Порез просто… исчез.
За несколько мгновений они прожили часы, осознавая, что это означает, чего они добились. Это было экстраординарно.
ЭкстраОрдинарно.
Эли потер большим пальцем новую кожу на ладони, но высказался первым Виктор, причем с красноречием и выразительностью, которые идеально соответствовали ситуации:
– Господи, вот дерьмо!
Виктор уставился вверх – в то место, где край крыши их дома встречался с облачной ночью. Стоило закрыть глаза, и у него появлялось чувство, будто он падает, оказывается все ближе и ближе к кирпичам, так что он старался держать глаза открытыми, сосредоточившись на странном шве наверху.
– Идешь? – спросил Эли.
Он держал дверь открытой и чуть не прыгал на месте в своем нетерпении поскорее попасть в дом и найти что-то, чем можно было бы нанести себе физическую травму. В его глазах пылал радостный огонь. И хотя Виктор не то чтобы его винил, но у него не было никакого желания всю ночь сидеть и смотреть, как Эли себя ранит. Он уже насмотрелся на это по дороге домой: Эли делал попытку за попыткой, оставляя на снегу следы крови, которая успевала пролиться до того, как раны заживали. Он уже оценил способность. Эли стал ЭО в регенерирующей плоти. Виктор ощутил кое-что, когда Эли вернулся к жизни вроде бы без ЭО-способностей: облегчение. Теперь, когда в его окосевшие глаза всю дорогу домой тыкали новыми способностями Эли, облегчение превратилось в волны паники. Он скатится до роли подручного, стенографиста и стал всего лишь пробным камнем для идей Эли.
Нет.
– Вик, так ты идешь или нет?
Виктора снедали любопытство и зависть, и единственным известным ему способом справиться с обоими этими чувствами, подавить желание лично нанести Эли травмы (или, по крайней мере, попытаться это сделать) было уйти.
Он мотнул головой и резко замер: окружающий мир продолжил качаться из стороны в сторону.
– Ты иди, – сказал он, изобразив улыбку, которая не достигла его глаз. – Иди, поиграй с острыми предметами. Мне надо прогуляться.
Он спустился по лестнице, дважды чуть не упав за три ступеньки.
– А ты в состоянии идти, Вейл?
Виктор отмахнулся от него.
– Я же не за руль сажусь. Просто подышу немного.
И с этими словами он направился в темноту, имея перед собой две цели.
Первая была простой: оказаться как можно дальше от Эли, чтобы не сделать чего-то такого, о чем он потом пожалеет.
Вторая была сложнее, и все тело болело от одной только мысли о подобном, но выбора у него не было.
Ему нужно было спланировать свою следующую попытку умереть.
Два дня назад
Отель «Эсквайр»
«Я хочу верить, что есть что-то большее. Что мы можем стать чем-то большим. Черт, мы могли бы стать героями».
Виктору стало трудно дышать при виде неизменившегося лица Эли на газетном снимке. Это сбивало с толку: от Эли у него остался только мысленный образ десятилетней давности – и тем не менее этот образ идеально совпадал с тем, что был на газетной полосе, словно два экземпляра одного слайда. То же самое лицо по всем физическим параметрам… и в то же время – нет. Годы отразились на Викторе более явно, сделав его жестче, но и Эли они не оставили нетронутым. Он не выглядел повзрослевшим ни на один день, однако та заносчивая улыбка, которую он частенько демонстрировал в колледже, сменилась чем-то более жестоким. Как будто маска, которую он так долго носил, наконец спала, а таилось под ней вот это.
И Виктор, который так хорошо умел все разбирать на части и понимать, как они устроены… как он сам устроен… смотрел на фото и испытывал противоречивые чувства. «Ненависть» была слишком простым словом. Они с Эли были связаны – кровью, смертью, наукой. Они были похожи – сейчас больше, чем когда-либо. И ему не хватало Эли. Ему хотелось его увидеть. И хотелось увидеть, как он страдает. Увидеть глаза Эли, когда он, Виктор, зажжет в них боль. Хотелось добиться его внимания.
Эли был как заноза, вонзившаяся Виктору под кожу, и это было больно. Виктор способен был отключить все нервы в своем теле, но ничего не мог поделать с тем саднящим чувством, которое ощущал при мысли о Кардейле. В онемении самым неприятным было именно то, что оно устраняло все – но не это, не удушающую потребность травмировать, сломать, убить, которая обволакивала его, словно толстая пелена сиропа, так что он в панике возвращал физические ощущения обратно.
Теперь, когда он подобрался так близко, заноза словно вошла глубже. Что Эли делает здесь, в Мирите? Десять лет – большой срок. Десятилетие способно сформировать человека, полностью его изменить. Оно изменило Виктора. А что насчет Эли? Кем стал он?
Вик дернулся от внезапного желания сжечь снимок, разорвать в клочки – словно повреждение бумаги могло как-то отразиться на Эли… Но они, конечно, не могли. Ничто не способно ему навредить. И потому Виктор сел и отложил газету подальше, чтобы не поддаться соблазну ее испортить.
В газете Эли назвали героем.
Виктор захохотал на этом слове. Не только потому, что это было абсурдом, но и потому, что ставило вопрос. Если Эли действительно герой, а Виктор вознамерился его остановить, то не превращает ли это его самого в злодея?
Он сделал большой глоток спиртного, откинул голову на спинку дивана и решил, что его это не смущает.
Десять лет назад
Локлендский университет
Когда на следующий день Виктор вернулся домой с лабораторной работы, то обнаружил Эли за кухонным столом – вспарывающим себе кожу. На нем были те же спортивные брюки и толстовка, в которых Виктор видел его накануне ночью, когда наконец вернулся с прогулки, немного протрезвев и составив первые наметки плана. Теперь Виктор захватил шоколадный батончик, повесил рюкзак на спинку кухонного стула и плюхнулся на него. Вскрыв обертку, он постарался не обращать внимания на то, как пропадает аппетит при виде занятия Эли.
– А тебе сегодня не надо дежурить в больнице? – спросил Виктор.
– Это даже не сознательный процесс, – благоговейно прошептал Эли, проводя лезвием ножа по руке: рана заживала следом за движением ножа, цветком появляющейся и исчезающей крови, словно тошнотворный цирковой трюк. – Я не могу прекратить восстановление ткани.
– Бедняга! – холодно поддел его Виктор. – А теперь, извини…
Он выразительно приподнял батончик.
Эли оставил нож прямо в ране.
– Брезгуешь?
Виктор пожал плечами.
– Просто легко отвлекаюсь, – ответил он. – Выглядишь ужасно. Ты спал? Ел?
Эли моргнул и отложил нож.
– Думал.
– Организм мыслями не питается.
– Думал об этой способности. О регенерации. – Глаза у него блестели. – Почему из всех возможных способностей у меня оказалась именно она? Может, все не случайно. Может, есть какая-то корреляция между личностью и получаемой способностью. Может, это – отражение психики. Я пытаюсь понять, как вот это, – он поднял окровавленную, но неповрежденную руку, – отражает меня. Почему Он решил дать мне…
– Он?! – переспросил Виктор недоверчиво. Сегодня он был не в том настроении, чтобы говорить о Боге. – Согласно твоей теории, – заявил Вик, – поступление адреналина и желание выжить дали тебе этот талант. Не Бог. Тут нет высших сил, Эли. Это наука и вероятность.
– Возможно, до какой-то степени. Но когда я забирался в воду, я доверил себя Ему…
– Нет! – огрызнулся Виктор. – Ты доверил себя мне!
Эли замолчал, но начал барабанить пальцами по столу. Через несколько секунд он объявил:
– Мне нужен пистолет.
Виктор, откусивший от батончика, чуть не подавился.
– И зачем это?
– Чтобы по-настоящему проверить скорость регенерации, конечно же!
– Конечно же. – Виктор закончил перекус. Эли встал налить себе воды. – Послушай, я тут тоже думал.
– О чем? – спросил Эли, приваливаясь к столу.
– О моей попытке.
Эли сдвинул брови:
– Ты ее уже сделал.
– О моей следующей попытке, – уточнил Виктор. – Я хочу этим вечером снова попытаться.
Эли посмотрел на Виктора, склонив голову к плечу.
– По-моему, это плохая идея.
– Почему это?
Эли немного поколебался.
– Я все еще вижу след от твоего больничного браслета, – сказал он наконец. – По крайней мере, подожди, пока не почувствуешь себя лучше.
– По правде говоря, я чувствую себя хорошо. Более чем. Отлично себя чувствую. Цветочки, солнце, блеск.
На самом деле Виктор Вейл чувствовал себя не блестяще. Мышцы ныли, вены казались странно лишенными воздуха, и никак не удавалось избавиться от головной боли, которая преследовала его с того момента, как он открыл глаза под ярко-белым светом больничных ламп.
– Дай себе время восстановиться, ладно? – предложил Эли. – И тогда мы поговорим о новой попытке.
В этих словах не было ничего явно неправильного, но Виктору не понравилось то, как они были сказаны: тем же спокойным, осторожным тоном, каким люди пользуются, когда хотят кого-то постепенно подвести к отказу, пригладив «нет» до «не сейчас». Что-то было не так. И внимание Эли уже уходило обратно к ножам. Уходило от Виктора.
Он стиснул зубы, чтобы удержать вертящееся на языке ругательство, и старательно пожал плечами.
– Ладно, – сказал он, подхватывая рюкзак. – Наверное, ты прав, – добавил он с зевком и ленивой улыбкой. Эли ответно улыбнулся, и Виктор повернул к коридору и своей комнате.
Незаметно прихватив по дороге шприц-тюбик с адреналином, он закрыл за собой дверь.
Громкую музыку Виктор ненавидел почти так же сильно, как толпы пьяных. На вечеринке присутствовало и то и другое, и это становилось еще невыносимее, потому что сам Виктор был трезв. Никакого пойла. На этот раз – нет. Ему нужно… необходимо… чтобы все было четким, особенно если он собирается проделать все в одиночку. Эли по-прежнему, надо полагать, сидит в квартире и режет себе кожу, считая, что Виктор сидит у себя в комнате – дуется, зубрит… или и то и другое одновременно. А на самом деле Виктор сбежал через окно.