Улицы Новоградска… Проклятого города, строившегося как город нового типа, задумывавшегося в роли некой иллюзии утопии. А превратившегося, как и всё, к чему прикоснётся человек, в пристанище бедности, страданий, тёмных ночей и страшных происшествий. Есть ли какой-то смысл человеку бежать от своей звериной натуры? Столько лет развития цивилизации, столько научных, психологических и философских трудов, а человека всё равно тянет властвовать над кем-то, грабить, убивать. Быть сильнее, ловчее, проворнее остальных. Животные инстинкты – мы бежим от них, но они внутри нашего мироздания, они всегда с нами. И всё же… почему? Почему то, что, казалось бы, совершенно противоестественно для психики, всё равно совершается человеком?
На рекламных щитах и экранах, сменяя друг друга, беспрерывно показывался новостной сюжет о нападении на мою семью. Диктор с идеальным гримом и залаченной причёской бойким голосом с той же самой интонацией, с которой зачитывал прогноз погоды или озвучивал курсы валют, рассказывал о том, как пятеро неизвестных вломились в мою квартиру и убили моих девочек… Затем раз за разом выводилось изображение Керчева, возмущённого произошедшим и, как всегда, винившего во всём Иванова. Чёртов популист… Я старался не смотреть на эти экраны, но они были повсюду – и я снова и снова видел замазанные «квадратиками» тела Лизы и Наташи… таких беззащитных, ни в чём не повинных. Я не спас их. И, скорее всего, именно я накликал на них эту страшную трагедию. Я бы всё отдал, чтобы исправить произошедшее, но моё сознание вонзало мне кинжал в сердце пониманием того, что это невозможно… Время не повернёшь вспять. Оно бежит и бежит вперёд, ему плевать на нас, наши горести, страдания и проблемы. Как и, стоит признать, людям вокруг.
Этого не могло произойти, так не должно быть… Не может такого быть…
Так как рабочая неделя была не регламентирована – у кого-то выходной, у кого-то обыкновенный будний день, – я вновь втекал в турникеты вместе с многочисленной серой массой госслужащих при входе в здании «Офиса». Как и всегда, охрана выборочно проводила досмотр. Я и не сомневался, что со своим внешним видом я попаду в плеяду тех, кому не повезло быть тщательно досмотренным. Но мне было плевать.
– Выйдите из очереди, – обратился ко мне охранник у самого турникета, когда я поравнялся с ним. Весивший, наверное, под полтора центнера, он, часто подтягивая штаны, выставил прямо передо мной свою палку-металлодетектор и теперь смотрел на меня исподлобья, нахмурившись и так серьёзно, словно герой какого-то дешёвого боевика на своего главного врага. Я беспрекословно выполнил команду, сделав к нему шаг. – Запрещённые вещи? Дайте сюда ваш пропуск.
Разумеется, слова «пожалуйста» здесь и не знали, о каком уважительном отношении к работникам могла идти речь. Ещё вчера я бы весь взбеленился и послал охранника к чёрту. Вчера, когда у меня ещё была моя жизнь… А сегодня мне было уже на всё плевать. Я молча передал ему пропуск.
– Артём Левинский? У вас разве сегодня не выходной? – поинтересовался охранник, пропикав в мобильном терминале мой пропуск.
– Выходной, – кивнул я и тут же добавил: – Мне необходимо доделать отчёт, не успел за вчера.
– Это понимаю, грустное дело. Документы можно? Паспорт или водительское?
Я похлопал себя по карманам и – каким-то чудом паспорт оказался во внутреннем кармане моей куртки – протянул документ, открыв его на главной странице с моей фотографией.
– Всё чисто, хорошего вам дня.
– И вам, – на автомате ответил я, возвращаясь в очередь и продолжая медленное движение к турникету. И вместе с этим мне в голову пришла мысль о том, что такого «хорошего» дня, как у меня, не пожелаешь и худшему врагу.
Наконец я оказался у двери своего кабинета с табличкой «0398». Внутри всё было так же, как и всегда. Только вот даже при включённом свете однотонные тёмно-коричневые стены казались серыми, а былого уюта, который я испытывал, особенно заходя в кабинет после тяжёлого патрулирования, как не бывало. Всё было какое-то чужое, даже будто враждебное. Как только я скрылся от глаз других людей за дверью кабинета, боль утраты вновь охватила меня всего целиком. Больнее всего резали мысли о том, что я ничего не могу сделать. Что ничего невозможно изменить. Никогда. Хотелось вновь открыть дверь и побежать куда угодно, просто плача, воя и крича от боли. Зачем жизнь так устроена… Какой смысл в этих бесконечных мучениях?
Собрав осколки своего сознания, я сел на протёртый тканевый стул и пододвинулся к столу. Включил компьютер, который с особенно громким шумом вентиляторов начал запускаться. Я знал, что делаю всё не по протоколу, делаю всё неправильно и даже противозаконно. Но иначе не мог. Единственное, меня волновала камера слежения под потолком за моей спиной… Мне оставалось надеяться, что из-за их многочисленного количества по всем кабинетам следившие за нами сотрудники «Офиса» не увидят ничего подозрительного и не помешают моим планам.
Потому, когда компьютер загрузился и я ввёл свой табельный номер сотрудника и пароль, я открыл вчерашний отчёт и первые минут десять вносил в него случайные правки, делая вид, что усердно вчитываюсь и по-настоящему работаю. После чего с помощью кабеля зарядки присоединил к компьютеру в роли флешки смартфон и перенёс видео с убийством моей семьи в папку на рабочем столе. Промотал до момента, когда один из нападавших снимает маску, сделал несколько скриншотов экрана и сохранил. Также на всякий случай сразу же вырезал этот момент в отдельный видеофайл – если поиск не получится по фото. И наконец запустил полицейскую программку, которая умела пробивать по базам данных по видео- и фотоматериалу лица и идентифицировать их. Этой программе было уже лет пять, примерно столько же времени назад меня учили ей пользоваться через видеосвязь и плохо сварганенную презентацию с кратким руководством. В открывшемся интерфейсе я понял, что ничего не помню…
– Чёрт возьми… – прошептал я, откидываясь на спинку кресла. Оставалось надеяться, что не удалил ту чёртову презентацию. Я даже не помнил расширение файла, в котором она была сохранена…
Спустя полчаса судорожных поисков через ввод названий и расширений в поисковике, копания в папках и файлах, которые могли иметь какое-то отношение к этой программке, всё же отыскал презентацию. Мне крупно повезло, что я никогда в своей жизни не удалял что-либо с рабочего компьютера, каждый раз волнуясь о том, что мало ли что-то может понадобиться. Тем же самым я грешил и на домашнем компьютере, на что часто злилась моя добрая нежная Лиза… Она всегда так мило злилась. Никогда не кричала, пыталась достучаться до твердолобого меня, объяснить… А я, чёртов дурак, ещё зачастую и спорил с ней, доказывал, что прав… Зачем… Быстрым движением руки я стёр слезу, стекавшую по щеке. Закрыл лицо ладонями, несколько секунд глубоко и медленно дышал, стараясь заглушить боль, разрывавшую сердце, прийти в себя. Сейчас я не имел права быть слабым.
Неужели я больше никогда не смогу сказать ей, как сильно её люблю, объяснить, что она для меня значит? Что она и Наташка – вся моя жизнь… Так не должно быть…
Я понимал, что мой сеанс в работе приложения будет наверняка проанализирован. Потому, запуская поиск по фото, я тем самым сокращал себе время на поиск ублюдков – но что я мог сделать, не зная ни одного имени и контакта? К счастью, после загрузки первого же фото система выдала столь нужный мне ответ: Дмитрий Георгиевич Вронев.
Настало время следовать дальше по найденной ниточке, способной привести меня ко всем виновным. Я ввёл шифр замка на шкафчике, подтвердил данные биометрией и собрал все свои полицейские вещи в сумку, оставив там висеть только свою форму: шлем и чёрный «скафандр». Нужно было отвезти их домой, а на допрос Вронева взять лишь самое необходимое. Остальное же мне могло понадобиться потом.
Глава 2
Суббота, 1 день до…День
Ранним утром Дима на цыпочках выскользнул из дома и с того времени слонялся по улицам вблизи родительского дома, потерянный и забитый, кутаясь и ёжась в великоватой ему на пару размеров чёрной толстовке, плотно накинув на голову капюшон. Не только из-за того, что на улице по утрам было ещё холодновато – воздух за ночь остывал до десяти градусов тепла, – а ещё и потому, что чувствовал себя одновременно и самым мерзким, и всеми изгнанным, преданным, никому не нужным. Домой идти ему не хотелось и было даже несколько страшновато, так как у отца был выходной. Теперь Дима боялся не только его ледяного безразличного взгляда, но помнил ту невидимую силу и власть, которой обладал его отец. С самого детства Дима замечал, как не только подчинённые, но и близкое окружение отца смотрело на Георгия Абрамовича Вронева если не с подобострастным страхом, то как минимум заискивающим взглядом. На что же он был способен, даже пусть и в отношении своего единственного родного сына? Дима боялся представить, несмотря на то что замыслил убить себя. Получается, что он боялся отца больше своей смерти.
Дима не переставал корить себя за свою глупость, за свою бесхребетность и безвольную ведомость. Наконец, за содеянное. Иногда он пытался успокоить себя тем, что основные мерзости и ужасы преступления совершены не его руками, но всё же его сознание прекрасно понимало, что ответственность лежит на всех пятерых… пятерых грабителях, насильниках, убийцах. Хотел ли Дима себе такие слова описания? Нет… Всё, чего он хотел, – это чувствовать себя крутым, настоящим пацаном в клёвой банде. Чувствовать, что его уважают, что им дорожат. Видеть в глазах девушек не только презрение или омерзение, а заинтересованность, быть может, даже флирт…
Ещё и, как назло, на одном из телеэкранов, растянувшихся во всю высоту шестнадцатиэтажного дома на перекрёстке, крутился новостной репортаж, в котором как раз рассказывалось о произошедшем ночью преступлении, по итогу которого неназываемый полицейский потерял всю свою семью. За этими короткими тезисами, сопровождавшимися фотоизображениями тел и заляпанного кровью места преступления, которые и без того отпечатались у Димы в памяти, сразу же показали Леонтия Павловича Керчева, буквально обуреваемого огнём праведного гнева к допущенному, по его мнению, полицией. Он кричал, махал руками, объяснял, что к произошедшему привели ошибки действующего начальника полиции Новоградска Иванова, обещал, что если изберут его, то такого безобразия никогда больше не повторится. Давал слово отыскать и наказать по всей строгости закона виновных в этом страшном и гнусном преступлении.