И в тот момент она услышала, как открывается дверь. Она замерла. Объяснение с чилийской полицией не входило в ее планы. Или это Франсуа Юэ все-таки сумел позвонить раньше Дорваля? Дверь медленно открылась, и она увидела туфли входящего.
Это был Ронкаль. Кажется, никогда она ему так не радовалась. Он, ни слова не говоря, подошел к ней, достал какие-то ключи, и через мгновение она была свободна. Она вскочила на ноги.
— Вы должны уезжать, — напомнил он, — ваш самолет через четыре часа. И спрячьте свои волосы, чтобы на вас не обратили внимания.
— Я помню.
Она поднялась на ноги, растирая затекшие руки. И тогда он спросил:
— Вы не знаете, куда они поехали?
— Уже поздно, — прошептала она.
— Нет, — сказал он, чудовищно усмехаясь, — не поздно. Я заминировал их автомобиль.
Она молчала. А он терпеливо ждал. Нужно было сказать либо «знаю», либо «не знаю». И она молчала.
— Господи, — прошептала Марина, — почему у меня такой страшный выбор?
Она вспомнила глаза Дорваля перед уходом. Или он чувствовал, что за ней придет Ронкаль? Она должна была сказать несколько слов — и не могла их сказать. Она обязана была рассказать — и не хотела этого делать. Она понимала, что потеряла Дорваля навсегда, но теперь ей предстояло самой убить его, самой отдать приказ о его смерти. И она медлила. Она чувствовала, как в ней нарастает то внутреннее сопротивление, которое было сломано при нем и которое теперь восстанавливалось по кирпичику. Неужели она решится на это? Неужели она собственноручно отдаст приказ о смерти единственного мужчины, который ей так нравился? Впрочем, она его все равно потеряла. И теперь он будет ласкать и обнимать других. И теперь он будет любить других. И теперь она больше никогда его не увидит.
Он смотрел на нее и ждал.
И вдруг она вспомнила слова Маркова: «Зло в самом имени твоем, женщина», — и, тряхнув своими длинными волосами, сказала:
— Они поехали за Маратом.
— Спасибо. — Кажется, он хотел уходить.
— Подождите, — схватила она его за руку, словно беспокоясь, что на этот раз он действительно уйдет, не дослушав ее до конца.
— Обещайте мне, — попросила она, — обещайте его не трогать.
Ронкаль холодно смотрел на нее. И, высвободив руку, вышел из номера.
И тогда она закричала. Она вдруг поняла, что наделала, и выбежала в коридор. Но там уже никого не было. И тогда она завыла, словно волчица, понимая вдруг, что только что отдала приказ о казни любимого человека, единственного настоящего мужчины на Земле. И, упав в коридоре на пол, она кусала ковролин, заранее проклиная Ронкаля. Словно он был олицетворением той чудовищной машины, пойти против которой она не смогла.
— Будь проклят, — говорила она сквозь слезы, — будь ты проклят. Будьте вы все прокляты.
Испуганная горничная нашла ее лежащей на полу. А еще через четыре часа Марина Чернышева, или Мария Частер, улетала из аэропорта Сантьяго. Никто даже не посмотрел в сторону этой похудевшей женщины с коротко остриженными темными волосами.
Вместо заключения — Что ты сделала со своими волосами? — спросил изумленный Чернов, встретив ее в аэропорту Буэнос-Айреса.
Она молча прошла мимо него к выходу. Поняв, что она не в настроении, полковник догнал ее уже при выходе из здания аэропорта. В машине она все время молчала. И лишь когда они приехали в отель, она наконец разжала губы.
— Как там, в Сантьяго?
— Все в порядке, — удивился Чернов, — мне звонил Ронкаль. Он прилетит завтра утром.
— Ему удалось?
— Да, конечно. Шидловский погиб. Взорвался в автомобиле.
Она молчала, не решаясь спрашивать дальше. Потом наконец выдавила:
— С ним был кто-нибудь?
— Кажется, два француза, — безжалостно разрезал ее сердце Чернов.
Она ушла в свой номер. Утром прилетел Ронкаль. Она вышла к завтраку, увидела его сидящим за столом. Как всегда, он молчал, а Чернов о чем-то говорил. Она подошла ближе. Ронкаль посмотрел на нее.
Она села за стол, стараясь не смотреть в его сторону. За завтраком говорил только Чернов. Когда они закончили, Марина поднялась, чтобы идти в номер, собирать свои вещи. Ронкаль удержал ее за руку.
— Я исполнил вашу просьбу. Он поднялся наверх, в отель, чтобы освободить вас. И в этот момент я взорвал автомобиль. Потом он спустился вниз.
— Что он делал?
— Он плакал. Кажется, он понял, почему мы его пощадили. И даже поехал в аэропорт, но не успел вас задержать. Вы были уже в самолете.
— Значит, вы убили еще нескольких человек. Вы чудовище, Ронкаль, — убежденно сказала она и, вырвав руку, ушла.
В самолете, летевшем в Европу, Чернов, видя ее состояние, спросил:
— Почему ты все-таки остригла волосы?
— Теперь я буду носить такую стрижку, — бросила она.
— Хорошо, — согласился Чернов.
И только через несколько часов, когда они уже пошли на посадку, он вдруг сказал:
— Мне все известно. Я понимаю твое состояние. Но ты должна быть готовой к подобному. Любому мужчине в нашем деле нелегко. А женщине — тем более. Каждая разведчица должна быть немного сукой. Понимаешь? Поэтому не принимай все близко к сердцу. Ты бы все равно его потеряла.
Она молчала. Когда они уже приземлились и выходили из самолета, она вдруг кивнула Чернову:
— Теперь буду.
— Что? — не понял он.
— Буду сукой.
И, подняв голову, она прошла первой. Полковник ошеломленно смотрел ей вслед. Впереди ее ждали новые задания.