«Эвер».
Десять лет назад
Локлендский университет
– А почему «Эвер»?
Вопрос задал сидящий по другую сторону стола Виктор. Эли только что умер. Виктор только что вернул его обратно. Теперь они сидели в баре в нескольких кварталах от их квартиры, поймав кайф от выпивки (по крайней мере, Виктор его поймал) и радости от того, что пережили тяжелое обострение идиотизма. Вот только Эли чувствовал себя странно. Не плохо, просто… по-другому. Отстраненно. Ему пока не удавалось четко определиться. Однако чего-то явно не хватало: он ощущал это отсутствие, хоть и не мог распознать форму опустевшего места. Физически (а наверное, это было важнее всего, если подумать) он ощущал себя стабильно и подозрительно отлично, если учесть, что какое-то время сегодня он был бездушным объектом, а не живым существом.
– В каком смысле? – спросил он, отпивая пива.
– А вот в каком, – объяснил Виктор. – Ты ведь мог бы выбрать любую фамилию. Почему ты выбрал «Эвер»?
– А почему бы и нет?
– Нет, – возразил Виктор, размахивая бокалом, – нет, Эли. Так не бывает!
– Как «так»?
– Бездумно. У тебя наверняка есть причина.
– Откуда тебе знать?
– Потому что я знаю тебя. Я вижу тебя.
Эли провел пальцами по кругу из конденсата на столе.
– Не хочу, чтобы меня забыли.
Он произнес это так тихо, что даже не был уверен, услышит ли его Виктор за шумом бара, но тот стиснул Эли плечо. На секунду его лицо стало очень серьезным, но потом он опустил руку и снова откинулся на спинку стула.
– Вот что я тебе скажу, – заявил Виктор. – Ты помни меня, а я буду помнить тебя, и так мы не будем забыты.
– Дерьмовая логика, Вик.
– Безупречная.
– А что будет, когда мы умрем?
– Значит, не станем умирать.
– Тебя послушать, так обмануть смерть проще простого.
– У нас это чертовски хорошо получается, – жизнерадостно объявил Виктор и поднял бокал в тосте: – Будем жить вечно – форэвер!
Эли тоже поднял бокал:
– Чтобы нас помнили.
Они чокнулись, и Эли добавил:
– Всегда… форэвер!
За два с половиной часа до полуночи
Бар «Три вороны»
Доминика Рашера жизнь изломала. В буквальном смысле.
Большая часть костей в левой половине его тела – в той, которая оказалась ближе к фугасу, – была на штифтах или винтах, или вообще синтетическая, тело под одеждой покрывали шрамы. Его волосы – три года коротко стриженные по военным стандартам – отросли и свисали неровными прядями на глаза, один из которых был искусственным. Кожа у него была смуглая, плечи – широкие, осанка – слишком гордая, чтобы естественно смотреться среди завсегдатаев этого бара, но, несмотря на все это, он был явно сломлен.
Эли не нуждался в досье, чтобы это узнать: это было видно по тому, как человек подошел к стойке, забрался на табурет и заказал выпивку. Время уходило, и Эли сильнее стиснул бокал с пивом, глядя, как бывший военный начинает вечер с виски с колой. Ему пришлось бороться с желанием бросить свой столик и пиво и выстрелить Доминику прямо в затылок, чтобы долго не возиться. Эли постарался подавить вспышку нетерпения: его ритуалы сложились не просто так, и хотя он готов был время от времени им изменить (а порой изменял их), отказываться от них он не собирался, даже сейчас. Убийство без причины было бы злоупотреблением своими способностями и оскорблением Бога. Кровь ЭО с него смывалась. Кровь невинных людей не смоется. Необходимо было увести Доминика из бара, добиться хотя бы признания, если не демонстрации – и только потом казнить. И потом, из Доминика получится отличная приманка. Пока он сидит в баре, остается у Эли на глазах, он полезнее живым: ведь если Виктор явится искать этого мужчину и окажется здесь до полуночи, то Эли будет его ждать – и будет готов.
Виктор вел машину, а Митч развалился на заднем сиденье, стараясь стать настолько невидимым, насколько позволяли габариты. Город проносился мимо них: зеленые и красные пятна и белые прямоугольники офисных окон пролетали мимо. Виктор кружил по расчерченным улицам, направляясь из центра к старому городу. Они выбирали маршрут, который проходил по боковым улицам Мирита, а не по основным магистралям, шедшим в город и из него, избегая тех участков, которые вывели бы их к будкам для платы, мосту или какому-то другому месту, где машины могли проверять. Они следили за скоростью, но двигались с основной массой машин, когда те ехали быстрее положенного, потому что слишком медленная езда привлекла бы не меньше внимания, чем быстрая. Виктор вел украденную машину по Мириту, и вскоре пронумерованные авеню и отмеченные буквами дороги сменились улицами с названиями. С настоящими названиями, именованиями по деревьям, людям и местам, и с тесно стоящими зданиями, часть которых была забита досками, заброшена, а часть казалась переполненной жизнью.
– Сверни налево, – сказал Митч, который сверялся с небольшой меняющейся картой на экране своего телефона.
Виктор посмотрел на часы, отметив время, которое они потратили на дорогу до бара, и вычел его от полуночи, чтобы понять, сколько у них в запасе. Опаздывать было нельзя. Сегодня – никак нельзя. Он попытался обрести спокойствие, найти умиротворение, но возбуждение звякало в нем, словно мелочь в кармане. Он побарабанил пальцами по ноге и подавил слабую мысль о том, что все это – неудачная идея.
Нет, так все-таки лучше, чем сидеть на месте. И потом, у них есть время. Масса времени.
– Снова налево, – скомандовал Митч.
Виктор свернул.
Первую половину пути они потратили на обсуждение плана, а теперь, когда он был составлен и оставалось только претворить в жизнь, они ехали в молчании, которое прерывали только указания Митча и беспокойное постукивание Виктора. Дороги стелились им под колеса.
Пока Виктор вел машину, Митч прикидывал.
Прикидывал, переживет ли эту ночь.
Прикидывал, переживет ли ее и Виктор тоже.
Прикидывал, что принесет им завтрашний день в том случае, если они оба останутся живы.
Прикидывал, чем сможет занять свои мысли Виктор, когда Эли не станет. Если Эли не станет.
Митч прикидывал, что он сам будет делать дальше. Они с Виктором никогда не обсуждали свое партнерство, его условия и прекращение, но все всегда сводилось к этому моменту. К тому, чтобы найти Эли. То, что будет потом, никогда не упоминалось. Он вообще не был уверен, что в голове у Виктора было место для этого «потом».
Движущаяся зеленая точка на его телефоне совпала с неподвижной красной, обозначавшей бар «Три вороны», и Митч сел прямо.
– Приехали.
Виктор припарковался на стоянке напротив бара, хотя там было тесно и узко, что затруднило бы быстрый отъезд, особенно в случае погони. Однако, учитывая угнанную машину и тревожную готовность копов, выделяться им нельзя было ничем. Он не собирался рисковать арестом за парковочный штраф на угнанной машине. Только не сегодня. Он отключил двигатель, вышел из машины и всмотрелся в кирпичное нечто, провозглашавшее себя баром «Три вороны»: три металлические птицы, взгромоздившиеся на вывеску над входной дверью. Слева от бара шел переулок, и пока они вдвоем переходили улицу, он заметил в грязной кирпичной стене боковую дверь. У тротуара они разделились: он сам пошел в переулок, а Митч – в бар. Мысленным взором Виктор видел, как на доске в форме города выстраиваются элементы его игры: шахматы, морской бой и вист. Его ход.
– Эй! – окликнул он Митча, уже взявшегося за ручку входной двери. – Будь осторожен!
Митч кривовато улыбнулся и вошел.
Пять лет назад
Тюрьма «Райтон»
– Еще молока хочешь?
Это были первые слова, с которыми Виктор Вейл обратился к Митчеллу Тернеру.
Они сидели в столовой. Митч уже три дня гадал, какой у Виктора окажется голос – если тот все-таки решит заговорить. Если он вообще может говорить. За этим обедом Митч уже начал воображать, что его сокамерник – немой, что под воротником тюремной рубашки по его горлу прочерчен мерзкий шрам-улыбка или за чуть изгибающимися губами отсутствует язык. Это звучало странновато, но в тюрьме было скучно, и Митч обнаружил, что его воображение то и дело заносит куда-то не туда. И потому когда Виктор наконец открыл рот и с безупречной дикцией спросил, не нужен ли Митчу еще пакет молока, тот обнаружил, что разрывается между удивлением и разочарованием.
Он поспешно подбирал слова ответа.
– Угу. Да. Конечно.
Ему было противно, что это звучит так глупо и медленно, но Виктор только с тихим смехом подвинул ему пакет.
– Укрепляет тело, – заметил он и пошел через зал к раздаче.
Стоило ему уйти, как Митч понял, что надо было идти с ним. Он три дня ходил хвостом за своим новым сокамерником, однако этот вопрос застиг его врасплох, а теперь, почти сразу, у него возникло нехорошее ощущение, что он только что пожертвовал возможностью снять проклятие. Он вытянул шею, высматривая Виктора, но в эту секунду кто-то толкнул его к столу и закинул руку ему на плечо. Издали этот жест мог показаться дружеским, но Митч видел заточку в руке у Иэна Пэкера: ее острие было нацелено ему в щеку. Митч был вдвое крупнее противника, но понимал, какие травмы Иэн успеет ему нанести, прежде чем удастся его скрутить. И к тому же Пэкер был из тех, кто, несмотря на тщедушность, обладал здесь властью, влиянием. Слишком большой властью и влиянием для этого тесного местечка.
– Ну-ну, – проговорил Пэкер, обдавая его зловонным дыханием, – отыгрываешь щеночка?
– Чего тебе надо? – прорычал Митч, не сводя глаз с подноса, стоящего перед ним.
– Уже год дожидаюсь, чтобы ты начал играть роль сторожевого пса для моей бригады, был так терпелив и снисходителен к твоему дерьмовому пацифизму. – Митч был удивлен (и даже впечатлен) тем, что Пэкеру знакомо слово «пацифизм». – И тут вдруг появился этот худосочный хер, и ты моментально вжился в роль. – Он поцыкал сквозь зубы. – Я бы мог его трахнуть уже за то, что ты тратишь на него время и способности, Тернер.