаль?
– Я устроен иначе, Франческа.
– Пошел ты к черту. – Франческа завела «теслу» и тронулась.
Мобильник, который она снова включила, запищал от десятка сообщений. Она пролистала их на дисплее машины, но взгляд застилали слезы. Франческа плакала не только из-за Амалы, но и потому, что почувствовала, как на нее обрушивается жестокое одиночество. Она отступала побежденной, беспомощной, и не было никого, кому она могла бы все рассказать. Она остановилась на обочине, чтобы не попасть в аварию, и высморкалась, просматривая сообщения в надежде найти хорошие новости, но все они исходили от Самуэле, писавшего об Итале Карузо, которая ее больше не волновала. Он прислал даже черно-белую фотографию ее мужа, полумафиозо, который вынудил ее к браку, заделав ей сына.
«Кто знает, что с ним стало после смерти матери», – подумала Франческа. Затем еще раз взглянула на фотографию мужчины, обозвала себя идиоткой и резко развернула автомобиль. Джерри как раз отъезжал в своем «вольво», и Франческа припарковалась перед ним.
Джерри высунул голову из окна:
– Вы очень упрямая.
– Я хочу сказать вам только одно: вы такой же, как ваш отец.
На заднем сиденье завыла Алеф. Лицо Джерри осталось невозмутимым.
– Видите? Когда работа окончена, нам требуется сменить обстановку.
– Вы прилетели в Италию не для того, чтобы разыскать Окуня. Вы прилетели, чтобы отомстить за свою мать. Вы убили судью, который ее во все это впутал, начальника, который ее не защитил, подчиненного, который, возможно…
– Который ее продал, и агента тюремной полиции, который хотел ее изнасиловать. И рассказал мне последние подробности.
– Ладно, этой гнусной детали я не знала. Но вы использовали меня в своих целях, так же как Феррари и все остальные использовали Италу. Вы играли на моем страхе за племянницу, на моем чувстве вины за Контини, на любви, которую Ренато испытывал к вашей матери. Если вы сейчас отступитесь, то вы ничем не лучше Феррари.
– Я не обязан никому ничего доказывать.
Франческа попыталась вслепую попасть в цель:
– Вы должны доказать самому себе, что вы не такой, как ваш отец. Я знаю, что он был за человек.
Джерри открыл дверцу и очень медленно вышел, встав почти вплотную к Франческе. Не говоря ни слова, он принялся разминать пальцы.
– Пытаетесь залезть мне в голову? Имейте в виду, это не самое приятное место.
Франческа осознала, что в прошлом, чувствуя со стороны Джерри угрозу, она ошибалась. Только в этот момент она поняла, каким он становится, когда собирается кого-то убить. Мужчина, стоящий перед ней, перестал видеть в ней человека. Этот мужчина не удостоил бы и взглядом ее труп, кроме как для того, чтобы стереть свои отпечатки или избавиться от него.
– Если вопреки вашему мнению моя племянница еще жива, то сейчас она находится в намного худшем месте. И я искренне надеюсь, что вы пошли в мать, а не в отца.
Джерри покачал головой, и Франческа почувствовала, что опасность миновала.
– Единственная разница между мной и им состоит в том, что я действую осознанно, – произнес он. – Я установил себе определенные правила, и собаки… помогают мне от них не отклоняться. Они очень восприимчивы к моему настроению.
– Так вот почему вы оставляете их дома, когда собираетесь сделать что-то плохое?
– Они бы не поняли, что это необходимо. Я не хочу их тревожить.
– Вы принимали участие в экспериментальной канистерапии в Институте Фойерштейна? Самуэле мне все рассказал.
– Да. Собаки изменили меня. Как ни странно, с ними я что-то чувствую… если не любовь, то нечто очень близкое к ней. Я неожиданно понял это три года назад.
– Как это случилось?
– Я убил двоих заключенных. И понял, что сделал это ради них, ради собак. Впервые в жизни я совершил что-то ради кого-то, кроме себя.
Ответ. Тридцать лет назад
Чезаре сквозь слезы смотрел, как гроб матери закапывают на кремонском кладбище. Слезы были ему в новинку: до восьми лет он только выл и краснел от ярости, но глаза оставались сухими. Его сопровождали бабушка и ее жених в кипе, а чуть поодаль, кто в форме, кто в штатском, стояла группа криминальных друзей его матери.
Чезаре всегда удивлялся, что никто не понимает, кто они на самом деле. Они носили золотые часы и разъезжали на спортивных машинах, а на первое причастие подарили ему конверт с двумя миллионами – больше, чем получают школьные учителя. Он знал это, потому что спрашивал. В отличие от своих ровесников, он был любопытен и хотел знать все на свете, даже если не мог этого понять.
Для Чезаре мир был запутанным местом, но некоторые вещи, которые другим, даже взрослым, казались непостижимыми, были ему совершенно ясны. Анна, женщина, которая сидела с ним в Кремоне, когда его мать была слишком занята своими делами, шепнула что-то на ухо его бабушке и подошла, чтобы обнять его. Чезаре притворился, что ему приятны ее объятия.
– Мне очень жаль насчет твоей мамы, – сказала Анна. – Но по крайней мере, она все уладила, прежде чем уйти к ангелам. Она будто это предвидела.
Чезаре расплакался еще сильнее, понимая, что именно такого поведения от него ждут. Анна поцеловала его в лоб.
– Теперь она смотрит на тебя с небес, – добавила она.
Чезаре подумал, что мать не смотрела на него, даже когда была жива, и уж подавно не смотрит на него с небес, потому что попала в ад, как и все продажные полицейские, торговцы наркотиками и те, кто лезет детям в трусы. Бабушка была категорична в этом вопросе, а она никогда не ошибалась.
Именно бабушка объяснила ему, что нужно подражать остальным, если не хочешь, чтобы тебя считали идиотом, и научила смеяться. В первом классе, когда его товарищи смеялись, Чезаре злился, потому что не понимал, что происходит. Но бабушка сказала, что понимать тут нечего: это просто способ шуметь, который нравится детям. Как собачий лай. «Если не будешь смеяться с остальными, они подумают, что ты идиот. Тебя выгонят из стаи».
Это объяснение принесло ему облегчение. Все просто: он идиот и должен скрываться. С того момента Чезаре перестал раздавать одноклассникам щипки и оплеухи. Он смеялся вместе со всеми. Ха-ха-ха. Смотрите, я такой же, как вы.
Приятели никогда не заглядывали к нему после школы, и он проводил вечера в одиночестве. На лужайке за домом в Кастельветро находилась свалка, и он часто притаскивал оттуда какую-нибудь рухлядь – старый радиоприемник, сломанный миксер – и пытался починить ее или проводил эксперименты, разбрасывая детали по всей квартире.
Однажды Чезаре залил в телевизор отработанное масло и поджег его во дворе, чтобы посмотреть, взорвется ли электронно-лучевая трубка, и соседи нажаловались бабушке, но та, оставшись с ним наедине, только посмеялась над этими шмаками, не умеющими развлекаться. Он тоже смеялся: ха-ха-ха.
«Шмак» – новое слово, которое бабушка подхватила у своего жениха. Оно означало «тупица», и Чезаре понял, что так называют таких, как он, но не умеющих скрываться. Чтобы избавиться от зловещей угрозы, которая, казалось, исходила от этого слова, Чезаре повторял его даже при учителях. Он выдумал, что по-голландски это означает «спасибо», и они верили, пока не посмотрели в словаре. «По-твоему, это смешно?» – спросили его педагоги. Чезаре ответил «да», хотя и не был в этом уверен.
Ха-ха-ха.
Бабушкин жених вернулся домой вместе с ними. Чезаре ушел к себе в комнату, чтобы посмотреть телевизор, который продажные полицейские подарили ему на день рождения, но через пару минут жених явился и туда.
– Как дела? – спросил он со своим странным акцентом. – Можно с тобой поговорить?
Чезаре знал, что если ответить «нет», то он обидится.
– Да.
– Мы с твоей бабушкой знакомы уже почти год и поняли, что хотим провести остаток жизни вместе. Она ведь тебе уже говорила?
Бабушка никогда не говорила об этом человеке, но Чезаре кивнул.
– Я хотел сказать тебе, что мы с твоей бабушкой решили пожениться.
– Хорошо.
Жених сделал то же, что и все взрослые, когда им неловко: начал слишком много двигаться. Чезаре похрустел позвонками и костяшками пальцев, подражая ему.
– Но буду с тобой откровенен: мы не купаемся в золоте, – добавил мужчина.
– Золото твердое. Может быть, в расплавленном золоте.
– К сожалению, твоя бедная мама оставила нам только долги, а нам нужно позаботиться о тебе. Мы решили перебраться ко мне на родину, в Израиль. – Жених показал ему эту страну в атласе.
– А я тоже поеду?
– Конечно! Как ты мог подумать, что мы тебя бросим?
Чезаре снова похрустел пальцами.
– Мама не любила меня.
– Но мы тебя очень любим! Значит, ты не против? Ты рад?
На этот вопрос тоже существовал только один ответ.
– Да.
Но жених еще не закончил. Он заключил Чезаре в объятия:
– Я не такой, как твоя бедная мама, я люблю тебя. И надеюсь, что ты тоже немного меня любишь.
Чезаре хрустнул шеей. Жених напрасно ждал, что он что-то скажет: мальчику нужно было подумать.
Раздумья Чезаре продолжались почти год после путешествия, которое показалось ему бесконечным, пока он пытался приспособиться к миру, словно сошедшему со страниц приключенческого комикса, где люди в белом ходили по улицам с автоматами, говорили на непонятных языках и готовили странные блюда. То и дело звучали сирены и падали ракеты.